История как проблема логики. Часть первая. Материалы
Шрифт:
Имея это в виду не трудно оценить заслуги Монтескье для истории. Не только его предпосылки суть предпосылки сравнительного метода, но вся его работа выполнена по этому методу [168] . Для того чтобы установить «должно» в области законодательства и политики, Монтескье обращается к сравнительному изучению права и тем самым демонстрирует применение этого метода к изучению исторического объекта. Дильтей отмечает недостаток сравнительного метода Монтескье: «Его сравнительный метод никогда не относится ко всей структуре общественного порядка, к ступеням, через которые он проходит, к отношению, в котором они как целое стоят к религии и нравам народа. Он мыслит не генетически. Он не видит особенных свойств социального тела, которое коренится в жизненности человеческой природы. Ступеней, которые проходит в эволюционно-историческом порядке закон и учреждение, он не прослеживает» [169] . Дильтей, конечно, прав, но все-таки его упрек больше говорит против Монтескье как историка, чем отнимает у него его значение в истории развития сравнительного метода, так как Дильтей сам признает, что Монтескье «исходит от политических мыслителей древности, и сравнительный метод углубляется им благодаря тому, что он прослеживает зависимости, которые ведут от общественных порядков назад к их условиям в природе» [170] .
168
Этим и объясняется, что наряду с дедукцией Монтескье широко пользуется также индукцией. В общем, выполнение методологических задач у Монтескье далеко не соответствует ясности его задачи. Хаотический характер его изложения отмечается нередко. Ср. например, резкие замечания Флинта: Flint R. Historical philosophy in France and French Belgium and Switzerland. P. 269, 271. Я подчеркиваю только сознание задач у
169
Dilthey W. Das 18. Jahrhundert und die geschichtliche Welt. S. 352.
170
Ibid. S. 350.
Робкие и несамостоятельные ссылки Локка и др. его предшественников меркнут перед его сознательной и методической работой [171] . Сознательно и определенно Монтескье формулирует сравнительный метод в следующих словах: «я не разделил политические законы и гражданские, потому что, раз я не рассматриваю законы, а дух законов, и что этот дух состоит в различных отношениях, которые законы могут иметь к различным вещам, я должен был следовать не естественному порядку законов, а порядку этих отношений и этих вещей» [172] .
171
Виппер о Монтескье?
172
Montesquieu Ch.-L. De l’Esprit des Lois. L. I. Ch. III.
Сравнительного метода нет, если сравнение происходит как попало, нужно знать, что сравнивать и как, нужны некоторые твердые пункты сравнения. Но если они не установлены методически и не оправданы теоретически, метода все-таки нет. Заслуга Монтескье в том, что он сделал попытку систематизировать некоторые постоянные факторы законодательства и тем самым нашел твердые отправные пункты для всякого сравнения в области социальных наук, хотя собственные «сравнения» Монтескье не всегда простирались глубже поверхности сравниваемых фактов [173] . Сама история впоследствии принимает эти пункты, как исходные начала в отыскании своих объяснений [174] . Но все-таки сравнительный метод сам по себе так же мало метод исторический, как и метод психологии или исторических романов, почерпающих материал из истории, – как бы много, впрочем, сама история ни была обязана сравнительному методу. Из того, что история является источником для других наук, не следует, что последние составляют также историю. Утверждать это, значило бы смешивать историю как процесс и историю как науку.
173
Рассмотрение всей литературной деятельности Монтескье с этой точки зрения дало бы интересные и ценные результаты, но это требует работы самостоятельной и специальной. – Предшественником Монтескье является Дж. Вико. «La Scienza Nuova» заключает в себе основание сравнительного метода наравне с признанием специфичности социальной науки.
174
Монтескье перечисляет эти пункты: «Много вещей правит людьми: климат, религия, законы, максимы правительства, примеры прошлого, нравы, обычаи: откуда образуется общий дух (un esprit g'en'eral), как результирующая. – Насколько, во всякой нации, одна из этих причин действует с большей силой, настолько ей уступают остальные. Природа и климат почти одни господствуют у дикарей; обычаи правят китайцами; законы тиранизуют Японию; нравы задавали иногда тон в Спарте; максимы правительства и нравы предков задавали его в Риме». Montesquieu Ch.-L. De l’Esprit des Lois. L. XIX. Ch. IV
Всем этим мы хотим не уменьшить значение Монтескье для исторической науки, а только сделать попытку подойти к его оценке с более правильной точки зрения. Незаслуженная высокая оценка роли Монтескье в развитии исторического метода вызывает и соответственную реакцию [175] . Мне кажется, что при указанной выше интерпретации оценка Монтескье может быть справедливее.
