История городов будущего

Брук Дэниэл

Помимо стратегии ненасильственного сопротивления империи в «Хинд Сварадж» Ганди в общих чертах обрисовал свое видение истинной индийской независимости. Свобода, по Ганди – это нечто большее, чем получение индийцами контроля над созданными британцами властными структурами. Этот путь приведет лишь к созданию «Англистана» – материалистичной, индустриализированной Индии под властью надменных олигархов. «Глупостью было бы думать, что индийский Рокфеллер будет чем-то лучше американского Рокфеллера», – предупреждал Ганди³¹. Напротив, Индии следует вернуться к корням, к живым деревенским традициям натурального хозяйства и ремесленного производства, чтобы в итоге создать более гуманную альтернативу навязанной британцами системе. «Спасение Индии в том, чтобы разучиться всему, чему она научилась за последние пятьдесят лет, – писал Ганди. – Железные дороги, телеграфы, больницы, адвокаты, врачи и тому подобное – все должно уйти в небытие,

а так называемые высшие классы должны научиться жить по совести, в соответствии с религиозными предписаниями – жить неспешной жизнью крестьян»³². Для Ганди лицемерие британских империалистов, которые строили современные города наподобие Бомбея, но намеренно не развивали внутренние районы, обернулось как раз тем худом, за которым кроется добро. Ради собственной экономической выгоды сохранив нетронутой сельскую Индию, англичане сохранили древние индийские традиции. Если индийцы снова научатся любить Индию, а не ту промышленно-городскую цивилизацию, которой их соблазняли колонизаторы, они смогут освободиться сами и освободить свою страну. Чтобы победить Радж, нужно не свергать его силой, а отречься от его ценностей.

Отречься от Раджа значило отречься от Бомбея. Ведь чем был Бомбей, если не самим Раджем, воплощенным в камне и металле? Именно в Бомбее, писал Ганди, индийцы порабощены больше всего. В сельской местности – «в глубинке, не испорченной еще железными дорогами»³³ – люди были по-прежнему тесно связаны с землей, работая просто ради удовлетворения своих истинных потребностей. Но в городах, с их нескончаемым трудом и ускоренным железными дорогами ритмом жизни, все были закабалены. «Рабочие на фабриках стали рабами», – писал Ганди³⁴. Даже богатые оказались в плену у своей ненасытности. Обеспеченный юрист, который целыми днями носился взад-вперед по майданам, представляя своих клиентов в Высоком суде, чтобы иметь возможность провести вечер в кинотеатре Eros, был в конечном счете немногим свободнее, чем обычный трудяга, бредущий с трижды проклятой фабрики в свой зачумленный чоул. «Раньше людей порабощали грубой физической силой, а сегодня они становятся рабами, поддаваясь искушению деньгами и роскошью, доступной только за деньги, – учил махатма»³⁵. «Мы не можем осуждать владельцев заводов; мы можем им только посочувствовать»³⁶. Бомбей с его фантастическими зданиями, шансом выбиться в люди и свободой кардинально менять свою жизнь с гордостью провозглашал себя «майя-нагри» – городом-миражом. Однако Ганди видел сквозь этот мираж и призывал своих соотечественников не предаваться иллюзиям.

Чтобы его последователи открыли для себя красоту сельской Индии и преодолели соблазны Бомбея, Ганди повел их по пройденному им самим духовному пути прочь от англофилии юношеских лет. Молодой Ганди – безупречно одетый бомбейский адвокат с британским образованием – и был архетипом колониального индийца, очарованного всем английским. «Индию поработили адвокаты… мы, люди говорящие по-английски», – признавался Ганди³⁷. Но если костюм и поведение молодого Ганди были воплощением идеологии Раджа, с переменой его убеждений изменился и его внешний облик. Человек, который когда-то одевался, как лондонский денди, теперь ходил в набедренной повязке из домотканой материи («кхади»), сделанной с помощью обычной прялки, которую индийцы веками использовали до появления британских ткацких станков и огромных текстильных фабрик. По Ганди использование домотканой материи наносило удар в самое сердце колониализма. Самодостаточное кустарное производство не просто обходило экономические ограничения, по которым индийский хлопок должен был перерабатываться в ткань и одежду только в Англии, но и угрожало всему зданию промышленного капитализма. «Пока прядильное дело было живо, Индия процветала. Возьмемся же за прялки, чтобы Индия снова расцвела», – увещевал Ганди с развешанных по всему Бомбею плакатов³⁸.

Желая подать пример соотечественникам, Ганди публично поклялся носить только домотканую одежду. «Перед лицом Господа торжественно клянусь с сегодняшнего дня и впредь в личных целях использовать исключительно ткань, произведенную в Индии из индийского хлопка, шелка или шерсти; клянусь полностью отказаться от использования иностранных тканей, а всю принадлежащую мне иностранную одежду уничтожить. Соблюдение этой клятвы подразумевает использование только материй, сотканных вручную из вручную же изготовленной пряжи»³⁹. В 1921 году Ганди начал общенациональную кампанию за использование домотканой материи, в рамках которой провел в Бомбее несколько митингов и собраний.

