История изнутри. Мемуары британского агента.
Шрифт:
Для меня самого абсолютная незначимость моего собственного положения являлась полезным уроком сми рения, и лишь только я оправился от первого удара, я примирился с ним и даже научился извлекать из него развлечения. Мне, разумеется, пришлось выехать из го стиницы. В те времена вицеконсул с жалованьем в разме ре трехсот фунтов в год не мог позволить себе жить в «Метрополе», и неделя, которую я там провел, обошлась мне дороже моего жалованья за первый месяц. Кроме того, для меня было важно научиться русскому языку. Дело в том, что изза отсутствия переводчика Монгомери Гров не мог уйти в отпуск до того, как я не овладею языком. Поэтому я переехал со всем своим имуществом в лоно русской семьи. Здесь, должен признаться, мне чрез вычайно повезло. Ежегодно около полдюжины англий ских офицеров приезжают в Москву для изучения русско го языка,
Госпожа Эртель, глава семьи, была вдовой Александ ра Эртеля, известного русского литератора и друга Тол стого. Она была полной маленькой женщиной лет пяти десяти, немного суетливая, но прирожденный преподава тель и очень интересовалась литературой и политикой. У нее была просторная квартира с прекрасной библиотекой на Воздвиженке. Моими сожителями были ее дочь, чер ноглазая темпераментная девушка, более похожая на итальянку, чем на русскую, племянница, высокая, краси вая, по типу англичанка, студентармянин Рубен Ивано вич (его фамилию я никак не мог запомнить) и чрезвы чайно старая дама, известная под именем «бабушка», очень молчаливая и появлявшаяся только за столом, в эту новую и скромную атмосферу я погрузился с mobm л у и *2_ 'м и умением приспосабливаться. За обыч1ММ311т>да^мД^ п надлежали мн *E^^^LSS^S занятиям русским языком. Я SSSS^SSSSS госпожой Эртель и ее дочерью « пол юумелым руководством делал быстрые успехи. Со сво^ГстСоны они относились ко мне, как к члену семьи, и хотГя чувствовал иногда, что я им в тягость, мы ни разу не сказали друг другу резкого слова.
Это был приятный и полезный период моей русской жизни Еще задолго до того, как я овладел русским языком настолько, чтобы принимать участие в общем разговоре, я заподозрил, что Эртели резко настроены против царского режима и что их симпатии на стороне кадетов и социалистовреволюционеров. Когда мои зна ния русского улучшились (за четыре месяца я научился говорить довольно бегло), подозрение это подтверди лось, и сознание того, что я живу в антицаристской среде делало мою жизнь увлекательной, придало новый вкус моим занятиям по языку. Но, когда за вечерним чаем я был представлен женщине, муж которой был расстрелян во время революции 1905 года, я почти испугался. Я рассказал об этом эпизоде Монгомери Грову, который серьезно покачал головой и рекомендовал соблюдать I осторожность. Однако ничего неприятного со мной не приключилось во все время пребывания в этом обществе. Позднее я убедился в том, что вся московская интелли генция разделяет взгляды Эртелей.
И действительно, Эртели были типичными представи телями интеллигенции. Когда к десяти часам вечера соби рались они за столом вокруг самовара, то готовы были сидеть до глубокой ночи и обсуждать вопрос о том, как спасти мир при помощи революции. Но когда наступало утро действия, они крепко спали в своих кроватях. Все это было очень безвредно, безнадежно и очень порусски. ™^Ы"е В0ЙНа' и не извечная плохая организация ПеТ«Х СИЛ) Царь все еще сиДел бы на троне. Я русские доузьГГ^ непРавильного впечатления. Мои EtLS^™бЬ1ЛИ П°2 нава^нием революции. слу™кГк^ няпп„?.°РЫ "Ругались для специальных
В доме бывало много писателей — старые друзья покойного Эртеля. Молодые люди с пьесами для постановки и романами для издания. Художники, музыканты актеры и актрисы. Все они производили на меня большое впечатление, и я им поклонялся. У Эртелей я впервые встретился с госпожой Ольгой Книппер, вдовой Чехова и одной из лучших московских драматических актрис. С госпожой Эртель я впервые увидел чеховские пьесы в постановке Московского Художественного театра, этого строгого, торжественного театра, где аплодисменты за прещены и где в случае опоздания приходится пропу стить целый акт.