8 [176] . «История, – пишет Руссо, – вообще имеет тот недостаток, что записывает только осязаемые и заметные факты, которые можно связать с именами, местами, датами; но причины этих фактов, медленные и постепенные, которые не могут быть помечены подобным же образом, всегда остаются неизвестными». Часто в каком-нибудь сражении видят причину переворота, который был неизбежен до того; война лишь обнаруживает происшествия, определенные нравственными причинами. «Философский дух, – констатирует он, – обратил в эту сторону размышления многих писателей этого века…» [177]
175
Нельзя, например, согласиться с Фютером, что Монтескье может быть уделено в историографии не больше места, чем Макиавелли. Fueter E. Geschichte der neueren Historiographie. S. 382.
176
<На полях:> Вольтер, Руссо, Дильтей, O. Braun Geschichtsphilosophie // Grundriss der Geschichtswissenschaft v. Meister.
177
Руссо Ж.-Ж. Эмиль, или О воспитании. Кн. IV § 112–113.
В этих строках очень ясно выражен смысл новой квалификации исторической науки: философский дух в историческом исследовании направляется на отыскание причин исторических явлений, простое указание мотивов человеческих действий оказывается явно недостаточным и поверхностным. Само по себе, это определение – слишком широко, но оно дает понять, что разумели сами французские просветители под философской историей или под философией истории. Автор последнего термина не дает никакого определения своей мысли, но слишком ясно, что мы совершили бы большую ошибку, если бы ожидали под этим заголовком найти то, что называется философией истории в XIX веке. Автор первой «философии истории» остается поэтому только автором термина.
Историография уделяет Вольтеру, – и, вероятно, не без основания, – очень видное место [178] . Но в еще большей степени, чем у Монтескье новое в историческом методе находит у него не теоретическое обоснование, а заключается в самом факте решения им поставленной себе задачи. К сожалению, и самую задачу, – подобно Монтескье, – Вольтер не формулирует. Принимая во внимание, таким образом, только результат работы, мы видим в нем представителя другого течения, которое берет начало в философской истории. Именно Вольтер дает опыт столь распространенных к концу XVIII века и в начале XIX исторических обзоров, известных под именем Всеобщей или Универсальной ucmopиu, и отличающихся от прежних обзоров всеобщей истории «точкой зрения», объединяющей события в связное целое [179] . Поскольку универсальная история имеет в виду внутреннее единство и преемственную связь в исторической последовательности, Вольтер преследовал цель прямо противоположную Монтескье. Но если иметь в виду приведенное понимание «философского», то, очевидно, оба писателя руководятся одной идеей: идеей «разумного» в человеческих отношениях.
178
Историографическая оценка Вольтера (со стороны содержания его исторических взглядов) ср.: Flint R. Historical philosophy in France and French Belgium and Switzerland. P. 289–304; Fueter E. Geschichte der neueren Historiographie. S. 349–363. Живую и яркую характеристику Вольтера как историка дает профессор Р. Ю. Виппер в книге «Общественные учения и исторические теории ХVII и XVIII веков» (М., 1908. 2-е изд. Гл. IV). Вообще эта книга содержит материал чрезвычайно ценный также для методологических исследований.
179
О понятии «универсальная история» см.: Bernheim E. Lehrbuch der historischen Methode. Lpz., 1908. S. 55 ff. Между прочим, Бернгейм также признает: «Den Anstoss zur universalen Behandlung der Geschichte hatte wesentlich die Philosophie gegeben» (S. 56).
