История любви
Шрифт:
— Я думаю, что это одна из причин, — произнесла она совершенно спокойно.
— Дженни, значит, ты не веришь, что я люблю тебя?! — закричал я.
— Любишь, — ответила она все так же тихо, — но как-то странно… Ты ведь любишь еще и мое булочно-крэнстонское происхождение.
Я не знал, что ответить, и ограничился заурядным «нет», но зато повторил это слово несколько раз и с разной интонацией. Я был настолько расстроен, что мне даже пришла в голову мысль: а вдруг в ее ужасном предположении есть доля правды?
Но Дженни тоже было не по себе.
— Я никого не осуждаю, Олли. Просто мне кажется,
Некоторое время я сидел, разглядывая мигающую надпись «Лангусты и устрицы». Как я любил в Дженни эту ее способность заглянуть в меня и понять даже то, чему я сам не находил названия. Именно это она сейчас и сделала. И пока я не желал признать свое несовершенство, она уже примирилась и с моим несовершенством, и со своим собственным. Боже, как скверно на душе!
Я не знал, что ответить.
— Хочешь лангуста или устриц?
— А в зубы хочешь, Преппи?
— Да, — сказал я.
Она сжала руку в кулак и нежно примерила его к моей щеке. Я поцеловал ее кулачок, но, когда попытался обнять ее, она оттолкнула меня и рявкнула, как настоящая бандитка:
— А ну заводи! Хватай руль — и поехали!! И я поехал. Я поехал.
Комментарии моего отца сводились в основном к тому, что я чересчур стремителен и опрометчив. Не помню дословно, но главным образом его проповедь во время нашего официального ленча в Гарвард Клубе касалась моей излишней торопливости. Для начала он порекомендовал мне не спешить и тщательно прожевывать пищу. Я вежливо заметил, что, будучи достаточно взрослым человеком, больше не нуждаюсь не только в корректировании, но даже в комментировании моего поведения. Он высказал мнение, что даже лидеры мирового масштаба порой нуждаются в конструктивной критике. Я воспринял это как не слишком тонкий намек на его недолгое пребывание в Вашингтоне в период первой администрации Рузвельта…
Впрочем, наш очередной «недоразговор» пока не был закончен: предстоял еще один раунд. Было совершенно очевидно, что главной темы мы упорно избегаем.
— Отец, ты ничего не сказал о Дженнифер.
— А что тут говорить? Ты поставил нас перед свершившимся фактом, разве не так?
— И что ты думаешь , отец?
— Я думаю, что Дженнифер достойна восхищения. Для девушки ее происхождения пробиться в Рэдклифф — это…
Охмуряя меня этой псевдоумиротворяющей бодягой, он явно уклонялся от прямого ответа.
— Говори по делу, отец.
— Дело совсем не в молодой леди. Дело в тебе, сын.
— Да? — удивился я.
— Это бунт. Ты бунтуешь, сын.
— Отец, я не понимаю. Женитьба на красивой, умной девушке из Рэдклиффа — это бунт? Ведь она не какая-нибудь чокнутая хипповка!
— Да, она не хиппи, но она и не… Ага, начинается. Цирлих-манирлих.
— Да, она не протестантка, и она не богата. Так что же тебя отталкивает больше, отец?
Он ответил шепотом, слегка подавшись ко мне:
— А что больше привлекает тебя? Мне захотелось встать и уйти. И я сказал ему об этом.
— Ты останешься и будешь вести себя, как мужчина.
А как веду себя я? Как мальчик?
— Я только прошу тебя немного подождать, — сказал Оливер Бэрретт III.
— Что значит «немного»?
— Окончи школу Права. Истинное чувство выдержит испытание временем.
— Конечно, выдержит, но какого черта я должен его испытывать?
Думаю, он понял меня. Да, я сопротивлялся. Сопротивлялся этой пытке: его праву судить, его манере владеть и распоряжаться моей жизнью.
— Оливер… — Он начал новый раунд. — Ты еще несовершеннолетний.
— Что значит «несовершеннолетний»? — Я уже терял терпение. — В каком смысле?
— Тебе нет двадцати одного года, и с точки зрения закона ты еще не стал взрослым.
— Да я в гробу видал твои вшивые законы! Возможно, сидевшие за соседними столиками услышали это мое высказывание. И, словно в противовес моему крику, Оливер III произнес язвящим шепотом:
— Повторяю — жениться тебе не время. Если ты это сделаешь, можешь ко мне не обращаться. Я даже не отвечу тебе, который час.
Ну и плевать, если кто-нибудь нас услышит.
— Да что ты можешь знать о времени, отец?! Так я ушел из его жизни и начал свою.
Глава 9
Оставалась еще проблема Крэнстона (Род-Айленд) — этот городишко расположен немного дальше от Бостона, чем Ипсвич, с той лишь разницей, что Ипсвич находится на севере, а Крэнстон — на юге. После того, как знакомство Дженнифер с ее потенциальными законными родственниками закончилось катастрофой («Как же мне их теперь называть — внезаконными родственниками?» — спросила она), я ожидал встречи с ее отцом без всякого энтузиазма. Я готов был мужественно выдержать шквал любвеобильного итало-средиземноморского синдрома, осложненного еще и тем, что Дженни — единственный ребенок и к тому же выросла без матери, а, следовательно, узы, связывающие ее с отцом, прочны и аномальны. Я готовился противостоять любому комплексу, описанному в книжках по психологии.
И, помимо всего прочего, я был без денег. В самом деле, представьте себе на секунду некоего Оливеро Барретто, приятного итальянского мальчугана, живущего в одном из кварталов Крэнстона (Род-Айленд). Вот он идет знакомиться с мистером Кавиллери, который добывает свой хлеб насущный, работая городским шеф-пекарем, и вот он говорит:
— Я хочу жениться на вашей единственной дочери Дженнифер.
О чем спросит этот старик в первую очередь? Конечно, он не подвергнет сомнению любовь Барретто к Дженнифер, ибо знать Дженни — значит любить Дженни: это непреложная истина. Нет, мистер Кавиллери скажет что-нибудь вроде:
— Барретто, а на что ты собираешься кормить мою дочь?
Теперь представьте себе, как отреагирует добропорядочный мистер Кавиллери, если Барретто проинформирует его о том, что все как раз наоборот и по крайней мере в течение трех ближайших лет его дочь будет кормить его зятя! После всего этого любой на месте добропорядочного мистера Кавиллери укажет Барретто на дверь или даже выкинет его вон — разумеется, если Барретто не будет обладать моими габаритами…
Ставлю на кон свою задницу, так и случится.