История как проблема логики. Часть первая. Материалы
Шрифт:
Но допустим, действительно, что Монтескье сам не отличал «закономерности» от «законодательства», тогда вывод, который мы должны были бы сделать, еще в одном отношении шел бы против присвоения Монтескье «историзма». Дело в том, что если законы права гражданского и политического устанавливаются для народов сообразно внешним условиям жизни этих народов, то должно признать, что действительным фактором истории является не кто иной, как законодатель и его воля. Пусть законодатель должен сообразоваться с указанными условиями, но он может и не согласоваться, по нежеланию или по неразумению, – пока не указано, что сама его воля детерминирована каким-либо объективным фактором или условием, до тех пор о закономерности исторического процесса не может быть речи. Но может быть сама «воля» законодателя раскрывается в силу внутренне ей присущей закономерности? Тенденций к такому истолкованию исторического процесса у Монтескье опять-таки незаметно, но всякому понятно, как мало оснований мы имели бы говорить об «историзме» Монтескье, если бы он, в самом деле, суживал объект истории до пределов законодательствующей воли.
Но на самом деле, у Монтескье вообще не было желания выделять объект истории, как особого рода научный предмет. Спецификация законов, о которой говорит Монтескье в Первой главе Первой книги, ни малейшим образом не имеет в виду исторической науки. Объекты этих специфицированных законов суть: божество, мир материальный, разумные существа, более высокие, чем человек, животные и человек. Человек, как существо физическое, подчинен постоянным законам, и в этом его ограниченность. Как существо ограниченное, – comme toutes les intelligences fnies, –
160
Ср.: Hasbach W. Untersuchungen "uber Ad. Smith. Lpz., 1891. S. 310.
Но если мы захотим воспользоваться этим «введением» для уяснения понимания у Монтескье наук о «разных существах», то мы из него узнаем, что человек, как существо физическое, подчинен тем же законам, что и другие существа этого рода. Наука об этих законах не есть история. Может быть человек, как «существо разумное» есть объект истории? Это собственно и есть коренной вопрос, ответ на который должен выяснить, думал ли здесь Монтескье о возможности истории как особой науки. Ответ Монтескье интересен: «Отдельные разумные существа могут иметь законы, как они их установили; но у них есть и такие, которых они не создавали. Прежде чем разумные существа были, они были возможны: у них были возможные отношения, и следовательно, возможные законы. Прежде чем были установленные законы, были отношения возможной справедливости. Говорить, что нет ничего ни справедливого, ни несправедливого, кроме того, что установлено и защищается положительными законами, значить то же, что говорить, будто, пока не был начерчен круг, его радиусы не были равны». Может ли существовать наука о таких «существах»? Бесспорно, но только это – не история. Указанные законы, не установленные самими разумными существами, могут быть объектом «социальной физики», «социологии», «психологии», но не истории. Они вытекают из самой природы человека (или других разумных существ), но можно ли видеть в них внутреннее реальное основание, определяющее в своем самораскрытии и развитии то, что называется «историей» и «историческим процессом»?
Беря, теперь, все это в целом, нужно ли искать лучшего примера для доказательства того, до какой степени Монтескье оставался на почве картезианского понимания философии и ее «геометрического» метода? Но тогда никак нельзя согласиться с тем положением, что в лице Монтескье «историческая реакция против рационализма XVII столетия достигла своего высшего развития».
Очень несистематическое изложение Монтескье в Первой книге в общем обнаруживает однако определенную тенденцию к дедукции. Таков прежде всего смысл последовательности трех глав этой книги, трактующей о законах вообще в их отношении к различными существам, о законах естественных и о законах положительных. В заключение этой книги мы получаем определение того, о каких собственно законах заботится Монтескье и что именно он называет «духом законов».
(1). «Законы, в самом широком смысле, суть необходимые отношения, вытекающие из природы вещей; и в этом смысле все существа имеют свои законы: божество имеет свои законы, материальный мир имеет свои законы, разумные существа, более высокие, чем человек, имеют свои законы, животные имеют свои законы, человек имеет свои законы». Разница между различными группами законов характеризуется у Монтескье не только свойствами соответственного существа, но и источником закона, законодателем. В частности человек в силу своего двойственного существа, – опять влияние картезианства, – подчинен так сказать двойной легислатуре, мира физического и мира духовного, resp., Богу и самому себе. «Человек, как существо физическое управляется; как и другие тела, неизменными законами; как существо разумное (intelligent), он непрерывно нарушает законы, которые Бог установил, и меняет те, которые он сам себе устанавливает». Как существо ограниченное, человек подвержен заблуждениям, его познания слабы, и он не может их удержать, он подвержен тысяч страстей. «Такое существо во всякий момент могло бы забыть своего создателя: Бог указал ему на это в законах религии; такое существо могло бы во всякий момент забыть о самом себе: философы предуведомили его об этом в законах морали; созданный для жизни в обществе, он тут мог бы позабыть о других: законодатели указали ему его обязанности в законах политических и гражданских».