Вольтер – не первый приступает к универсальной истории с идеей некоторого объединяющего ее начала, лежащего в основе названного внутреннего единства и преемственности, которое и выступает на протяжении всего изложения, как известная «точка зрения», создающая именно то, что мы называем историей «с точки зрения». Вольтер имел весьма популярного и тонкого предшественника в лице Боссюэ. Чтобы оценить справедливо его роль, нужно понять, что нового он вносит по сравнению с Боссюэ? Преобладающее мнение заключается в том, что Вольтер на место теологического провиденциализма Боссюэ вводит рациональное истолкование исторического развития со стороны «нравов» человека, как «естественных» причин [180] . В этом уже обнаруживается «точка зрения», с которой подходит к истории Вольтер. Но этого мало. В настоящее время нам не трудно видеть, что такое «рационализирование» истории принципиально не
180
Например, Grotenfelt А. Geschichtliche Wertmat"abe. Lpz., 1905. S. 39. «In seinen ernsten geschichtsphilosophischen Werken… leitet Voltaire, in bewusstem und scharfem Gegensatze zu der theologischen Geschichtsphilosophie Bossuets, alles aus nat"urlichen Ursachen her».
181
Francois L., l’abb'e. Observations sur la Philosophie de l’Histoire… Paris, 1770. Т. I. P. XII.
Стоит продумать задачу универсальной истории в ее идее, чтобы подметить тот факт, что преобладающее ее содержание должно носить некоторые специфические черты, которые побуждают в нем самом видеть некоторое законодательство для специфического метода. Если универсальная история, действительно, может осуществить задачу изображения внутреннего единства и преемства на протяжении всемирного существования человечества, то тем самым она необходимо должна отбросить многое, что является только второстепенным, и что на различных стадиях истории может возникнуть и без необходимой внутренней преемственности. В этом смысле того различения, которое было предметом столь горячих дебатов в XIX веке, дебатов, неоконченных и до сих пор, может быть, главным образом в силу неудачного терминологического противопоставления oppositorum: истории политической и культурной. Прежде всего это обнаруживается, например, в чисто внешнем, – на первый взгляд, – «виде» исторического изложения: культурная история, опираясь на внутреннюю последовательность явлений коррелятивно связанных, пренебрегает однако фактом хронологической связанности [182] , тогда как «политическая история» прямо заинтересована в установлении хронологических рядов. Легко видеть, что из этого проистекают не только разные требования к методике исследования, но и к логической методологии. Еще ярче это методологическое различие должно обнаружиться из обусловливающей его разницы между природой таких социальных тел, как организуемое государство и национальное воспитание. Поскольку признание предметом универсальной истории именно «культуры» заключает в себе уже некоторое методологическое требование, постольку можно и должно говорить о методологически новом в опытах Вольтера, ибо то, что он называет «нравами и духом наций» в своей исторической основе было тем, что позже стали называть культурой [183] . Понятно, что нет надобности для истории культуры быть непременно универсальной историей, так как квалификация «универсальный» относится не к культуре, а именно к истории, но, с другой стороны, ясно, что предпосылка единства и внутренней связи в развитии культуры, заключает в себе те основания, в силу которых всякая «частная» история культуры, естественно, тяготеет к единству более обширного и в конечном счете «универсального» целого.
182
Это – то, что при плохом выполнении презрительно характеризуется, как «система ящичков».
183
Flint R. Historical philosophy in France and French Belgium and Switzerland. P. 293. «Вольтер писал общую историю для того, чтобы проследить ход цивилизации, начала и обнаружения культуры, пути, которыми народы перешли от невежества и грубости к просвещению и утонченности; но делал это, не имея в виду какой-либо философской идеи, и не изображая историю как предмет какого-нибудь закона, внутреннего или внешнего, естественного или провиденциального». Поэтому-то, в современном смысле слова его работа не может быть названа «философией истории».
У Вольтера новое понимание истории прежде всего выразилось на изображении частного момента ее: в то время как его «История Карла XII» (1731) по преимуществу носит характер «описательный», его «Век Людовика XIV (1752) [184] носит на себе уже новые черты. В письме к аббату Дюбо (от 30 окт. 1738) он сам характеризует свою цель: «Я давно собрал некоторые материалы для того, чтобы написать историю Века Людовика XIV; я не просто описываю жизнь этого короля, не пишу анналы его царствования, а скорее историю человеческого духа, почерпнутую из века самого славного для человеческого духа» [185] . Такая постановка вопроса, естественно, влекла дальше и Вольтер увидел, что изображаемая им эпоха явилась историческим следствием всеобщей ucmopиu. Опыт изображения этой последней и составляет его Essai sur les Moeurs et l’Esprit des Nations [186] [187] . Этот труд был им задуман и написан около 1740 года для М-mе du Ch^atelet, но был напечатан только в 1756 году. Он обнимал период от Карла Великого до Людовика ХIII. И наконец, в 1765 вышло в свет его сочинение, которое и ввело в оборот термин философия ucmopиu. Впоследствии Вольтер издал последние произведения вместе, и его «философия истории» явилась первой частью универсальной истории [188] .
