История изнутри. Мемуары британского агента.
Шрифт:
Мы заняли свои места, по двое в каждых санях. Кучера гикнули на лошадей, и мы тронулись. Шесть добрых километров мы пронеслись с бешеной скоростью по пустынным улицам, по Тверской, мимо Брестского вокзала, мимо известного ресторана «Яр», прямо в Петровский парк. Мороз щипал щеки, у кучеров на боро дах выросли сосульки, и мы наконец остановились перед маленьким стеклянным зданием, носившим название «Стрел ьна».
Как во сне, я с остальной компанией прошел по пальмовому дворику, представляющему главную часть здания, в обширный кабинет с деревянными сосновыми стенами, где в открытой печи потрескивал огонек. Владе лец ресторана, потирая руки, поклонился. Главный рас порядитель поклонился, не потирая рук. Вереница служи телей в белых фартуках поклонилась еще ниже и двину лась молчаливо исполнять свои разнообразные обязанно сти. В несколько секунд комнаты были подготовлены для великого ритуала. Мы, посетители, уселись за большим столом
Когда я впервые в эту ночь увидал Марию Николае вну, она была уже толстая, грузная женщина лет сорока. Бе лицо было в морщинах, а в широких серых глазах была задумчивая печаль. В состоянии покоя она казалась старой одинокой женщиной, но стоило ей заговорить, как моршины на лице разглаживались в улыбку, и можно было догадываться об огромном запасе энергии, кото рым она обладала. Циник, пожалуй, скажет, что жизнен ной ее задачей было привлекать глупых, преимуществен но богатых молодых людей, петь перед ними и застав лять их выпивать целые моря шампанского, пока их богатство или богатство их отцов не перейдет в ее кар ман. Здравый смысл, может, окажется на стороне циника, но ничего циничного в отношении к жизни у Марии Николаевны не было. Она была актрисой, в своем роде великой, вознаграждавшей полностью за те деньги, что получала, а доброта ее и щедрость по отношению к тем, кто были ее друзьями, исходили прямо от сердца.
В ту ночь я первый раз слышал ее пение, и память о густых низких нотах, составлявших секрет лучших цыган ских певиц, будет жить у меня до смерти. В эту ночь я выпил первую свою «чарочку» в ответ на ее пение. Для новичка это весьма тяжелое испытание. Большой бокал из под шампанского наполняется до краев. Цыганка ставит его на блюдо и, обратившись лицом к гостю, который должен будет выпить «чарочку», поет следующий куплет:
Как цветок душистый Выпьем мы за Рому,
А пока не выпьем, Не нальем другого.
Аромат разносит, Рому дорогого,
Так бокал пенистый Тост заздравный просит.
Последние четыре строчки с усиливающимся темпера ментом поет весь хор. Певица тогда подходит к гостю, которого она чествует, и протягивает ему блюдо. Он берет стакан, низко кланяется, выпрямляется, затем единым духом выпивает бокал и ставит его на блюдо вверх дном, чтобы показать, что не оставил ни капли.
Это интимный ритуал. Берется только христианское имя гостя, а так как у русских нет имени Роберт, Мария Николаевна окрестила меня Романом, его русским эквивалентом. Романом или Ромочкой я остался навсегда для своих русских друзей.
Искусство Марии Николаевны, однако, как я обнаружил, уже тогда относилось к более высокому уровню, чем гтежность увеселения, улержимо привлекательная, почти непреодолимая для славянской и кельтской рас. Много лучше всяких слов выражает она скрытые и подавленные желания человеческого рода. Она вызывает меланхолию полулирического, получувственного свойства. В ней часть от безграничного простора русской степи. Она крайняя противополо жность всему англосаксонскому. Она неудержимо раз рывает все препятствия. Она приводит человека к ростовщикам или доводит до преступления. Несомненно, это самая примитивная из всех форм музыки, в ее призыве (да простит мне дух Марии Николаевны это святотат ственное сравнение) есть чтото роднящее ее с негритян ским культом. Она в то же время весьма дорогая. Это она должна нести ответственность за главную массу моих долгов. Однако, будь у меня завтра тысячи и желание промотать эти деньги, то не найдется ни в Нью Йорке, ни в Париже, ни в Берлине, ни в Лондоне таких развлечений, которые я предпочел бы цыганским вечерам в «Стрельне» в Москве или в ВиллаРоде в С.Петер бурге. Это единственная форма развлечения, которая ни когда не надоедала и которая, если бы я поддался иску шению, никогда не перестала бы меня очаровывать.
Было бы глупо утверждать, что я сразу оценил цыган скую музыку с того первого вечера или, правильнее, с . того утра в «Стрельне». Не понимая ни слова порусски, я к по правде был немного ошеломлен.
