ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT
Шрифт:
— Что господин Ности уж лучше бы козла Йошку назначил губернатором, чем вашу милость.
— Ах, бедняга Йошка! — вздохнул губернатор. — Он уже пережил все это несколько дней назад, когда его укусил бешеный пес. А меня, видно, ожидает целая стая.
— Так оно и есть. Чернь взбудоражена, и во время торжественного въезда могут произойти серьезные неприятности. Что же касается торжеств в зале собрания там бояться нечего, разве что небольшой шум поднимется, станут глумиться или грубости выкрикивать.
— От этого голова не треснет, — задумчиво промолвил Коперецкий, — а вот яичницы не люблю.
— В зале комитатского собрания, — продолжал Малинка, — наших людей наберется уже порядочно, приедет вся родня Ности, за нас будут и люди нейтральные, осторожные, боязливые, те, что придерживаются выжидательной позиции, карьеристы; наконец, да члены крестьянского комитета, которым Ности платит
— Час от часу не легче! Так кто же будет речь держать?
— Нынче утром господин Ности попросил вице-губернатора Дёрдя Полтари, но Полтари согласился лишь при том условии; что Ности пообещал ему звание королевского советника. Ad vocem [38] , речь! Выучили вы ее?
— Речь-то выучил, а яичницу все же не люблю!
— Мы и сами так думали, и господин Ности поручил мне передать вам кое-что с глазу на глаз, но только с глазу на глаз, потому что… Малинка кинул беспокойный взгляд на задремавшего Бубеника.
38
Кстати, к слову (лат.)
Коперецкий задумался на минутку. Купе было тех времен, когда еще не изобрели коридора в вагонах, поэтому Бубеника нельзя было попросить выйти.
— Бубеник, — крикнул Коперецкий, — ты говоришь по-немецки? Бубеник проснулся внезапно и кивнул:
— В солдатчине научился.
— Вот дурень-то! — раздраженно накинулся на него Коперецкий. — Куда же ты годишься? Ну как можно говорить по-немецки?
Но тут он вспомнил, что в сумке у него есть вата, на которую он капает обычно йод против зубной боли. Теперь ему пришлось разыскать эту вату, и он своими собственными милостивыми пальцами напихал ее Бубенику в уши. А потом, словно этого было мало, заставил Бубеника открыть окно и высунуть голову как можно дальше, не обращая внимания на табличку: «Не высовываться!»
— Высовывайся, Бубеник, высовывайся, а если что случится, я устрою тебе прекрасные похороны. Теперь Малинка мог говорить.
— План таков, ваше высокоблагородие, — зашептал он. — Мы обойдемся без торжественного въезда, но сделаем это так хитро, что вам этого никто не поставит в упрек. Перед Бонтоваром есть деревня Рекеттеш, где у Михая Тоота собралась веселая охотничья компания.
— Кто такой Михай Тоот?
— Какой-то богач, я с ним незнаком. Обычно его зовут «Американцем». Говорят, у него красавица дочка, завидная партия.
— Ага! Что-то я уже слышал об этом.
— Так вот у этого Михая Тоота собрались охотники, и двое из них — Янош Хомлоди и Карой Ности, близкие родственники вашего тестя — посвящены в эту затею, но только они двое. Оба весьма порядочные люди, которые…
— Да не начинайте вы, amice, с Адама и Евы, — нетерпеливо перебил его Коперецкий.
— План сводится к тому, что когда поезд подойдет к станции Рекеттеш, наши доверенные люди из охотничьего домика как бы случайно окажутся там, и господин Хомлоди (с ним вы, господин барон, знакомы по «Казино») выкрикнет ваше имя, вы же выглянете в окно и из вежливости сойдете, чтобы пожать своим приятелям руки и перекинуться несколькими словами. Так, слово за слово (они-то будут ловко затягивать беседу), а поезд тем временем тронется, и ваше высокоблагородие останется на станции. Я начну отчаянно вопить, но тщетно, вы будете браниться, потом отдадите себя на волю судьбы. Вечер проведете у Тоотов, после ужина сядете в коляску, поедете кружным путем и с западной стороны подкатите прямо к комитатской управе, где мы будем ждать вас уже с разобранной постелью. Все просто, как колумбово яйцо.
— Гм, — произнес Коперецкий, благодарно моргая, — только стыдно мне чуточку, как бы за труса не посчитали.