184
Начато в 1735 году, закончено в 1739 году, переработано в Берлине в 1851 (датировано 1752 годом). {Фютер, Флинт, Бернгейм. }
185
Ср.: Письмо Вольтера к лорду Харви (Harvey). Июль 1740: «…я хочу изобразить последнее столетие, а не только короля. Я устал от историй, где речь идет о приключениях короля, как будто только он существует или все существует только через него; словом, я пишу историю скорее великого века, чем великого короля».
186
Кареев, III. С. 169: «которым он (Вольтер) положил начало философской истории культуры».
187
«Essai» был опубликован в 1754 году под заглавием «Abr'eg'e de l’histoire universelle».
188
В сущности это только отдельные заметки по поводу различных вопросов древней истории. Первоначально Вольтер рассматривал свой «Essai» как «продолжение» «Discours sur l’Histoire universelle» Боссюэ. К этому составному целому его «универсальной истории» была прибавлена еще история Людовика XV, и, таким образом, «по плану» мы имеем законченную универсальную историю.
«Философия истории», таким образом, не есть ни теория истории в смысле ее метафизики, ни часть философской системы с какой-либо одухотворяющей ее философской идеей, это не есть даже установление законов «человеческого духа» в его развитии, а, действительно, «начало» всеобщей истории от первобытного состояния до падения Рима. Единственное место, где Вольтер намекает на то, что он понимает под философией истории, это – вступительные слова к первой главе: «Вы хотели бы, чтобы кто-нибудь из философов написал древнюю историю, потому что вы хотите ее читать как философ. Вы ищете только полезных истин, а вы нашли, говорите вы, самое большее только бесполезные ошибки. Постараемся осветить себе все в целом; попытаемся раскопать какие-нибудь ценные памятники под развалинами веков» [189] . Смысл этих слов, конечно, не ясен, и их можно толковать, как угодно, – может быть вернее всего, тут и нет иного смысла кроме смысла кокетливого вступления. Наиболее интересный вопрос был бы, что разумеет Вольтер под словами «как философ» (en Philosophe)? Есть ли это, действительно, сознание необходимости ввести в построение истории тот «рационализм», который до сих пор считался существенным признаком подлинно научного знания? К сожалению, вернее, что Вольтер под этим не разумеет ничего, или почти ничего, так как разумеет самого себя, т. е. «просветителя», «публициста», «моралиста». Это достаточно ясно из его слов, заключающих уже цитированное нами письмо Вольтера к Дюбо: «Кому, как не человеку, который любит свою отчизну и истину, вы соблаговолите сообщить ваши просвещенные знания, человеку, который желает написать историю, не как газетчик, а как философ (en Philosophе)». В этом льстивом и подобострастном письме Вольтер сообщает своему корреспонденту план сочинения о Людовике XIV, но не дает больше указаний ни на то, что он понимает под «философом», ни на то, что вообще освещало бы теоретически его философско-исторические задачи [190] .
189
La Philosophie de l’Histoire par feu l’abb'e Bazin. Amsterdam, 1765. P. I. Cp.: Fragmens sur l’Histoire. Статья X: De la philosophie de l’histoire находим: «Mais nous t^ach^ames, dans un discours pr'eliminaire qu’on intitula Philosophie de l’histoire, de d'em^eler comment naquirent les principales opinions qui unirent des soci'et'es, qui ensuite les divis`erent, qui en arm`erent plusieurs les unes contre les autres. Nous cherch^ames toutes ces origines dans la nature; elles ne pouvaient ^etre ailleurs». {<о Вольтере>: (Oeuvres compl`etes, 1785). Изд. Бомарше 1784–1789. – 70 том. 8° (92 т. 12°). (так называемое 'edition de Kehl.). }
190
В «Dictionnaire Philosophique» есть статьи «Philosophe» и «Philosophie», но извлечь из них ничего нельзя и они не заслуживают даже обсуждения.