История ислама. Исламская цивилизация от рождения до наших дней

Ходжсон Маршалл Гудвин Симмс

В других странах многие из тех, кто восхищался советскими методами, стали коммунистами и надеялись объединить свои силы с другими коммунистическими партиями по всему миру, чтобы добиться немедленных серьезных результатов любой ценой. Однако коммунистическая программа (как мы уже отмечали) подразумевает не только ограничение личной свободы, но и разрыв с национальным культурным наследием и гордостью за свою страну: это означало не только определенную степень подчинения уже существующим коммунистическим государствам, но и диктат партийной дисциплины, которая, в соответствии с марксистской догматикой, должна была заменить все существующие культурные модели даже в относительно нейтральных сферах (таких, как искусство или литература), включая, конечно, и любые проявления исламского характера. Многие мусульмане, которые не были готовы принять неошариатскую программу, тем более не согласились бы на полный разрыв со своим исламским прошлым; более того, они уважали лидирующее западное общество, разделяли его культурные ценности. Поэтому большинство тех, кто стремился следовать западным образцам, предпочитало принять условия западного блока стран, несмотря на все существующие с ним расхождения.

Все же большинство признавало, что модель развития нельзя просто имитировать. Среди тех, кто склонялся к западной модели,

и даже среди тех, кому нравилась советская модель, теплились надежды, что наиболее просвещенная часть населения под сильным руководством смогла бы взять власть в свои руки и быстро провести все требуемые изменения, не прибегая к ресурсам коммунистического блока и не заимствуя его жесткую регламентацию, но и не проходя через все длинные стадии эволюции Запада. «Демократия» являлась главным лозунгом и в западном, и в коммунистическом обществах, подразумевая в идеале наделение всех граждан на равной основе правами и обязанностями техникализированного общества. Но если демократия означала ожидание народной инициативы, которая бы пересилила старые корыстные интересы, то ждать этого пришлось бы слишком долго, а последствия этой инициативы могли быть самыми разрушительными. Почти повсеместно конституционные демократии (т. е. выборы большинством голосов кандадитов, представленных партиями) как в Западноиранском государстве, так и в Египте до революции стали просто средством для сохранения существовавшего порядка распределения власти, когда те, кто обладал достаточными экономическими ресурсами, контролировали общественное мнение через средства массовой информации и управляли голосованием, поскольку их единственной целью было сохранение собственного положения, а следовательно, они блокировали любые серьезные перемены. Лозунг «управляемой демократии», выдвинутый в одной из мусульманских стран, выражал надежды всех тех, кто хотел сохранить многие положительные качества «демократического» общества, но в то же время под сильным и честным руководством смести те социальные силы, которые стояли на пути прогресса.

Если абстрагироваться от требования четко опознаваемой модели, пригодной для любых случаев, то примером первых успешных усилий на пути к установлению «управляемой» демократии можно признать Египет Насера. Данная модель, под именем «египетского социализма», была сосредоточена на решении нескольких крупных и неотложных практических проблем, которые как основные аспекты техникализма характеризовали определяющие сектора общества и в форме новой бедности усиливали его кризис. Существовали три важнейшие проблемы. Контроль над сельскохозяйственными землями крупных частных землевладельцев, которые отправляли на продажу в город всю продукцию, превышавшую необходимый минимум выживания крестьян, стал невыносим: от этого страдали не только возмущенные крестьяне, невозможность продуктивных инвестиций (богатым они были не нужны, а крестьяне не получали от них никакой выгоды) не позволяла использовать техникализированные методы в секторе экономики, от которого зависело пропитание всей страны. «Земельная реформа» стала главным символом социального прогресса. Но почти такое же огромное значение имела и эффективная индустриализация. Наличие определенного числа современных заводов может серьезно нарушить старый социальный баланс, но это совсем не означает, что проведена индустриализация экономики в целом. Для этого нужно внутренне сбалансировать промышленность так, чтобы одни отрасли поддерживали другие и взаимодействовали с ними, а это требовало национального планирования, вместо неконтролируемой частной инициативы; но часто даже такие национальные программы и выделяемые под них государственные инвестиции (в случае если правительство контролируется старой элитой) направляются на сохранение старого общественного баланса.

