История ислама. Исламская цивилизация от рождения до наших дней

Ходжсон Маршалл Гудвин Симмс

Эпилог

Исламское наследие и современное сознание

При зарождении ислама мусульманам было обещано, что они станут «лучшей из общин, созданной на благо людей». Импульс, исходящий из принятия данного положения Корана обращенными мужчинами и женщинами, оказался необычайно плодотворным. Отчасти Коран обладал силой сам по себе, отчасти соответствовал социальной и духовной ситуации, сложившейся в то время в регионе между Нилом и Амударьей, который играл главную роль в расширении аграрной Ойкумены. Сообщество, принявшее Коран, положило его в основу культурного диалога и к XVI столетию создало наиболее широко распространенную и влиятельную цивилизацию в мире. Но в XVII веке, и особенно в XVIII, сила и процветание исламского общества были подорваны происходившими на Западе преобразованиями, которые лишили регион от Нила до Амударьи его особого положения в Старом Свете и подорвали социальную и экономическую структуру мусульманского мира. К XX веку, хотя ислам и сохранил свои позиции в большинстве регионов, где он ранее преобладал, эти мусульманские области уже не являлись единым обществом с живой культурной традицией, но по отдельности входили в мировое сообщество, институты которого в значительной степени зависели от Запада. Более того, в этом новом мировом сообществе сельское хозяйство больше не являлось основой экономики, и все культурное наследие аграрной эпохи, в том числе не только исламское, но и западное, потеряло свою ценность.

Может ли иметь

какое-то значение мусульманское наследие в целом и исламское религиозное наследие в частности для современного человека? Ответ на этот вопрос неясен даже для тех, кто сохранил верность исламу минимум как религии. Еще менее ясно, какое значение это наследие может иметь для людей в целом, как было обещано в Коране, для членов современного мирового сообщества как такового, неотъемлемой частью которого являются мусульмане, поскольку их судьбу нельзя отделить от судьбы остального человечества. Останется ли исламская традиционная культура лишь достоянием исторических исследований и музеев? Вольется ли ислам (преодолев сопротивления части ортодоксальных верующих) в некую единую экуменическую религию или, возможно, вообще исчезнет под напором техникалистского просвещения? Или он останется частным делом тех современных людей, которые оказались мусульманами, но утратили свои позиции настолько (если только не будет вспышек коммуналистского фанатизма), что для других превратились не более чем в объект любопытства? Или все же сможет доказать, что благодаря присущим ему жизненным силам способен иметь потенциальное значение для всего современного техникализированного человечества вне зависимости от того, принимает ли оно ислам или нет? Мы интуитивно со священным трепетом относимся ко всему величественному, которое кажется нам вечным, но будет невосстановимо, если мы утратим его. Все горы похожи друг на друга, но если в ходе строительства инженеры решат разрушить одну из них, нам это покажется надругательством над природой. Убийство одной птицы — это бессмысленный вандализм, но уничтожение целого биологического вида, в результате чего таких птиц никогда больше не будет на земле, — святотатство. Даже если мы знаем, что человек должен умереть, то само намерение сократить его жизнь, возможно, хуже, чем направленное на это действие; это не более извращенно, чем тот факт, что мы переживаем по поводу гибели на войне великих произведений искусства, например Парфенона, намного больше, чем по поводу гибели людей, которые находились в Парфеноне в момент взрыва, но так или иначе могли бы прожить на какое-то количество лет дольше. Человеческая культура так же, как и природа, обладает некой святостью. Зрелище падения великих цивилизаций, как бы ни были жестоки их правители и фанатичны их учителя, вызывает в нас страх и жалость. Может статься, что исламское наследие в той или иной форме сохранится больше из романтических соображений, чем из подлинного человеческого уважения к его носителям в прошлом и настоящем. Но в действительности, конечно же, цивилизация, как социум с определенным комплексом культурных традиций, не может «пасть» в том смысле, в котором может быть разрушен храм или умереть человек. Цивилизация Сасанидов умирала медленной смертью от рук мусульман, которые одновременно преобразовали, оживили и использовали в дальнейшем ее основы. Однако мы может сказать, что во времена Саладина цивилизация высокого халифата пришла в упадок, несмотря на то что языковая и религиозная принадлежность не изменялась. Цивилизация исламского Средневековья исчерпала себя и исчезла в течение XVI–XVII вв. Таким образом, мы имеет дело с тем наследием, на основе которого существуют живые традиции в нашем поколении. Какова будет его актуальность в последующее время? Это не только академический или узкоконфессиональный вопрос мусульман, но неотъемлемая часть более широкой проблемы — что вообще значит все наше культурное наследие для всех нас вместе взятых.

Наиболее значимым элементом исламского наследия в настоящее время является религия и религиозное сознание. Сегодня, как и в первом поколении мусульман, религия вновь стала основой культурного наследия общины; к этому привели последние столетия эволюции исламского общества. Для одних это проявляется в неошариатском коммуналистском возрождении, для других — в драгоценных духовных достижениях, когда человек, ведя на людях обычную жизнь, у себя дома тайно превращается в суфия. Какую бы форму она ни принимала, в любом случае эта религия является живой и активной традицией. Мы должны как минимум считаться с тем, что ислам оказывает влияние на сознание современного человека.