Однако, противопоставив себя символическому Бомбею, издавна увлекшему воображение колониальных индийцев образами светлого будущего, Ганди противопоставил себя и Бомбею реальному, который был сердцем индийской экономики. Махатма совершенно не скрывал,

какими последствиями может быть чревата его кампания за домотканую одежду для города, который зарабатывал на промышленном производстве тканей и импорте готовых товаров. «Бремя бойкота должно главным образом лечь на Бомбей», – пояснял он, ведь именно «Бомбей контролирует индийский рынок тканей»40.

Модный, космополитичный Бомбей все чаще вызывал раздражение у Ганди, призывавшего соотечественников самостоятельно обеспечивать себя всем необходимым. «Бомбей, первейший город Индии… как будто пребывает в тяжком сне, – гневался махатма. – Мне постоянно жалуются, что пряжу в Бомбее никто не прядет. Кхади там не покупают, и не видно, чтоб кто-нибудь их носил». Но суть проблемы состояла в глобальном характере Бомбея: космополит чувствовал себя тут своим, а провинциал – иностранцем. «На любой бомбейской улице найдется лавка, торгующая импортными тканями. Они на каждом перекрестке, на каждом шагу. Лавка, где продаются кхади, кажется здесь чем-то инородным, а вот магазин, полный иностранных товаров, наоборот – родным», – делился своими наблюдениями Ганди⁴¹.

Зная, какие убытки несут индийские коммерсанты Бомбея из-за кампании за домотканую одежду, лидеры Индийского национального конгресса пошли на компромисс. Хотя Ганди настаивал на исключительно домотканой материи, однако одежда из произведенных в Индии низкокачественных тканей была все же лучшим выбором, чем британская. В итоге руководство Конгресса заключило с текстильными магнатами Бомбея договор, по которому те обязались не закупать британское оборудование. Среди подписавших соглашение компаний была и E.D. Sassoon & Co., владельцами которой были бомбейские кузены сэра Виктора Сассуна – хозяина отеля Cathay в Шанхае. На ее рекламном объявлении того времени изображена карта Индии, на фоне которой стоит женщина в сари. Текст гласит: «Покупайте индийские ткани», и далее пояснение мелким шрифтом: «Этот знак – гарантия того, что наша ткань произведена из индийской пряжи, индийскими рабочими, индийской компанией»⁴². Тут явно чувствуется извиняющийся тон: компания, которая принадлежала евреям из Багдада и являлась частью семейной бизнес-империи, простиравшейся от Лондона до Шанхая, вынуждена была убеждать всех в том, какая она индийская. На самом деле она была типично бомбейской: технологически продвинутой, глобально ориентированной, лишенной расизма, современной. Но типично индийской она не была. Да и всему urbs prima, богатеющему на межконтинентальной торговле мегаполису, который всегда был одновременно и индийским, и международным, сложно было принять доктрину локальной экономической независимости, предложенную Ганди.

Однако несмотря на свое недовольство Бомбеем, Ганди мастерски использовал самый продвинутый город Индии в своих целях. Статус Бомбея как крупного узла мировой сети массовых коммуникаций дал Ганди возможность стать всемирно известной личностью с помощью проводимых тут кампаний, митингов и интервью. Именно Бомбей Ганди выбрал для старта кампании гражданского неповиновения против налога на соль – одного из многих способов, которыми британцы извлекали прибыль из природных ресурсов Индии. Когда в мае 1930 года за публичные протесты против этого налога Ганди посадили в тюрьму, на поросшем травой майдане через дорогу от вокзала Виктория сторонники махатмы каждый месяц митинговали под взглядами молчаливой богини Прогресса и куда более речистых иностранных репортеров. Вскоре в кинохронике по всему миру стали попадаться сюжеты о том, как бомбейские полицейские раз за разом разгоняют дубинками мирные демонстрации.

Отталкивающие картины полицейского насилия начали влиять на мировое общественное мнение. Первое время мало кто принимал всерьез донкихотскую фигуру Ганди с его набедренными повязками и уверенностью, что величайшую империю мира можно одолеть «стремлением к истине», однако он смог на деле продемонстрировать свое мужество. Больше того, он показал себя виртуозом публичной политики, делавшим остроумные, резкие и в то же время обезоруживающие заявления; когда его спросили, что он думает о западной цивилизации, он ответил: «Думаю, это было бы неплохо»⁴³. В самой Британии, где политики, споря о степени автономии субконтинента, долгое время были едины в том, что Индия так или иначе должна оставаться колонией, среди левых стало появляться все больше тех, кто выступал за предоставление стране полной независимости.

Акции ненасильственного сопротивления в конце концов вылились в движение «Вон из Индии», которое возникло в 1942 году. Символическим финалом британского Раджа стало восстание матросов Королевского военно-морского флота, которые в 1946 году взбунтовались против своих офицеров на бомбейской базе. Бомбей не был охвачен восстанием сипаев 1857 года, и британцы поощрили город, сделав его крупнейшим центром своей империи. Но спустя век бомбейские военные моряки не проявили той лояльности к короне, которую в свое время продемонстрировали сипаи Британской Ост-Индской компании.