История Московской городской больницы им. С.П. Боткина. 1910-1965
Шрифт:
3-го ноября я с северянами-железнодорожниками шла с оружием от Каланчевской площади, Ярославского вокзала, к Красным Воротам по Садовому кольцу, дошли до Самотечной площади, повернули на бульвар и вышли к Арбатской площади.
Подошли к кинотеатру «Художественный». В нем размещался белогвардейский штаб Александровского юнкерского училища. После взятия штаба двинулись к самому училищу и стали его с оружием брать.
В «Художественном театре» – помещение свидетельствовало о бесчинстве, находящихся в нем обитателей: все оборудование и даже пианино было изуродовано.
Буфетчик, живший при театре, жаловался, что юнкера у него поели все запасы, ничего не заплатив.
В самом же Александровском юнкерском училище тоже творился невообразимый хаос, который едва ли когда и где-либо еще возможен: тысячи юнкеров, студентов сбились в одну кучу, в разнообразных воинских формах: стон раненых и больных, которым никто не оказывал помощь…
Груды патронов, винтовок, пулеметных лент… Бутылки из-под вина, банки из-под консервов. Женщины в мужских одеждах,
Мы начали отбирать оружие. Каждый торопился сдать и выбраться из этого вертепа.
Представители победившего пролетариата, отобрав оружие, своими руками отпускают на все четыре стороны своих классовых врагов. Не ожидая этого, юнкера, получив свободу, умчались…, вероятно, на Тихий Дон…» (См.: МФ. Рукопись. Л. 2-3).
Артиллерийские расчеты большевиков, бившие по улицам Арбата и Остоженки, также стояли, наблюдая с позиции наших дней, в районе метро Баррикадная.
Работники Солдатенковской больницы могли слышать раскаты артиллерийских выстрелов, которые немало пугали и беспокоили как врачей, так и пациентов. Сын М. П. Киреева, будучи еще ребенком, передал свои детские впечатления следующим образом: «Мои личные воспоминания о первых днях революции тонут в тумане моих далеких детских впечатлений. Я помню выстрелы, доносившиеся с улицы, случайную пулю, попавшую в окно моей детской комнаты. По соседству с больницей располагались Николаевские казармы, поэтому события первых революционных дней происходили совсем близко…» (МФ. Рукопись П. М. Киреева. Л. 9).
Мало кто по-настоящему понимал, что происходит. По выражению Ф. А. Гетье «в политическом отношении врачи представляли очень серую массу» (См.: МФ. Конспект доклада Ф. А. Гетье. Рукопись. Л.1), которые по-разному оценивали происходящие события. Другое дело, когда членами самого авторитетного врачебного объединения Пироговского общества после октябрьского переворота 1917 года было опубликовано обращение к Учредительному собранию и постановление «по поводу переживаемого момента». Там, в частности, звучал призыв ко всем «живым врачебным силам страны стать на защиту общенародных интересов и принять участие в борьбе с надвинувшейся реакцией, психологическая почва для которой подготовлена всеми переживаниями страны и предостерегающим признаком которой являются успехи большевизма, захватившего власть насилием меньшинства населения над большинством его <…>
Страна, охваченная бедствиями продолжительной войны, хронического недоедания и всевозможных других моральных и материальных лишений, стала жертвой политической авантюры, сделалась объектом безумных социальных экспериментов, осуществляемых… кучкой политических фанатиков. Власть была достигнута ими при помощи недопустимых демагогических приемов; несбыточными обещаниями и посулами, они подчинили своему временному влиянию передовой отряд русской демократии -промышленный пролетариат; они оперлись на вооруженную силу, которая доставлена им тыловой армией, состоящей из элементов, оторванных от производительного труда....
Нет преступлений против прав гражданина, прав народной воли, перед совершением которых они бы остановились. Ими уничтожаются гражданские свободы, неприкосновенность личности, жилища, свобода слова, печати, собраний, стачек, уничтожается правосудие, создается благоприятная почва для самосудов разнузданной толпы…
Правление общества, готовое, как всегда, принести все свои силы и знания на службу демократии в меру понимания истинных ее интересов, призывает врачей проявить противодействие разрушающим страну силам» (В. Тополянский. Конец Пироговского общества. // Индекс / Досье на цензуру. №30. 2009.). Мнения работников больницы по содержанию этого обращения и призыва Пироговского общества разделились. На конференции врачей Солдатенковской больницы принимались «половинчатые резолюции», в которых по экономическим и политическим причинам фиксировался отказ врачей выходить на работу в поликлинику, за исключением неотложных случаев, и согласие продолжать работу в больничном стационаре. Ф. А. Гетье на собрании коллектива больницы заявил о безусловной недопустимости медицинской забастовки, хотя к большевикам никаких симпатий не имел, а Ленина считал человеком беспринципным (См.: В. Тополянский. Загадочная Испанка // Континент. №112. 2002. С.287). В итоге, на конференции была избрана делегация на городское собрание врачей Пироговского общества от Солдатенковской больницы в лице Алексея Дмитриевича Очкина, Тихона Ивановича Горянского, Владимира Петровича Катаньяна, которая была уполномочена не поддерживать обращение Пироговского общества, предпочитая не участвовать в бушующем политическом вихре революции, а заниматься только работой. Такое решение руководства Солдатенковской больницы было положительно оценено некоторыми членами большевистской верхушки, которые вскоре воспользовались услугами докторов, проявивших неожиданную лояльность.