Монотеистические учения, разработанные в аграрном социальном контексте путем пророческого социального откровения, глубокого личного опыта или хилиастической воинственности, боролись с несправедливостью и предлагали возможность жить в правде и установить справедливость. Соответственно, современное сознание сталкивается с дилеммами и возможностями Технической эпохи. Это мировые проблемы не только потому, что проявляются по всей планете, но и потому, что условия их решения в одном месте зависят от условий в других местах и влияют на них.

Неделимость современных мировых проблем является отчасти следствием политической эволюции нашего столетия. К середине XX века различные мусульманские народы, как и западные, столкнулись с кардинальными долгосрочными последствиями сущности аспектов Великих преобразований техникалистического общества и всеми возможностями и опасностями, которые открылись в результате этого процесса. В то же время независимость мусульман все более ограничивалась теми же факторами, что независимость и других техникализированных обществ: их только что обретенная самостоятельность была ограничена совместной ответственностью всех людей за решение общечеловеческих проблем. Их представители в Лиге Наций и еще в большей степени в ее приемнике — ООН (в ее специализированных организациях) должны были совместно с представителями немусульманских народов работать над разрешением наиболее насущных международных проблем. Помимо участия в официальных международных организациях они (мусульмане) имели по крайней мере моральные обязательства принимать участие в решении еще более широкого круга проблем, стоящих перед человечеством. Для борьбы с этими проблемами не создавали чрезвычайных органов, но их общечеловеческое значение, как правило, было глубже, чем неотложные текущие задачи. Но неделимость мировых проблем проистекает не только из современной политической эволюции, она встроена в суть техникализма. Это станет понятнее, если мы рассмотрим данные проблемы с точки зрения мусульман, и тем более сравним формы, которые они принимают по обе стороны пропасти в уровне развития, который в большей мере и определяет эту точку зрения. Это поможет нам лучше понять, что должно случиться с исламом, чтобы он справился с вызовами современности, и ответить на более серьезный вопрос: как может ислам и мусульманское сознание помочь решить проблемы Технической эпохи не только на местном, но и на глобальном уровне?

Моральное единство современного человечества

Можно утверждать, что кризис современной Европы, который позволил мусульманским странам обрести независимость, был по меньшей мере следствием исторической динамики полного цикла развития техникализации и беспрецедентной социальной власти европейцев. У класса коммерсантов, которые на ранних стадиях Великих преобразований стали доминирующей социальной силой, не было тех искушений, перед которыми не могли устоять правители и военачальники аграрной эпохи, но были свои дилеммы, о которых мы писали выше. Увлеченные частной инициативой,

переживая приличные волны инноваций, каждая из которых обесценивала ранее достигнутое, они были не в состоянии обеспечить и поддерживать уровень социальной ответственности, необходимый для контроля техникализированного общественного строя. Коммерсанты могли манипулировать в своих интересах политикой новых великих держав за рубежом, и бизнес-сообщество не могло сохранить свое единство и удержать в разумных пределах международную конкуренцию, что и вылилось во всемирную катастрофу войны 1914 года, которой никто не ожидал. Хуже того, в рамках универсальной свободной мировой торговли было невозможно скоординировать «экономические циклы» инвестиций с возможностями рынка (из-за чего мобилизованные капиталом массы пролетариев оказывались безработными), это, в свою очередь, вылилось в Великую депрессию 30-х годов.

Еще более радикально моральный кризис общества проявился во Второй мировой войне. В условиях техникализма не только правящая элита, но и большая часть низших классов общества идентифицировали себя с национальным государством, которое настолько заполнило их жизнь, что они полностью утратили какие-либо моральные обязательства и стандарты, кроме тех, что были направлены на рост национальной гордости и благосостояния. В 1930-е годы в побежденной, но все еще потенциально сильной Германии это привело к власти полностью аморальный авторитарный националистический режим нацистов, которые желали повернуть историю вспять и компенсировать поражение 1918 года любыми имевшимися у них в распоряжении средствами, не останавливаясь перед развязыванием войны и террором устрашения (Schrecklichkeit); в ходе развязанной ими войны они также действовали во имя национальной гордости, без оглядки на традиционные человеческие моральные нормы, проводя систематический геноцид членов презираемых ими меньшинств (в частности, евреев и цыган). К концу войны моральная безответственность достигла апогея. На международной арене американцы всегда славились высокой степенью моральной чувствительности. Однако, чтобы навязать Японии свои условия безоговорочной капитуляции, даже американцы, которые были шокированы жестокостью нацистской Германии, не постыдились продемонстрировать свое ядерное оружие массового поражения, причем не на открытой местности, а в крупных городах, дважды в течение нескольких дней: устрашение на новом механизированном и безличном уровне обходилось без сентиментальных ограничений, свойственных даже монголам Чингисхана