Третья проблема, наряду с земельной реформой и индустриализацией, вытекала из первых двух. В обществе, где любые позитивные начинания серьезного политика блокировались государственными учреждениями, которые по идее должны были помогать ему, люди становились циниками и воспринимали коррупцию государства как норму. Там, где под прямым европейским правлением сохранялись высокие стандарты честности, после обретения независимости злоупотребления расцвели пышным цветом. Коррупция использовала формы, которые были обычным делом в аграрную эпоху, главным образом это были взяточничество и кумовство, но подобное явление не было простым продолжением старых моделей. Оно существовало не столько как продолжение древней традиции, сколько как результат личной беспринципности. Но что еще более важно, теперь оно играло совершенно другую роль. То, что называли коррупцией, когда-то существовало совершенно открыто и достаточно часто помогало обеспечить свободу действий, которую сковывал слишком строгий бюрократический контроль. В нынешних обстоятельствах она использовалась для того, чтобы задавить любые усилия здоровых элементов общества, даже на местном уровне. Сегодня коррупция усиливала трудности и создавала новые проблемы, она позволяла незаконным путем добиться того, что было запрещено законом; и чем сильнее она становилась, тем тяжелее было предпринять меры (например, повысить государственным чиновникам жалованье, чтобы у них не было необходимости брать взятки), чтобы с ней бороться. Коррупция стала тем камнем преткновения, о который спотыкались самые лучшие планы земельной реформы и индустриализации.

Наиболее фрустрированы этими проблемами были не самые бедные, которые с трудом могли понять, о чем идет речь, а наиболее заинтересованные в техникализации классы общества. Среди них были профессионалы и технические специалисты, которые, в отличие от предпринимателей, помещиков или даже крестьян, сильно страдали от сложившегося положения: для них технический прогресс был единственной альтернативой безнадежному разочарованию. Среди них были и студенты, которые в процессе обучения познакомились с возможностями техникализированного общества и хотели подняться выше уровня своих родителей и чей единственный шанс сделать это заключался в кардинальных общественных переменах. Среди них были, наконец, и офицеры, как правило младшего и среднего офицерского состава (генералы были хорошо интегрированы в общество, являясь частью его правящего слоя). А армейские офицеры составляли самую крупную прослойку технически подготовленных специалистов в обществе. Когда (как это случилось в войне с Израилем) коррупция не позволяла действовать эффективно, они оказывались наиболее незащищенной группой общества и жестоко страдали от последствий.

^Шах

Мохаммед Реза Пехлеви. Фото 60-х гг. XX в.

Когда военный переворот осуществляло высшее командование армии, он чаще всего служил интересам той или иной конкурирующей группы в рамках статус-кво или для защиты статус-кво от изменений «снизу» (как, например, когда вмешательство армии положило конец националистическим экспериментам Мосаддыка и восстановило власть шаха). Но когда, как в Египте в 1952 году, переворот возглавляли офицеры низшего и среднего звена, а высшее командование оставалось в стороне, то он, как правило, осуществлялся с целью реализации модели «управляемой демократии». Такой военный переворот может привести к власти новые техникализированные классы, отстранив старые, точно так же (но намного более гуманно), как и коммунистическая революция в городах или в сельской местности. Однако, чтобы он смог привести в власти новый класс с минимальными потерями для общества, необходимо отсутствие серьезного сопротивления. В Египте старая земельная аристократия (которая в любом случае представляла чуждую тюркскую традицию) после революции достаточно быстро утратила свое влияние; пришедшие к власти офицеры не доверяли представителям старого режима и предпочитали иметь дело с людьми более скромного происхождения, с которыми они могли бы говорить на равных. Однако аристократы не были ни истреблены, ни даже полностью разорены. Постепенно они потеряли свои земли, а их бизнес-преимущества были ограничены; они потеряли доступ к государственным постам; но, оказавшись в таком положении, в основном предпочли тихо прозябать в своих клубах.

