История Наташи Кампуш
Шрифт:
О моем побеге: это произошло, когда я чистила машину в саду и увидела, что он отошел, пока я пылесосила. Это был мой шанс, я бросила пылесос и скрылась.
Также я хочу подчеркнуть, что никогда не называла его повелителем, как он того требовал. Я думаю, что он хотел этого, чтобы к нему так обращались, но в действительности же таковым не был.
У меня есть адвокат, с которым я обсуждаю законы. Я полностью доверяю молодой адвокатессе Монике Пинтертис, равно как и доктору Фридриху и доктору Бергеру, с которыми могу разговаривать без стеснения. Следственная
Интимные вопросы: каждый хочет задать вопрос на интимную тему, однако она никого не касается. Быть может, однажды я поговорю об этом со своим психологом, а может, и нет. Моя личная жизнь принадлежит только мне.
Она обратилась к человеку, который был другом ее похитителя:
Господин X. не должен испытывать чувства вины, броситься под поезд было самостоятельным решением Вольфганга. Также я сочувствую матери Вольфганга. Я могу поставить себя на ее место, и сострадаю ей и понимаю ее. Я и она, мы обе думаем о нем. Я хочу выразить благодарность всем людям, кто принял участие в моей судьбе. Но, пожалуйста, оставьте меня в покое на ближайшее будущее. Надеюсь, доктор Фридрих сможет с помощью этого письма разъяснить это. Теперь обо мне заботится множество людей. Пожалуйста, дайте мне время, пока я не почувствую, что могу говорить сама за себя.
«Господин X.», упомянутый в последнем абзаце, — Эрнст Хольцапфель, человек, с которым она встречалась в период своего заточения и который принял последний телефонный звонок от Приклопиля перед его самоубийством.
Письмо Наташи все же не смогло загасить пламя любопытства. Скорее оно разожгло его еще больше. Ее очевидная привязанность к Приклопилю, позже выраженная в печати и ее знаменитом телевизионном инервью, вкупе с ее убеждением, что в жизни она многого не упустила, медленно начала замедлять курс неуклюжего супертанкера общественного мнения и через короткий промежуток времени развернула его на 180 градусов против нее.
Вечером 6 сентября, в среду, через две недели после освобождения, демонстрируя свою врожденную любовь и способность к контролю, Наташа Кампуш скоординировала направление тройного удара по прессе — телевидению, газетам и журналам — в попытке удержать главенство над тем, что виделось ей исключительно ее собственной историей, которая должна была быть преподнесена так, как того желала она.
Каждый из трех счастливых победителей в закулисной войне по предложению денег за первое интервью подписал контракт — все кандидаты были тщательно рассмотрены и окончательно утверждены списком самой Наташей на марафонски длительных совещаниях с ее адвокатами, в ходе которых пресса согласилась перечислить совокупную плату в фонд по ее выбору. Интервью газете «Кронен цайтунг», австрийскому журналу «Ньюс мэгэзин» и телевизионному каналу ORF экстренно вышли в свет с разницей во времени не более двух часов, как она и установила.
Первым по улицам ударил «Ньюс мэгэзин». Журнал был распродан в течение нескольких часов — читатели лезли в драку, чтобы ознакомиться с подробностями жизни девочки в подвале. Интервью изобразило более четкий портрет «жертвы», которая относилась с презрением к самому этому слову. В беседе с главным редактором журнала, Альфредом Вурмом, Кампуш
С доктором Фридрихом все в полном порядке. Он очень умный и всегда понимает, что я имею в виду. Мои адвокаты и консультанты по прессе тоже поддерживают меня наилучшим образом. Я уже всех их приняла, а они, вероятно, приняли меня. Все они классные. По крайней мере, большую часть времени.
Между моим адвокатом доктором Лански и профессором Фридрихом возникло небольшое разногласие. Один хотел, чтобы я уехала из Венской главной больницы, другой же настаивал, чтобы я на какое-то время осталась. В конечном счете мне пришлось вмешаться и убедиться, что спор улажен.
Я знала, что лечению ссора не принесет ничего хорошего. Доктор Лански хотел, чтобы я съехала, доктор Фридрих — чтобы осталась. На данный момент я пока там и остаюсь, наслаждаясь дружбой с доктором Фридрихом.
У меня есть женщина-психолог, но я не хочу называть ее имени. Ее ужасает пресса любого сорта. При ней я могу — и это истинная правда — всегда лежать на кушетке. Настоящее клише: психиатр и пациент на кушетке.
На вопрос, каково ей живется новой жизнью, она ответила:
Ну, за исключением того, что я сразу же простудилась и подцепила насморк, я живу совершенно нормально. Мое возвращение к обычной жизни оказалось очень быстрым. Даже удивительно, как скоро это произошло. Теперь я живу с другими людьми, и у меня не возникает с этим трудностей.
Мне удалось встать на этот путь довольно быстро. Это было нетрудно, не в последнюю очередь благодаря тому, что я могу солидаризоваться со многим из того, что я вижу и переживаю здесь. Тут лежат пациенты, пытавшиеся покончить с собой, а также больные анорексией. И я хорошо с ними лажу, потому что могу сочувствовать им.
Когда ее спросили, почему ей легко понять пациентов с анорексией, она сказала: «Потому что они должны заставлять себя есть. А я сама во время своего заточения весила очень мало». О свободе же после заточения она заявила: «Я очень люблю свободу. Я переполнена ощущением свободы. Это должно сказать вам о многом.
Мои планы на будущее? Наверное, все подряд. Человек с моим прошлым в любом случае будет планировать самое неотложное: я хочу, чтобы мне сделали прививки от всех болезней, прежде всего от гриппа. Как видите, я серьезно простудилась, а этого не произошло бы, если бы у меня была прививка. Вот один лишь пример относительно моего будущего».
На вопрос о возможной будущей профессии она ответила: «Я пока еще не решила. Я допускаю, что буду заниматься чем угодно — от психологии до журналистики и юриспруденции. Еще я всегда хотела стать актрисой, потому что постоянно интересовалась искусством».
Она твердо заявила, что ее отношения с Приклопилем большей частью не подлежат обсуждению, вновь распалив общественный интерес к происходившему на Хейнештрассе, 60.
«Вам не следует говорить со мной столько о господине Приклопиле, ведь его здесь нет, чтобы защищаться. Если мы сейчас будем вдаваться в подробности, то никуда не придем. Бедная госпожа Приклопиль, несомненно, не желает, чтобы публика читала в газетах о ее сыне то, что никого не касается, за исключением разве что полиции».