(2). Монтескье опять ближе к Локку [161] , когда думает, что все эти законы, т. е. законы религии, морали и права, не являются врожденными нам, а устанавливаются для человека, живущего в обществе. Только «естественные законы» (les lois de la nature) управляют человеком и до его социального состояния. «Всем названным законам предшествуют естественные законы, названные так потому, что они вытекают единственно из устройства нашего существа». Такими законами являются: мир – первый естественный закон, возникающий из чувства слабости; другой естественный закон внушает человеку искать средств к пропитанию; третий естественный закон вызывает взаимное влечение полов; четвертый – желание жить в обществе.
161
Разумеется, мы имеем всегда в виду влияние философское, а не влияние специально правовых или политических теорий. По поводу мыслей Монтескье, излагаемых в этом абзаце, Чичерин замечает: «Монтескье прилагает к естественному праву тот взгляд, который Локк развил в отношении к познанию, но который он совершенно устранил в своем политическом трактате». Чичерин Б. Н. Политические мыслители Древнего и Нового мира. В. I. М., 1897. С. 364.
(3). «Как только люди находят себя в обществе, они теряют чувство своей слабости, равенство, которое было между ними, исчезает, и начинается состояние войны». Законы отношений, в которых стоять вследствие этого различные народы, есть право народов; законы людей, живущих в одном обществе, выражают отношение правящих и управляемых, это – право политическое; отношение граждан между собою составляет гражданское право.
«Закон, вообще, есть человеческий разум, поскольку он управляет всеми народами земли; а политические и гражданские законы всякой нации должны быть только частными случаями, в которых находит свое применение этот человеческий разум. – Они должны быть настолько свойственны народу, для которого они установлены, что было бы величайшим случаем, если бы законы одной нации могли быть пригодны для какой-либо другой нации. – Нужно, чтобы они согласовались (se rapportent) с природой и принципом правительства, которое установлено, или которое хотят установить, – будь то законы, которые его образуют, как законы политические, будь то законы, которые его поддерживают, как законы гражданские. – Они должны быть согласованы (elles doivent etre relatives) с физическими свойствами страны, климатом холодным, жарким или умеренным; с качеством почвы, ее положением, ее величиною; с характером жизни народов, землепашцев, охотников или пастухов; они должны согласоваться с степенью свободы, которую может допустить конституция; с религией населения, с их склонностями, с их богатством, с их торговлей, с их нравами, с их обычаями.
162
Курсив мой, кроме двух последних слов.
Вторая из этих фраз, вырванная из контекста, привлекается для свидетельствования в пользу «историзма» Монтескье [163] . Но нетрудно видеть, что соответственная цель Монтескье не имеет ничего общего с задачей установления исторического метода или принципов философии истории. Действительная его цель определяется совершенно недвусмысленно из повторяемого им слова «должно». Речь идет просто о том, чем должен руководиться законодатель в установлении политических и гражданских законов. Больше ничего. Вовсе не объяснять исторический процесс он хочет, а хочет вывести, как явствует из его слов, из «человеческого разума» нормальные правила для руководства законодателю: «чистая политика и юриспруденция». Так как Монтескье не собирается, таким образом, сам законодательствовать, а имеет в виду именно общее рассмотрение законов, то, понятно, он будет делать выводы из «человеческого разума», или из природы «человеческого существа», как социального существа, или поскольку «люди находятся в обществе». При такой общей постановке вопроса он не разделяет даже законов политических и гражданских, а говорит о них вообще. Далее, так как согласно его общему положению для законодателя необходимо иметь в виду вышеперечисленные условия жизни каждого народа, то его трактата есть не что иное, как общее учение о законодательстве в связи с общей теорией социальных факторов и условий жизни народа. Это общее учение о них во всей их совокупности (tous ensemble) и есть не что иное, как учение о «духе законов». Принимая во внимание, что эта совокупность отношений (ces rapports) составляют нашу «социальную» природу, нельзя в результате не согласиться с краткой формулой Дестюта де Траси: «Les lois positives doivent ^etre cons'equentes aux lois de notre nature. Voil`a l’Esprit des Lois» [164] . Но, разумеется, как законы положительные, так и законы естественные здесь понимаются в смысле законов права [165] . В целом все же это так же далеко от историзма, как близко к Локку [166] .
