История изнутри. Мемуары британского агента.
Шрифт:
смолкала всю ночь. Большевики, видимо, были совер шенно неспособны бороться с этим бичом. Много лет они громко возмущались тем, что царское правительство дяшает их свободы слова. Они еще не начали собствен
дую кампанию против свобод.
Я отмечаю эту относительную терпимость большеви ков потому, что позднейшие жестокости были следствием усиления гражданской войны. За усиление этой кровавой борьбы, возбудившей столько тщетных надежд, в значи тельной мере была ответственна союзническая интервен ция. Я не хочу сказать, что политика невмешательства во внутренние дела России скольконибудь повлияла бы на ход большевистской революции. Я считаю только, что наше вмешательство усилило террор и увеличило крово пролитие.
В субботу третьего марта русские делегаты в Бресте
Я виделся с Чичериным после его возвращения из Бреста. Он был настроен подавленно и поэтому друже любно. Он сообщил мне, что немецкие условия вызвали в России взрыв негодования, подобный тому, какой имел место во Франции после 1870 года, и что теперь для союзников настал самый благоприятный момент для то го, чтобы выразить свои симпатии. Мир был продикто ван России, и она нарушит его, как только будет доста точно сильна. Такова была позиция всех комиссаров, с которыми я в то время приходил в соприкосновение.
Так как правительство собралось эвакуироваться из Петербурга, я спросил Чичерина, что он может сделать, чтобы поместить мою миссию в Москве. По обыкнове нию он был весь обещания и неопределенность. Тогда я пошел к Троцкому, который, когда он был в настроении, Умел устраивать всякие дела, и быстро устраивать. Я нашел его в возбужденном состоянии. Его актерский темперамент применился к новой роли. Почти за одну ночь он превратился в солдата. Слова его дышали вой ной. Ратификация или не ратификация, но война будет.
На небольшом заседании большевистской верхушки ко, торая уже решила ратифицировать мир, он воздержало от голосования. Он не будет присутствовать при фо? мальной ратификации в Москве. Он останется С Петербурге еще на неделю. Он будет доволен, если я останусь с ним. Мы поедем вместе, и он обещает устроить меня в Москве. Предпочитая мужественную активность Троцкого колебаниям Чичерина, я решился остаться.
Несмотря на беспокойство по поводу японской интер венции, упоминание о которой немедленно зажигало огонь в глазах Троцкого (кстати сказать, русская буржуа зия отнеслась к известию об интервенции равнодушно правильно решив, что она не облегчит её страдания), я провел последнюю неделю в С.Петербурге довольно приятно. Я ежедневно встречался с Троцким, но кроме того работы у меня было меньше, чем всегда. Погода была прекрасная, и мы провели время довольно весело, развлекаясь с нашими русскими друзьями.
В это время я впервые встретился с Мурой, которая была старым другом Хикса и Гарстина и часто навещала нас в нашей квартире. Ей было 26 лет. Чистокровная русская, она с высокомерным презрением смотрела на мелочи жизни и отличалась исключительным бесстра шием. Ее огромная жизнеспособность, которой она, мо жет быть, была обязана своему железному здоровью, вселяла бодрость во всех, кто приходил с ней в соприкос новение. Где она любила, там был ее мир; ее жизненная философия делала ее хозяйкой всех возможных последст вий. Она была аристократка. Она могла бы стать комму нисткой. Она никогда не могла бы быть мещанкой. Впо следствии ее имя было связано с моим в финальном эпизоде моей карьеры в России. В эти первые дни нашего петербургского знакомства я был слишком занят, слиш ком поглощен своими важными делами, чтобы обратить на нее должное внимание. Она показалась мне очень привлекательной женщиной; разговоры с ней были ярким пятном в моей повседневной жизни. Увлечение началось после.
