История морских разбойников

фон Архенгольц Иоганн Вильгельм

С 1816 года алжирские морские разбои, почти уничтоженные частными экспедициями европейских государств, обозначались уже только редкими нападениями. В 1818 году жители Боны ограбили один французский бриг и бей не хотел ничем удовлетворить за это. В 1820 г. французские заведения в Ла-Калле, которым грозили совершенным разрушением, избавились от этого только тем, что согласились платить прибавочную годовую дань, превышавшую от 60'000 до 200'000 франков, установленную договорами. В 1823 году под пустым предлогом преследования контрабанды, янычары в Боне насильно ворвались в дом консульского агента. Результат обыска доказал ложность их подозрения, оставалось одно грубое насилие, в котором турецкое правительство не удостоило даже извиниться. Вскоре римские суда под французским флагом были взяты пиратами. Французские товары, нагруженные в испанские корабли, были конфискованы, несмотря на формальные конвенции, защищавшие транзит их. Наконец, последняя коллизия принудила Францию принять сильные меры для прекращения всех этих частных грабежей.

Различно рассказывали происшествия, приведшие к этому громоносному разрыву. Вот сущность дела по официальным сведениям в кратком очерке.

С 1793 по 1798

год Алжир отправлял значительное количество хлеба для снабжения им южных департаментов Франции и экспедиции итальянской и египетской. Уплата за эти поставки, отсроченная за истощением казны и по причине необходимости открыть значительные воровство и утайки, не состоялась и возбудила громкие жалобы. Война была неизбежна, консульское правительство уладило дело трактатом 17 декабря 1801 года, возвратившим Франции прежние торговые привилегии взамен обязательства заплатить хлебный долг. Сначала были выданы несколько раз суммы в счет уплаты, но алжирское правительство, с трудом переносившее этот расчет, медленный и по частям, вскоре возобновило свои жалобы и, перейдя от угроз к действию, в 1807 г. отняло у Франции ее конторы, продало их Англии за годовую плату 200'000 франков, и позже изгнало французского консула. Наполеона очень огорчил этот поступок, которому немало содействовало участие Англии. «Обсудите алжирскую экспедицию, как в отношении моря, так и сухого пути, — писал он в 1808 году адмиралу Декре, морскому министру, — одна нога наша в Африке заставит призадуматься Англию». Насчет этого важного вопроса были составлены записки, отличные офицеры осмотрели местность, но императору не доставало времени, и падение империи возвратило все в архив. Людовик XVIII, при вступлении на престол, сообразив, что несогласия с Алжиром не имеют других важных причин, кроме неисполнения обещаний, данных бею в 1801 году, предписал поверить подлинность документов. Вследствие разных переговоров, французское правительство согласилось на уплату 7'000'000 (во столько оценили долг Алжиру) с тем, однако, обязательством последнего, что королевская казна может удержать из этой суммы то, что будет у французских подданных считаться на алжирцах по законным документам. Гуссейн-Паша в апреле подписал договор. Надо заметить, что монополия хлебом составляла один из важнейших источников доходов алжирских государей. Бею, между прочим, следовало около 60'000 пиастров (350'000 франков) с цены поставленного во Францию евреями Буснахом и Бакри, его подданными, из алжирских житниц хлеба. Узнав же, что все 7'000'000 разобраны до того, что на его долю не осталось ничего, он пришел в бешенство. Из сведений, которые удалось собрать его шпионами об этой торговой сделке, узнал он, что французский консул Деваль обманул его и выиграл значительную сумму в неверном управлении вверенными ему делами. Бей поспешил написать к Людовику XVIII и требовал непременного отзыва этого агента и выдачи двух его подданных Буснаха и Бакри, разделивших с Девалем 7'000'000. Но французское правительство отвечало ему, что условия, постановленные договором 1820 г., в точности исполнены, что Бакри сделался французским гражданином, а Буснах живет в Ливорно. Обманутый в своем ожидании бей, через посредство иностранных консулов, сделал еще несколько попыток, но не получил даже ответа. Он скрыл свою досаду до 30 апреля 1827 года. Было в обыкновении, что ежегодно в это время, после празднеств байрама, европейские консулы отправлялись в касбу, для принесения поздравлений владыке Алжира. В этой церемонии они становились позади последнего солдата турецкой милиции, но с давних пор уже французский консул выхлопотал, для чести своей нации, позволение быть представленным накануне приема в частной аудиенции. Деваль не пользовался у бея ни малейшим уважением. Независимо от дела, о котором мы говорили выше, Гуссейн ненавидел его за один поступок, который показался бы невероятным, если бы не был засвидетельствован весьма значительным лицом и молчанием Деваля. 10 декабря 1817 года, рассказывает г. де-Лаборд, молодая особа Роза Пиомбино из Сардинии, проживавшая в Алжире под покровительством Франции, была вырвана из недр своего семейства и предана развратному Али, тогдашнему бею, так же как и молодая еврейка Виргиния Бен-Замун, проживавшая в доме французского консула. Голос народный и сами консулы обвинили Деваля и друга его, Якова Бакри, в участии в этом низком деле. Юридическая жалоба родителей Виргинии и показания Розы Пиомбино перед сардинским консулом 30 мая 1818 года, когда ей возвратили свободу, положительно подтверждают этот факт. Проникнутые этим убеждением, европейские консулы соединились на защиту дипломатического корпуса, принесли жалобу французскому правительству и прекратили всякие общественные и частные сношения с виновником низкого поступка. По приказанию морского министра, в Марселе нарядили следствие, но надо полагать, что его повели так, чтобы скрыть вину консула, потому что вскоре потом он получил орден Почетного легиона. Преемник Али, Гуссейн-Паша, в самый день достижения верховной власти 28 февраля 1818 года, возвратил несчастные жертвы семействам их, выдав каждой по 5000 пиастров. Понятно, что этот бей, которого все представители европейских государств описывают с самой выгодной стороны, должен был питать величайшую ненависть к Девалю.