В этот период жизнь моя была раздвоена: одна поло вина — русская и неофициальная и другая — официаль ная и преимущественно английская. Предпочтение я от давал русской и неофициальной. Иногда я обедал в до мах у московских англичан. Реже я присутствовал на банкетах в германском консульстве. Я нанес несколько официальных визитов
Мое знакомство с английской колонией нельзя счи тать очень удачным. Почти что первыми англичанами, которых я встретил, были братья Чарноки. Оба были ланкаширцами и связаны с хлопчатобумажной промыш • ленностью. В то время Гарри, младший брат, был дирек
тором большой хлопчатобумажной фабрики в Орехово Зуеве Владимирской губернии.
ОреховоЗуево являлось одним из наиболее беспокой ных промышленных центров, и там Чарнок в качестве противоядия водке и политической агитации ввел фут, бол. Организованная им заводская команда была в то время чемпионом Москвы.
Обо мне в кругах английской колонии ходили слухи, что я — блестящий футболист, вероятно, потому, что ме ня спутали с моим братом. Не справляясь о том, какой вид этой игры я практикую. — круглым или овальным мячом, Чарноки попросили меня вступить в состав «моро зовцев», как называлась их заводская команда. Нескольки ми часами позже я узнал, что в Москве имеется английская команда, в которой, ожидалось, я буду играть. Председа тель клуба сделал все, что в его силах, чтобы убедить меня изменить решение, но, давши Чарнокам слово играть у них, я не был склонен отказаться от него.
Вначале на меня немного сердились, но я никогда не пожалел о принятом решении. Позднее, когда я ближе познакомился с этими северянами, я понял, какие они прекрасные ребята. А Чарноки с тех пор сделались мои ми верными друзьями, и я всегда считал мой футбольный опыт с русским пролетариатом самой ценной частью моего русского воспитания. Я боюсь, что опыт этот i принес мне больше пользы, чем моему клубу. С трудом я \ справлялся с порученным местом в команде. Несмотря на это, матчи были очень интересны и вызывали огром ный энтузиазм. В Орехове нам приходилось играть перед толпой в десятьпятнадцать тысяч человек. За исключе нием проигрышей иностранным командам, мы редко проигрывали. Разумеется, опыт Чарноков увенчался пол ным успехом. Если бы он был заимствован другими фабриками, то влияние его на характер русских рабочих оказалось бы очень значительным. В моей карьере рус ского футболиста имел место лишь один интересный эпизод. Это произошло в Москве, где наша заводская команда встретилась с германскими чемпионами. Из по буждений корректности русские футболисты предложили немцу быть рефери. Немцы были значительно сильнее наших игроков и использовали это свое преимущество для некорректной игры. В особенности один немец играл возмутительно грубо против молодого семнадцатилетне го английского студента, племянника Чарноков и блестя
щего футболиста, игравшего в нападении рядом со мной левым крайним. После того как немец сшиб его с ног в пятый или шестой раз, я разозлился и обругал его в выражениях, которые действительно никогда не употре бил бы в Англии. Рефери немедленно остановил меня. «Будьте поосторожнее, — обратился он ко мне на пре красном английском языке. — Я слышал, что вы сказали. Если вы еще раз позволите себе употребить такие выра жения, я вас удалю с поля». Выражения, которые я упо требил, не были так уж ужасны. Это было обращение к Всевышнему с просьбой поразить немца и отправить его в самые глубокие недра преисподней. Но в тот момент я все же содрогнулся. Как молния, мелькнули у меня перед глазами заголовки в английской прессе: «Британский вицеконсул удален с поля за сквернословие», и я тут же подло и пространно извинился. После игры я сообщил о своих опасениях судье.