После переворота первой задачей революционного правительства стала борьба с коррупцией. Эту борьбу поддержала волна «революционной морали». В то время все были воодушевлены новыми надеждами и верили, что отныне все будет по-дру-гому, поэтому станет стыдно быть нечестным (либо люди будут бояться поступать не честно, поскольку сразу же попадутся). Если правительство успешно, оно может поддерживать такие настроения. Однако оно усиливается назначением новых людей, которые будут следить за новым порядком и позаботятся о том, чтобы чиновникам платили регулярно и у них не возникло бы повода брать взятки, а те, кто все же будет их брать, понесут жесткое наказание. Затем правительство должно начать земельную реформу. Это означает конфискацию с выплатой довольно маленькой компенсации крупных имений аристократов, которые теперь не могут сопротивляться. Но это также означает обеспечение контроля за землей, чтобы крестьяне по невежеству не отдали ее за долги в руки нового класса богатых. Кроме того, необходимо обеспечить рост производительности труда, поскольку, если землю просто разделить на небольшие участки между всеми крестьянами, работавшими на ней ранее как арендаторы, их хозяйства будут нерентабельными и, следовательно, намного менее производительными, чем крупные поместья. Самое известное решение этой проблемы заключается в использовании крестьянами деревни таких видов кооперации, которая обеспечит их используемыми совместно техническими средствами (например, тракторами и даже удобрениями), а совместная продажа продукции обеспечит необходимыми финансовыми средствами. Все это требует компетентного управления из центра, поскольку крестьяне не доверяли друг другу настолько сильно, чтобы самим честно объединиться в кооператив, но могли (из привычки ожидать только худшего) передать руководство кооперативом местным ростовщикам или бывшим хозяевам земли, которые использовали бы его в своих собственных интересах. На первый взгляд, в Египте было сложно изыскать требуемые фонды. Но революционные офицеры заполучили их, бесконечно оттягивая выплаты компенсации бывшим землевладельцам. Имели место серьезные ошибки, и бюрократия изо всех сил пыталась заблокировать реформу, но постепенно лицо страны изменилось. И потребление пшеницы на душу населения возросло.

Наконец, правительство должно следить за развитием промышленности. Это означает не только планирование новых инвестиций без учета местных или частных интересов, но и контроль за имеющимся в стране капиталом. Подобная задача требует «управляемой» экономики. Это, в свою очередь, требует конфискации вложений не только иностранных, но и местных бизнесменов иностранного происхождения, таких как греческая и итальянская мелкая буржуазия египетских городов, меры против которых были популярны среди арабского населения. Такие этнически обусловленные меры могут дать много сиюминутных политических преимуществ и, возможно, увеличить свободу для долгосрочного экономического маневра. Однако непосредственные экономические результаты подобной меры сомнительны. И их неотложные гуманитарные последствия были отвратительны.

Но революционное правительство также должно создать политические институты, с помощью которых сможет реализовывать свою новую «демократию». На Западе «демократия» как политическая система ожидаемо становится ареной парламентских учреждений, где представители самых важных групп могут договариваться друг с другом. И если все классы будут более или менее полно представлены в той или иной группе, то такая система может стать весьма эффективной. Но сам термин «демократия» можно толковать множеством способов. Идеальная коммунистическая версия демократии (которая предполагает, что все граждане имеют или должны иметь одинаковые интересы) предусматривает единственный директивно определяющий политику институт (партию), где собраны не представители нескольких групп, имеющих разные интересы, но собрание лиц, отобранных за их широкий кругозор и дисциплинированность и обсуждающих общественные интересы в целом. Участие народа в этом процессе может быть расширено за счет плебисцита, когда люди голосуют не за конкретных кандидатов, но за общую программу партии, высказывая свое удовлетворение или в теории возможное недовольство ею.

В странах с низким уровнем инвестиций давление серьезных проблем ощущалось сильнее, поэтому наиболее образованные классы проще достигали консенсуса, и казалось целесообразным предположить, что все граждане имеют общие интересы, направленные на укрепление независимости нации и ее техническое развитие. Таким образом, даже если коммунизм как таковой был неприемлем, марксизм все равно остается популярной доктриной, и коммунистическая концепция демократии кажется более привлекательной, чем западная. Соответственно, правительства нескольких стран, озабоченные необходимостью перейти к «управляемой демократии», пытались создать национальные «партии», тщательно защищенные от проникновения в них старых корыстных интересов, чтобы они служили голосом нации в решении этих важных проблем. Это было нелегко сделать «сверху» после военного переворота, особенно когда было понятно, что решать в любом случае будут солдаты. (Ататюрку удалось создать динамичную национальную партию, но в то время программные ожидания и участие масс были намного меньше.) Насеру повторить этот опыт не удалось.