Все эти воспоминания делали присутствие Деваля нестерпимым для Гуссейна-Паши, неудовольствия которого, беспрестанно усиливаемые обращением министерства, ждали только случая, чтобы вспыхнуть. При свидании 30 мая 1827 года Деваль почел необходимым с дерзким и даже угрожающим видом принять под свое покровительство римское судно, которое пираты только что привели в гавань. «Как! — воскликнул Гуссейн с нетерпением, — ты вздумал надоедать мне делами, не касающимися Франции, когда твое правительство даже не отвечает на письма, которые я пишу к нему по моим собственным делам?» Незнание настоящего значения терминов турецкого языка, как предполагают некоторые снисходительные рассказчики, или скорее забвение обыкновеннейших правил приличия, только Деваль осмелился ответить алжирскому бею в присутствии министров и всего дивана: «Мой государь не унизится до того, чтобы отвечать подобному тебе человеку».

При этих словах присутствующие

зароптали. Гуссейн-Паша, не в силах будучи одолеть гнева своего, ударил консула в лицо веером из павлиньих перьев, который держал в руках, и приказал изгнать его из своего присутствия. Деваль, поняв слишком поздно всю важность своей ошибки и ответственность, которая возляжет на нем, если гнев бея распространится на всех французов, поселенных в его владениях, делал разные попытки к миролюбной сделке, но Гуссейн оставался непреклонным и велел ему никогда, под опасением казни, не являться к нему на глаза. Едва узнали в Алжире об этом происшествии, французы сочли себя погибшими. Тогда-то, посредством меры, делающей честь его характеру и в то же время отнимающей всякую политическую тень у его мести, бей отправил главных офицеров своих ко всем французам, жившим в Алжире, для объявления им, что если он был принужден наказать одного француза за личное оскорбление, то не унизится, однако же до того, чтобы поразить невинных, и что они по-прежнему могут жить и торговать без всякого опасения.

Правительство реставрации хотело отомстить за Деваля блокадой, стоившей до 1830 года по семи миллионов франков в год. Министерство предлагало даже, чтобы, вместо всякого возмездия, какой-нибудь янычарский офицер прибыл как бы случайно на английский корвет, чтобы дать некоторые объяснения, которыми обязывались удовольствоваться и предлагали за это в подарок вполне снаряженный военный бриг.

Гуссейн-Паша не соглашался ни на какую сделку, требуя прежде всею удаления Деваля, и неизвестно, чем кончилось бы это дело, если бы последующее министерство не приняло других мер.. Последствием всего этого было наконец завоевание Алжира и окончательное уничтожение морских разбоев на Средиземном море.

Часть III.

МОРСКИЕ РАЗБОЙНИКИ СКАНДИНАВИИ И ДАНИИ

Глава 1.