Перед лицом этих ужасов мало кто из западных народов смог сохранить свое лицо. Слишком много французов согласилось с тем, что нацисты убивают евреев. А в Советском Союзе, где старые привилегированные классы были уничтожены, а бизнесмены находились под прямым социальным контролем, техникализированный строй, как и в нацистской Германии, игнорировал все гуманные моральные нормы и Сталин поддерживал свое правление террором. На этом фоне многие мусульмане могли поздравить себя с тем, что не разделили моральное падение «материалистического» Запада. Однако ни один мусульманин не имел пока достаточно власти, чтобы пройти проверку на моральность, аналогичную той, через которую прошли западные страны. Более того, мусульмане не остались совсем в стороне от творимого на Западе, чему есть весьма зловещий пример. В межвоенный период в большинстве независимых мусульманских стран к немцам относились как к лучшим друзьям, поскольку они выступали против имперских держав, и эти особые отношения сохранились и после появления нацизма, который, казалось, предлагал более эффективные методы управления. Поэтому мусульманам было легко сделать следующий шаг: в Турции, на Арабском Востоке, в Иране, и даже в мусульманских республиках Советского Союза и в Индии, многие мусульмане, среди которых были и очень влиятельные, сочувствовали и оказывали реальную поддержку нацистской Германии и ее аморальной политике, отвергая «демократические» идеалы, считая их воплощением британского, французского и русского строя. Некоторые утверждали, что нацистский тип тоталитарного националистического государства отвечает мусульманским потребностям как в эффективном национализме, так и в решении всех дилемм современного общества. В некоторых случаях восхищение нацистами было связано с фанатичным антисемитизмом. Хотя, особенно в Советском Союзе, большинство мусульман не поддержали нацистов, был момент, когда они, казалось, могли заручиться общей поддержкой мусульман, если бы их войска смогли дойти до мусульманских территорий. На практике мусульмане поддерживали только некоторые аспекты нацизма, а не весь спектр нацистской доктрины и практики, в том числе и расизм. Многие мусульмане, которые отрицательно относились к западным империалистическим державам, не стали поддерживать нацизм только потому, что он также выступал против них. Фактически решение выступить за или против нацизма стало самым главным выбором для социально активных мусульман. Кроме того, в независимом мировом сообществе роль общественного мнения постепенно возрастала. После окончания Второй мировой войны население слабо техникализированных стран стало такой же частью этого всемирного общественного мнения, как и жители западных государств.

Поскольку Организация Объединенных Наций не стала средством реализации политики западных стран, она превратилась в самый важный форум для усиливающегося всемирного общественного мнения, которое не ограничивалось только политикой, а высказывалось по самому широкому кругу вопросов. Чтобы как-то очертить это широкое поле человеческих проблем, было создано еще несколько организаций, наиболее важной из которых стала ЮНЕСКО, где все культурные и политические разногласия человечества смогли объединиться общим культурным кругозором и даже общей социальной этикой. На этом уровне (не только в ЮНЕСКО, но и во многих других международных организациях) споры между такими моделями, как коммунизм, фашизм или либеральный капитализм, были более значительными, чем разногласия между христианством, исламом или индуизмом; и соглашения об общих целях между представителями коммунистического и капиталистического блоков были заметнее, чем взаимопонимание, которого время от времени достигали представители различных конфессий. Одновременно с завоеванием политической независимости мусульмане погрузились во все международные моральные проблемы, связанные с техникализированным мировым порядком. Даже на узкопрактическом уровне они больше не могли рассматривать моральные проблемы техникализированного Запада как чуждые; теперь они полностью разделяли его проблемы и соблазны.

Новые политические обязательства мусульман совпали с растущим оптимизмом относительно скорого решения фундаментальных проблем современности. Обсуждая идеалы Ганди, мы отмечали, как идеалистические настроения первых десятилетий XX века вдохнули в людей надежду на то, что вот-вот начнется новая, свободная и честная жизнь. В 1920-х годах «демократия» стала всеобщим стандартом, и самым радикальным сторонникам сохранения привилегий пришлось пойти на попятную; система правления претерпела изменения, и правительства стали выражать волю и нужды народа; наиболее передовые круги быстро двигались по пути эмансипации и самовыражения, они рассматривали «викторианский» XIX век в лучшем случае как первый этап на пути к прогрессу. В некоторой степени эти настроения разделяли многие мусульманские интеллектуалы, причем не только те, кто был увлечен идеями Ганди. Но с приходом Великой депрессии 30-х годов и началом Второй мировой войны со всеми ее чудовищными преступлениями оптимизм 1920-х годов улетучился. Даже когда после окончания войны многие мусульманские народы получили независимость, катастрофические события войны в Палестине и раздел Индии вынудили мусульман так же, как и жителей Запада, засомневаться в возможности прогресса, по крайней мере без разрушительных потрясений. У ислама, как и у всего остального современного мира, были поводы для отчаяния.