— Этого быть не может. Всем совершенно ясно, что это была vis major [39] .
— Ну, а вы-то что будете делать? Яичницей вас наградят?
— У нас роль легкая. На станции Димока в поезд сядет депутация, в числе ее будет и господин Ности, который поверит нашему рассказу о том, как вы фатально отстали от поезда, будет бранить железную дорогу, грозиться, что сделает интерпелляцию
39
Превосходящая сила (лат.)
— А что будет с толпой, которая ждет на улице и на вокзале? — спросил он, ухмыляясь — они сядут в калошу, оскорблять-то будет некого.
— Разве что мою пустую коляску.
Тоже не придется, она, правда, будет ждать перед вокзалом но мы как только приедем туда, тотчас отправим ее за вашим высокоблагородием в Рекеттеш, где вы отстали от поезда. Но ПУСТЬ вас это не беспокоит, это только трюк, чтоб отвести им глаза. В той коляске вам негоже было бы ехать. А обо всем прочем будет осведомлен господин Хомлоди.
— Теперь уже и я кое-что мерекаю, ответил Коперецкий и, оживившись, здорово хлопнул Бубеника по спине. — Ну, остолоп, теперь уже можешь втянуть свою дурью башку.
ВОСЬМАЯ ГЛАВА Когда высокочтимый комитат выступает с левой ноги
В связи с новым назначением комитат и впрямь кипел негодованием. Сторонники правительства злились потому, что нового губернатора назначили не из их среды. С незапамятных времен к ним не назначали чужаков. Даже в период провизориума [40] всегда находили дома какого-нибудь шельму. Надо же было именно сейчас так опозорить комитат! И кого — словацкого барона! Будто коня Калигулы прислали. Нет, хуже! Конь Калигулы хотя бы принадлежал Калигуле, а Коперецкий был даже не министерским конем, а попросту лошадкой старика Ности. Простецкие высказывания барона, анекдоты об его невежестве и сумасбродстве подавались в светских салонах, словно пикантная икра, возбуждая жажду сопротивления у тех, что ездили в колясках, запряженных четверкой. Двухлошадные господа и ремесленники принадлежали к оппозиции; им тоже не нужен был Коперецкий — но по той причине, что он ставленник правительства и зять мамелюка [41] Ности, а еще потому, что его звали Израилем, что наводило на мысль о том, будто он имеет какое-то отношение к иудейскому вероисповеданию. Чиновники и различные поставщики, замешанные в авантюре с регулировкой Дика, восставали против него в уверенности, что правительство хочет руками Коперецкого разгрести эту вонючую помойную яму. Протестанты не желали его, как католика, католики же считали, что он вышиб из губернаторского седла клерикала графа Топшиха, и тоже сердились. Короче говоря, для кипения страстей нашлись тысячи причин, и комитат был похож на взбаламученное море. Все бегали, сновали, бунтовали, только семейство Ности, точно фаланга, насмерть стояло за нового губернатора. Но, может быть, волны пенятся е такой силой только на поверхности? Может быть, это просто типичные метания венгерской души, а в глубине все спокойно? Что знает глубина морская о бороздящих ее поверхность тяжелых галерах и что знает Ваг о веслах проворных лодочников, проводящих борозды по его водам?
40
Провизориум. — Имеется в виду так называемый второй период абсолютистского режима в Венгрии (1861–1867).
41
Мамелюки — ироническое прозвище сторонников правительственной партии в венгерском парламенте.
У нас ведь популярность от непопулярности отделяется лишь тоненькой пленкой. Любой венгерский патриот состоит из двух людей. Один покуривает трубку дома на крылечке — это очень умный господин, консервативный от природы, он рассудителен и трезв, сердится на евреев, но жить без них не может, вздыхает по дням былым и с философской или чисто восточной апатией взирает на новые времена. Второй надевает на себя парадную аттилу и до хрипоты кричит на форуме или сидит, облокотившись о зеленый стол; он во всех отношениях пылкая личность: ничего не видит, не слышит и мчится, движимый своими инстинктами или новейшими лозунгами, даже урожай пшеницы ставит в зависимость от политики. Так вот эти два человека в одном легко перепутываются, но зато оба противника и мирятся друг с другом с чудесной быстротой; для этого нужен лишь небольшой внешний повод — и один сдается другому или так устает от непрерывных стычек, что, когда доходит до дела, его уже и след простыл.