Хирург В. Н. Розанов и его главный пациент, 1918 год
К зиме, после утверждения власти большевиков, экономическое положение в Москве еще более ухудшилось. Не выправил положения и переезд 10-11 марта 1918 года правительства большевиков в Москву, вернув городу статус столицы. Переезд был осуществлен тайно, так как в Петрограде оставаться для большевистской правительственной верхушки было небезопасно. На фоне продолжающейся мировой войны картина в Москве оставляла тягостное впечатление: перебои с продовольствием и топливом, и, как следствие,
Кроме этой напряженности, очевидно, здесь была и доля любопытства – поглядеть поближе на вождя народа <…>
Небольшая комната, еще полумрак. Обычная картина, которую видишь всегда, когда беда с больным случилась внезапно, вдруг: растерянные, обеспокоенные лица родных и близких – около самого больного, подальше стоят и тихо шепчутся тоже взволнованные люди, но, очевидно, не столь близкие к больному. Группой с одной стороны около постели раненого – врачи: Вл. Мих. Минц, Б. С. Вейсброд, Вл. А. Обух, Н. А. Семашко – все знакомые. Минц и Обух идут ко мне навстречу, немного отводят в сторону и шепотом коротко начинают рассказывать о происшествии и о положении раненого; сообщают, что перебито левое плечо одной пулей, что другая пуля пробила верхушку левого лёгкого, пробила шею слева направо и засела около правого грудно-ключичного сочленения. Рассказывали, что Вл. Ил. после ранения, привезенный домой на автомобиле, сам поднялся на 3-й этаж и здесь уже в передней упал на стул. За эти несколько часов после ранения произошло ухудшение как в смысле пульса, так и дыхания, слабость нарастающая. Рассказавши это, предложили осмотреть больного.
Автомобиль поданый В. Н. Розонову (стоит второй справа) к административному корпусу для поездки в Кремль. Фото из личного архива Ф. А. Семенова
Сильный, крепкий, плотного сложения мужчина; бросалась в глаза резкая бледность. Цианотичность губ, очень поверхностное дыхание. Беру Владимира Ильича за правую руку, хочу пощупать пульс, Владимир Ильич слабо жмет мою руку, очевидно, здороваясь, и говорит довольно отчетливым голосом: «да, ничего, они зря беспокоятся». Я ему на это: «молчите, молчите, не надо говорить». Ищу пульса и к своему ужасу не нахожу его, порой он попадается, как нитевидный. А Вл. Ильич опять что-то говорит, я настоятельно прошу его молчать, на что он улыбается и как-то неопределенно машет рукой. Слушаю сердце, которое сдвинуто резко вправо, тоны отчетливые, но слабоватые.
Делаю скоро легкое выстукивание груди – вся левая половина груди дает тупой звук. Очевидно, громадное кровоизлияние в левую плевральную полость, которое и сместило так далеко сердце вправо. Легко отмечается перелом левой плечевой кости, приблизительно на границе верхней трети ее с средней. Это исследование, хотя и самое осторожное, безусловно очень болезненное, вызывает у Вл. Ил. Только легкое помарщивание, ни малейшего крика или намека на стоны…
На консультации, мне как вновь прибывшему врачу, пришлось говорить первому. Я отметил, что здесь шок пульса от быстрого смещения сердца вправо кровоизлиянием в плевру из пробитой верхушки левого легкого и центр нашего внимания, конечно, не сломанная рука, а этот так наз[ываемый] гэгамоторакс. Приходилось учитывать и своеобразный, счастливый путь пули, которая, пройдя шею с лева направо, сейчас же непосредственно впереди позвоночника, между ним и глоткой, не поранила больших сосудов шеи. Уклонись эта пуля на один миллиметр в ту или другую сторону, Владимира Ильича, конечно, уже не было бы в живых. Военный опыт после годов войны у нас, у хирургов, был очень большой, и было ясно, что если только больной справится с шоком, то непосредственная опасность миновала, но оставалась другая опасность, это опасность инфекции, которая всегда могла быть внесена в организм пулей. Эту опасность предотвратить мы уже не могли, мы могли ее только предполагать и бояться, так как она была бы грозной: страшно было и за плевральную полость, и за пулевой канал на шее, который пронизал, очевидно, в нескольких местах шейную клетчатку, да еще такую клетчатку, как заглоточную. Все эти тревоги и опасения были высказаны мною, равно как и другими врачами. <…> Вопрос о том, нужно или нет вынимать засевшие пули, без малейших колебаний был сразу решен отрицательно.