Я не был настолько хорошо знаком со своими спутни yen ками, чтобы позволить им распустить вожжи моего кельтского темперамента, к тому же жара в комнате и сладкое шампанское вызвали головную боль. Поэтому я не тужил, когда в шесть часов утра компания распалась и мы разъехались
Россия тех первых трех дней моей московской жизни сгинула навеки. Я не знаю, что произошло с мисс Мекк. В 1930 году ее отец, старик лет семидесяти, был расстрелян большевиками, как опасный контрреволюционер. Стар шая дочь живет сейчас в квартире из двух комнат без прислуги в Мюнхене. В 1930 году она приезжала в Анг лию, чтобы заявить протест против покупки английским правительством дома ее отца лорду Томсону, которого она принимала в России. Этот дом теперь является ме стопребыванием Британского посольства в Москве. Он сначала был конфискован большевиками, а затем продан правительству Ее Величества.
На другой день делегация, к своему собственному и всех других облегчению, выехала в Англию. Но им пред стояло еще одно приключение до выезда с русской терри тории. Когда поезд, который увозил их назад к умеренно здоровым условиям жизни, поздно вечером прибыл в Смоленск, на платформе поджидала делегация русского духовенства с местным епископом во главе. Они явились с хлебом и солью приветствовать английских епископов и обнаружили занавешенные окна в темных вагонах. Несчастные англичане спали, отдыхая от последствий десятидневных непрерывных празднеств. Русские, однако, проявляли настойчивость. Они мерзли изза желания увидеть английского епископа, и им хотелось видеть английского епископа хотя бы в ночной рубашке.
Наконец поездной кондуктор, боясь собственного ду ховенства больше, чем перспектив гнева иностранцев, разбудил Мориса Бэринга. Великий человек оказался на высоте положения, и развязка была скорой. Высунув голову из "окна, он обратился к духовенству на своем чистейшем русском:
«Идите с миром, — крикнул он, — епископы спят». И затем в качестве окончательного довода добавил довери тельно, но веско: «Они пьяны».
ГЛАВА ВТОРАЯ
Если экзотической пышности этих первых трех дней было достаточно, чтобы вскружить голову любому молодому человеку, то отъезд британской делегации ск0ро тоивелменя в нормальное состояние. Первый взгляд На британское консульство нанес сокрутлительныи УДа моим иллюзиям. Оно было расположено в квартире консула на жалкой боковой улочке и состояло из одной комнаты. Там не было ни курьера, ни швейцара. ДВери открывала прислуга консула, а в ее отсутствие я сам. Монгомери Гров был терпимым начальником, но был женат, имел троих детей, не обладал личными сред, ствами и, занимая связанный с большими расходами пост, получал позорно низкое жалованье. Он был беднее большинства членов местной британской колонии, кото рая преимущественно состояла из ланкаширцев, связан ных с хлопчатобумажной промышленностью. К счастью, работа оказалась не очень трудной. Каждое утро с десяти до часу я сидел в маленькой комнате, которая являлась канцелярией консульства. Единственная обстановка со стояла из двух письменных столов, библиотечного шка фа, сейфа, карты России и трех стульев. Если в комнате находилось больше одного посетителя, Монгомери Гров брал стул из своей гостиной. Я сидел спиной к своему начальнику, клеил марки и стучал на машинке. В течение первых недель я тратил почти все свое время на перевод экономических отчетов из местной немецкой газеты и снимал копии со стереотипной русской анкеты на продле ние «перми де сежур» (разрешение на пребывание), кото рая требовалась от всякого иностранца в России и кото рая выдавалась русским паспортным столом. У нас, ко нечно, не было делопроизводителя. Всю необходимую русскую переписку вел Монгомери Гров. Не прошло и l шести недель моего пребывания в консульстве, как тол ^ стый русский купец сунул мне в руку чаевые в тот мо ^ мент, когда я открывал ему входную дверь. Не желая его ш обижать, я положил в карман полученные от него двад цать копеек.
Я хорошо знаком с официальной жизнью в Малай ских штатах. Даже самый юный чиновник имеет там свою «прислугу» — клерков и одетых в форму курьеров. де7жип^ В Р°скошных служебных помещениях и под мГп! СВОС Д^ияство. Окружающий их деловой тель °^госится *ним с Уважением. В Москве представи ^ь^ипсяТ^СК°И ™пе?ш ЖИЛ в обстановке, которой меои jlbL малаи,скии санитарный инспектор. Монго ри I ров, который в прошлом был блестящим и представительным офицером индусского кавалерийского пол ка, должен был остро переживать свое положение. Он не мог принимать у себя богатых московских купцов, впро чем, он и не пытался делать это. Он выполнял свой долг не жалуясь, был столпом местной англиканской церкви и в общем искусно лавировал в бурных водах местных британских интересов и зависти.