Кроми, наш морской атташе, был ее другом, ив день его рождения Мура устроила небольшой званый обед, на который мы все пришли. Была масленица, и мы ели бесчисленные блины и пили водку. Я написал шуточное стихотворение на каждого из гостей, а Кроми произнес
одну из своих самых остроумных речей. Мы пили за вашу
хозяйку и неумеренно смеялись. Для всех нас это был едва
Последнюю неделю мы провели в тихом теперь С.Петербурге. Никогда он не был столь прекрасен. Опу стевшие улицы придавали ему еще большее очарование.
Центр тяжести был перенесен в Москву. Ленин выехал десятого марта. Только в конце дня 15го Троцкий сооб щил мне, что мы выедем на следующее утро. Его только что назначили военным комиссаром. В тот самый мо мент, когда было объявлено о его назначении, открылся съезд Советов, который должен был ратифицировать мир, и Ленин, отвечая на нападки сторонников войны, произнес историческую фразу: «Один дурак может задать в минуту больше вопросов, чем дюжина мудрецов может ответить в час».
На следующее утро, оставив большую часть нашего громоздкого багажа в посольстве, мы встали в семь часов и прибыли в Смольный к восьми. Мы напрасно поспешили, так как поезд Троцкого был подан только в десять. Большую часть дня мы провели на вокзале, гре ясь на солнце и наблюдая за погрузкой 700 латышей — преторианцев Красного Наполеона. Они выглядели сви репо, но дисциплинированы были прекрасно. Скуку дол гого ожидания рассеяли забавные выходки Билля Шато ва, веселого проходимца с прекрасно развитым чувством юмора. Годы изгнания он провел в НьюЙорке и знал бесчисленное количество истсайдских анекдотов. В боль шинстве случаев предметом издевательства были в них Россия или русские, к которым Шатов, несмотря на свои Убеждения, относился слегка презрительно. Его вид был еще смешней его анекдотов. Миниатюрный Карнера, он был одет поверх костюма и овечьего полушубка в рабо чую одежду. На голове у него была английская жепка с огромным козырьком. Два огромных револьвера висе
ли на ремне у него на боку. В общем все это выглядел как помесь пулеметчика и джентльмена с рекламы
Наконец в четыре часа явился Троцкий, великолепный в своей шинели цвета хаки. Мы отдали ему честь, пожал руку, и он сам провел нас в наши купе. Их было два а та» как нас, считая наших двоих слуг русских, было'всего шестеро, нам было просторно, тем более что поезд бы переполнен. Мы ехали в одиночестве, но не доезжая Любани получили записку от Троцкого. Он приглашал нас к обеду.
Этот обед я буду помнить всю жизнь. Мы сидели на верхнем конце длинного стола в станционном буфете. Я сидел справа от Троцкого, Хикс слева. Кушанья были простые, но вкусные: густые щи, телячьи котлеты с жаре ным картофелем и солеными огурцами и огромный торт. Было кроме того пиво и красное вино. Троцкий, однако, пил минеральную воду. Он был в хорошем настроении и был прекрасным хозяином. Огромная толпа молча глазе ла, как мы обедали. Казалось, люди собрались со всей округи, чтобы посмотреть на человека, давшего мир России, а теперь отказывавшегося от него. В конце обеда я поздравил его с назначением военным министром. Он ответил, что еще не принял назначения и примет его лишь при том условии, что Россия будет воевать. Я верю, что он был искренен тогда. Почти в тот же момент начальник станции вошел и подал ему телеграмму. Она пришла из Москвы. В ней сообщалось, что съезд Советов ратифицировал мир огромным большинством голосов.
Это не помешало нам хорошо выспаться и приехать в Москву на следующее утро без дальнейших приклю чений.
На вокзале Троцкий лишний раз показал себя хорошо воспитанным человеком. Он заказал нам комнаты в единственном еще функционировавшем отеле и настоял на том, чтобы мы поехали в его двух автомобилях; сам он остался на вокзале.
ГЛАВА ПЯТАЯ
В одном смысле я был рад вернуться в Москву Мне был знаком чуть ли не каждый камень ее булыжн мостовых. Это была почти моя родина. Я провел в