История моей жизни, или Полено для преисподней
Шрифт:
Валентин прибавил пафоса.
Но мы опять недовольны. Требуем: мол, встань на стол, тогда у тебя да и у нас появится ощущение сцены. Делать нечего, актёр наш кудрявый полез на стол. Читает. Пафоса – горы. А мы опять перебиваем:
– Не то! Не так! Не верим! Читай лучше!
Валентин старается. Глаза блистают, голос разливается, звенит. Мы чуть не валимся от смеха, а всё недовольны:
– Не верим! Не верим! Прибавь ещё! – уже совсем заходясь от хохота, кричим. – Да какой же ты первый любовник. Ты – комик, прирождённый комик!
Кудрявый
А математик, который по своему математическому складу ума, вероятно, догадался о причине только что разыгранного спектакля, только лежал на своей кровати и тихо посмеивался. Хохотать до колик в животе здоровье не позволяло.
После памятного предложения уволиться по собственному желанию прошло ещё года полтора полного научного безделья и неусыпных литературных трудов. И вызвал меня начальник лаборатории Юрий Кириллович Гуськов и, улыбаясь, обратился ко мне с небольшой, но весьма значительной речью примерно такого содержания:
– Я не какой-нибудь Бенкендорф, но бесконечно продолжаться это не может. Давай договоримся. Я даю тебе ещё один год, по прошествии которого ты нас покинешь.
Ещё целый год безделья и получаемой зарплаты старшего лаборанта? Я воспринял предложение Гуськова, как щедрый подарок. Да и кого в молодые лета когда-либо заботило, что будет через год?
Мы ударили по рукам.
А по истечении договорённого срока я наконец-то подал столь вожделенное для моих начальников заявление об уходе и, покинув Обнинск, перебрался в ближайшее Подмосковье, на Авиационную – в квартиру, заблаговременно приготовленную для меня Проведением, о существовании Которого я в эту пору ещё не думал и не подозревал.
Насколько своевременным был мой отъезд из Обнинска можно судить хотя бы потому, что как раз в эту пору благодаря целому ряду «благожелательных» доносов мной заинтересовалась служба институтского народного контроля. Но я был уже далеко.
Отныне мне предстояло жить только на случайный заработок и то немногое, что я успел скопить, откладывая часть зарплаты про чёрный день. И было очень важно, что меня к этому времени успели довольно широко распечатать, и это могло служить определённым прикрытием для «безработного», каковым я отныне значился по всем советским понятиям.
А вот пять с половиной лет, которые я проволынил в ФЭИ, мне потом пришлось всё-таки отработать, но уже в качестве футбольного тренера-общественника, когда в течение именно такого срока я трудился вполне безвозмездно.
Даровал-таки мне Господь искупительную возможность.
В
Гомель я никогда не переставал навещать. Там проживали мои родители. Там ещё можно было встретить бывших одноклассников и товарищей школьной поры.
Был я дружен и с моим соседом по лестничной клетке – Юрой Сороковым. Одних со мной лет он учился в параллельном классе. С ним мы играли в шахматы, ходили в кино, чаще всего на приключенческие фильмы и комедии. Это были наши общие увлечения.
Иногда случалось, что какой-то особенно интересный фильм, который Юре не удавалось посмотреть, я ему пересказывал, стараясь не упустить и малейших деталей. Возможность заново пережить и посмаковать понравившуюся картину и меня самого заводила, и вызывала интерес у приятеля.
Полагаю, что потребность поделиться своим эстетическим восторгом – одно из непременных свойств каждого человека. Что касается меня, то всякую полюбившуюся книгу или кинофильм, художественную выставку или спектакль я переношу едва ли не мучительно, как некое нравственное потрясение, и спешу скорее-скорее поделиться своими ощущениями хоть с кем-нибудь.
Помню, как будучи второкурсником Физтеха, увидел на последнем сеансе в «Колизее», одном из самых невзрачных московских кинотеатров, фильм «Расёмон» тогда ещё неведомого мне Акиры Куросавы. И был так ошеломлён, что, вернувшись в общежитие в час ночи, включил в комнате свет и поднял с постели проживавших со мной третьекурсников: мол, только что видел гениальный, потрясающий фильм; сегодня же поезжайте в «Колизей» и непременно посмотрите!
После окончания школы Юра Сороковой поступил в Гомельский БИИЖТ, а я оказался в Москве. Первое время при всяком моём приезде мы ещё продолжали общаться, но постепенно отдалились друг от друга, поскольку и в шахматы, прежде объединявшие нас, теперь практически не играли, и ходить вместе в кино, понятное дело, тоже не имели возможности. А главное – расстояния. Уже и бывая в Гомеле, я подчас не удосуживался позвонить в соседнюю квартиру и хотя бы справиться о здоровье школьного приятеля.
Ситуация та же, как при встрече в транспорте со знакомым, но не слишком близким человеком. Невольно сторонишься и отводишь глаза из опасения, что придётся натужно общаться и вести унылую общую беседу, ненужную ни тебе, ни ему.
Куда устойчивее оказались мои литературные интересы. И ребят, знакомых по литобъединению, я проведывал ещё очень и очень долго. И Владимира Шварца, талантливого детского поэта-самородка, который, будучи совершенно необразован, всегда умел порадовать, а то и удивить неожиданной метафорой, ярким образом. Был он, что называется, работягой. Тем не менее его поэзия сумела привлечь внимание одного из заметных столичных детских писателей Владимира Приходько, и у Шварца вышло несколько детских стихотворных сборников.