163
Алексеев Н. Н. Op. cit. С. 93. Отожествив понятия научно установленного закона с законом юридическим, автор противопоставляет мнимый «плюрализм в понятии закона» «монизму» (?) у Гоббса и Спинозы, хотя он не указывает, где у Гоббса и Спинозы такое отожествление «закона» и «закона». В то же время автор считает, что его понимание есть «единственно правильное и возможное (?) толкование идей Монтескье».
164
Destut de Tracy A. Commentaire sur l’Esprit des Lois. Paris, 1819. P. 1.
165
Как конкретный пример ср. у Монтескье (кн. XXVI, гл. XIV): «В каких случаях браки между родственниками должны быть подчинены указаниям законов природы, и в каких – требованиям гражданских законов».
166
Не-исторический характер «Духа Законов» ярко выступает в следующей характеристике М. М. Ковалевского: «Мы вправе спросить себя поэтому, сознавал ли Монтескье эту идею всемирной эволюции, этого неизбежного прогресса экономических и политических форм? – Ничто в его сочинении не доказывает такого сознания, ничто не дает права утверждать, чтобы идея преемства была бы тою руководящею нитью, которая позволила ему выйти с успехом из лабиринта накопленных им фактов и наблюдений». Ковалевский М. М. Происхождение современной демократии. Т. I. С. 409; Ср.: Ковалевский М. М. Вступительная статья // Монтескье Ш.– Л. О духе законов / Пер. под ред. А. Г. Горнфельда. СПб., 1900. С. XLI.
Таким образом, если рассматривать «Дух законов» как научную теорию права, то согласно смыслу изложенных предпосылок Монтескье, учение о праве должно вытекать именно из общих принципов «природы», а толкуется эта природа физически или психологически, это для методологии существенной роли не играет. Если такая теория начнет устанавливать свои законы, они будут установлены ею по общему естественно-научному методу. Но это еще далеко не значит, что такой метод будет тожествен методу математического естествознания, – такой вывод может быть продиктован только предвзятой схемой. Чтобы понять действительное значение Монтескье для развития исторической науки, нужно подойти к вопросу со стороны, которую мы наметили выше. Следует различать непосредственное участие в развитии той или иной науки и косвенное, – хотя бы и сильное, – влияние на нее со стороны других отраслей мысли. Как раньше косвенное в этом смысле влияние направляло изучение социального предмета в сторону «социальной физики», так с середины XVIII века начинается новое влияние, приносящее свои в высшей степени ценные плоды.
Книга Монтескье имела влияние в атмосфере мысли настроенной специфически; сама эпоха нашла наилучшую характеристику этого настроения в словах «философия истории». Философский взгляд на историю давал, несомненно, очень много для последней, но как понять здесь роль Монтескье?
Идея «философской истории», – как мы отмечали, – чревата следствиями. Вводимая ею «точка зрения» на исторический процесс приводит не только к созданию философии истории и универсальной истории, но также дает начало специальному историческому объяснению и вводит с собою применение исторического метода к некоторым систематическим дисциплинам. Но этим еще не исчерпываются ее заслуги. По своему существу она не может ограничиться исключительно временной исторической последовательностью, – иначе она, действительно, не шла бы дальше универсальной истории, – она нарушает эту чистую последовательность и постоянно прибегает к обобщающему сравнению, в результате которого и возникает так называемый сравнительно-исторический, или правильнее сравнительный метод, так как исторический метод не может иметь места там, где идея преемства не является руководящей идеей исследования. Этнография, антропология, право, политика, политическая экономия и пр., не могут существовать без сравнительного метода. И в этом смысле он так же стар, как сами эти вопросы. Но материал, который доставляет история для сравнения вполне зависит от научного состояния самой истории. Интенсивные занятия названными проблемами в XVIII веке побуждали все чаще предъявлять к истории такие требования, которые уже не могли быть удовлетворены чисто прагматическим ее изложением. Так история принуждалась к тому, что сознание чисто научной ценности брало в ней верх над ее прагматической подчиненностью. Таким образом, само собою выходило, что развитие сравнительного метода влияло на развитие метода исторического. Возникновение под влиянием Монтескье, в особенности в Германии, попыток сравнительной истории преобразовало не только содержание, план, но и метод самой истории [167] .
167
Heeren.