История московского Чингисхана. Цена успеха в деньгах, любви и одиночестве
Шрифт:
Самое ужасное, что это общее горе не объединило нас с Насыровым. Напротив, в этот момент, не знаю, как Мурат, но я почувствовал, что между нами больше нет этого связующего звена, которым всегда был в нашей жизни Бага.
Мурат переживал это горе по-своему – в своей семье, среди своих друзей. Я переживал это горе в себе и со своей семьей. Какое-то время спустя после похорон мы не звонили друг другу – видимо, раны были слишком свежими, и нам обоим не хотелось их бередить. Осенью, наконец, раздался звонок от Мурата:
– Арман, знаешь, я его вижу во сне – Багу. Его фото развесил
Я сказал:
– Я не могу сделать то же самое, потому что стал беспокоиться за свою жену. Она видит, какой я нервный, неуравновешенный, но при этом все время повторяю: все в порядке, все в порядке.
Я понимал, что у нас маленький ребенок, что не имею права травмировать еще и жену, боялся, вдруг у нее на нервной почве молоко пропадет. Она все время говорила:
– Неужели вы нас не любите? Почему вы так себя ведете? Подумайте о нас, подумайте о ребенке…
Прошло еще несколько месяцев. Я все так же продолжал работать с Томасом, а группа «А-Студио» в это время подыскивала на место Баглана другого гитариста. Да, «шоу должно продолжаться». В «А-Студио» решили, что самым верным будет принять в группу сына Баглана – Тамерлана, который тоже был гитаристом. Байгали звонил мне, интересуясь моим мнением, на что я ответил:
– Не нужно этого делать. Тамерлан – парень молодой, ему всего 17 лет, и он только что потерял отца. Вы же знаете, что такое популярная группа, шоу-бизнес его проглотит. Не делайте этого.
Однако ребята очень хотели помочь, и Тамерлан приступил к работе – его обучали, опекали, но впоследствии он все же решил поехать учиться и покинул группу. К тому же совершенно справедливо было то, что пережитый им стресс, связанный со смертью отца, сделал невозможным сотрудничество с группой, где все напоминало о несчастье.
Я все чаще думал о жизни и смерти, о том, что произошло с Багой, о конечности всего сущего на Земле. Искал спасения от страданий и боли, приходилось держать все это внутри, это разрывало на части как проросшие корни дерева, и в особо острые моменты, когда эта изощренная пытка становилась особенно яростной, начинал молиться. После мне становилось немного легче…
Я стал посещать мечеть. Молился по пять раз на дню, не стесняясь никого, находя для этого и время, и место. Молился Господу, но не за себя, а за своего умершего друга, который однажды явился мне во сне.
Во сне я видел Багу, сидящего передо мной среди какой-то неясной сизой дымки. Он был бледен и грустен, выразительно смотрел на меня, словно хотел углядеть что-то особенное. Я воскликнул:
– Бага, ты же умер!
Он снова взглянул на меня и покачал головой. А я сбивчиво затараторил:
– Скажи, мы правильно сделали, что похоронили тебя в Алма-Ате? Мы хотели в Москве…
– Да, вы правильно сделали… – эхом отвечал он, и его голос шелестел и струился поверх сизой дымки, глуховатый и невесомый.
– А ты видел, как мы с тобой прощались? Слышал, что говорили тебе?
– Да, я все видел и слышал…
– Ты же мне всегда первый рассказывал о новостях, что да где, как старший брат. Вот ты умер – скажи, что там,
В ответ – молчание. Бага все так же смотрел на меня и просто сидел, не проронив ни звука.
– Ну, пожалуйста, скажи, что ты там видишь?
Тишина.
– Хотя бы скажи, тебе хорошо там?
– Мне тут тяжело…
Сказал он – и исчез. Растворился. Дымка в одно мгновение будто растащила его на мелкие невидимые частички.
С утра я бегом побежал в мечеть, к своему духовному наставнику, имаму.
– Мне приснился умерший друг! Он сказал, что ему тяжело тут…
Имам ответил:
– Молись за его душу. Может быть, от того все это…
И я понял, что настала пора обрести истинную веру. Я принял решение, что буду молиться – ради своей семьи, ради Господа, молиться за Багу, чтобы ему было там хорошо. Может быть, я не был истово верующим, но понимал, что есть высшая сила, над которой мы не властны, и к которой можем прибегнуть за спасением и покровительством. Именно в молитве я искал спасения для души, молитва давала мне долгожданное облегчение, покой, я стал чувствовать себя намного лучше. Мне казалось, что и Баге от этого лучше. Считал, что внес некую лепту, чтобы моему дорогому другу было хорошо там, где он сейчас.
Три месяца я возносил Богу свои просьбы и мольбы. Пока, наконец, однажды не увидел другой сон, в котором Бага ехал по дороге на велосипеде. Счастливый, довольный. Улыбался. И в этот момент я окончательно оттаял душой, понял, что внес свою лепту, и теперь все обязательно будет хорошо.
Настал декабрь.
Имам, к которому я постоянно ходил, сказал мне:
– У каждого мусульманина есть обязанность хотя бы раз в жизни съездить в Мекку, совершить хадж. Съезди сам, свози жену и мать – пока она еще жива. Это твой сыновний долг – дать ей возможность искупить свои грехи.
Я понял его слова, поскольку и сам много раз думал об этом. Теперь я отчетливо видел, что настала пора исполнить свое предназначение.
Для каждого мусульманина поездка в Мекку, хадж – это особый ритуал и священная обязанность, которая позволяет очистить душу и сердце, соединившись с Богом. Как бы родиться заново, посвящая себя святой вере и принося свою жизнь на суд и милость Всевышнего.
После этого разговора с имамом я позвонил маме и долго беседовал с ней, объясняя свои намерения. Она была сильно растрогана, до такой степени, что благодарила меня и плакала – а у меня, когда я слышал ее дрожащий голос, в душе рождалась целая гамма необъяснимых чувств.
Моя жена тоже обрадовалась моему решению, поскольку выросла в мусульманской семье, где чтили веру и свято соблюдали ее каноны.
– Ты знаешь, я решил свою маму свозить в хадж, – сказал я жене.
Супруга моя по-настоящему обрадовалась. Конечно же, она поддержала мое решение, и мы стали вместе готовиться к этой поездке, согласно всем мусульманским правилам.
Мы подготовили визы, оформили документы на выезд. Я соблюдал все предписанные обеты – не пил спиртного, не курил, не сквернословил, ел только разрешенную пищу, молился… Жена тоже готовилась – мы оставляли ее родителям нашего годовалого малыша.