СКАНДИНАВСКИЕ МОРСКИЕ РАЗБОЙНИКИ В IX—X вв.

Явления морского разбоя отделяются от всеобщей истории, как эпизоды от длинной эпопеи, и сохраняют свой отдельный драматический интерес.

Первое появление аравитян в Европе, вследствие завоевания ими Испании в 710 г., составляет один из важнейших фактов истории средних веков. Мы рассказали во 2-й части, как изгнание их, в конце XV столетия, послужило зародышем морского разбоя, которому турки дали в скором времени такое обширное развитие и трехсот тридцатилетнее существование.

Вторжение аравитян одним столетием предшествовало вторжению скандинавов. Первые начали завоеваниями и цивилизацией и кончили морскими разбоями; последние начали морскими разбоями и достигли цивилизации. Победоносные скандинавы сделались французскими гражданами, покинув меч для сохи. «Побежденные аравитяне сделаются тем же, если, — как говорит французский писатель Христиан, — мы сумеем показать им разумную силу в соединении с правосудием, когда вице-королевство и покровительствующие завоеванию учреждения, заменят в Африке вандализм, во многом доселе сохраняющий свою силу».

Возвратимся теперь к векам, покрытым мраком, и посмотрим, что делается на далеком Севере.

С V столетия весь Запад был опустошен или погружен в величайшее варварство. Народы, покоренные некогда древними римлянами, жили до V века, по крайней мере, в счастливой покорности. Единственный пример во всех веках — римляне- победители, соорудившие для них огромные дороги, которым с тех пор ни одна нация не дерзала даже подражать. Существовал только один народ: на латинском языке говорили от Кадикса до Евфрата; Рим сообщался с Триером и Александрией легче, чем нынче многие владения сообщаются со своими соседями. Варвары принесли с собою опустошение, бедность, невежество. В числе этих голодных и диких народов, устремлявшихся на разграбление империи, находились и франки; они существовали разбоями, хотя страна, в которой поселились, была так же плодородна, как и прекрасна. Каждый народец этих гордых завоевателей захватил себе свою долю добычи, но все эти владения были почти ничто до конца VIII века. Французское королевство простиралось тогда от Пиренеев и Альпов до Рейна, Майна и Саары. Бавария зависела от него, и король французский отдавал это герцогство в лен, когда имел на то довольно силы. Королевство французское, почти беспрестанно разделяемое со времени Кловиса и раздираемое внутренними войнами, было не что иное, как варварская провинция древней Римской империи; императоры константинопольские смотрели на него как на возмутившееся владение, но по бессилию усмирить его вели с ним переговоры.

Григорий Турский (538—594) — Геродот этой эпохи. В сочинении этого наивного писателя, единственном памятнике о тех покрытых мраком веках, варварство живет и дышит, как жило и дышало оно тогда в действительности, в книге его вы созерцаете это время во всей его страшной истине. История Григория Турского похожа на старинные стекла Реймсского собора, из которых каждое представляет изображение варварского стиля. В этой гигантской эпопее, не имеющей себе равной, надобно прислушиваться к громовым голосам Севера и к бурному волнению вторжения; здесь молнией сверкают широкие мечи завоевателей. Страница за страницей, жалость ослабевает и ужас усиливается; история отступает, варварство само не дерзает более повествовать о своих подвигах и вскоре перо выпадает из руки Фредегара от бессилия писать далее!

В эту эпоху бедствий судьба, которую можно назвать чудесною, спасает в монастырях обломки погибшей римской образованности. Насупротив этих печальных зрелищ, склоняющих долу чело народов VII и VIII столетий представляют другое зрелище — зрелище великих миссионеров, приносящих германским племенам вместе с христианством первые начатки новой гражданственности. Таков ирландец Колумбау, борющийся против Фредегонды среди князей меровингского дома; таков Св. Галль, очищающий леса Швейцарии. Чудесное преобладает во всех этих рассказах, но рядом с чудесным находится глубокий исторический смысл в предназначении этих поборников веры, которые отправляются оспаривать уединения у их диких обитателей и приобретают владычество над землею, чтобы вполне возвратить ее человеку. Вот еще Св. Бонифаций, апостол германских народов, который, проведя 40 лет в поучении народов на Везере, сделавшись около конца своей жизни уважаемым епископом, возвращается в леса к своим новообращенным, унося с собою только Евангелие и власяницу.