История Нового Каллена — Недосягаемая
Шрифт:
Снова этот всезнающий взгляд.
— Хочешь сказать, ты собиралась всю свою жизнь провести в стенах снежного шале в Денали, а потом, когда Таня бы поняла, что ты достаточно повзрослела, она бы тебя обратила? — судя по довольному виду, у него уже был заготовлен контраргумент. А я вдруг захотела встать и уйти. О чем тут вообще можно спорить, когда его правота изначальна и безоговорочна?
— Да, именно так я и планировала, — отрывисто произнесла я.
— Пойми меня правильно и не делай поспешных выводов, Лиззи, — вкрадчиво начал доктор. — Таня не обратила бы человека, который так неустойчив. — Ну, спасибо. Диагноз от практикующего специалиста. — Если ты хочешь двигаться дальше, то должна собраться и быть
В горле встал противный ком, и я задышала чаще, пытаясь прогнать подступающие слезы.
— Что это за вампирская солидарность, доктор Каллен? — мой голос сорвался на его имени, и я отвернулась. — Она отправила меня сюда, потому что узнала о приближении этих ваших Вольтури. Если бы я была ей дорога, она бы не отходила от меня ни на шаг. Но вместо ожидания гостей она рванула к бойфренду за океан! — я всплеснула руками и незаметно смахнула слезы из уголков глаз. — И почему-то именно я в этой ситуации оказалась виноватой и к тому же, по вашему мнению, больной! Да, я не считаю, что так должна вести себя мать! А вы ее оправдываете!.. — я закончила шепотом и обняла колени, пряча там раскрасневшееся лицо.
— Я её не оправдываю, Лиззи, — мягко произнес доктор и продолжил, несмотря на то, что я так и не покинула своего импровизированного убежища. — Ты не слушаешь меня. Я сейчас говорю не о причинах Таниной поездки, а о твоей реакции. О твоей чрезмерно бурной и очень грубой реакции. О взбалмошной поездке на другой конец штата, где тебя могли схватить, о прогулах уроков, о том, что ты довела свою мать до слез. Очень жаль, что никто из семьи не решился остановить твой словесный поток вчера вечером… Мы беспокоимся о тебе, как беспокоились бы о любой блудной дочери.
Конечно, доктор Каллен. Случись вы дома, тотчас ворвались бы в мою комнату, и кожаные броги сокрушительно раздавили бы экран дорогущего планшета. Лишь бы бедная Таня не услышала правды из уст неблагодарной дочурки! И это я-то блудная!
— А что вы мне предлагаете? — к щекам прилипло несколько взмокших прядей, и я стиснула челюсти, уговаривая себя собраться и уйти из этого спора без истерики и рыданий в голос. — Радостно похлопать в ладоши и попросить привезти фигурку Хатико? Было бы весьма в тему!..
Я перевела дух и приготовилась элегантно покинуть беседу.
— Я вас услышала, доктор Каллен. Я отвратительная дочь. Более того, я вообще не дочь. Могу я теперь быть свободна?
Карлайл снова положил ладони на стол, словно призывая меня посмотреть ему в глаза. Не стану я. Все тут и так понятно.
— Это не так, Лиззи. Просто на тебя слишком быстро свалилась настоящая взрослая жизнь с ее лишениями и потерями. И ты запуталась. На самом деле ты всего лишь ребенок. Тебе все еще нужно указывать правильное направление в этой жизни, чтобы ты видела, как следует поступать, а как нет, — Карлайл пытался одновременно отругать и утешить.
— Может, и так… — задумчиво протянула я. — Но извинений я буду ждать от нее, — я спустила ноги на пол и Карлайл покачал головой. Не хватало только фразы: «Ты неисправима!». — Доброй ночи, доктор Каллен.
— Ты можешь звать меня Карлайл, Лиззи.
Я решительно укуталась в плед, который мне предоставили, пока я спала, и напоследок посмотрела на открытое, обманчиво доброе лицо доктора.
— Знаю, — я оглядела целую стену с картинами и устало вздохнула, покидая сумрак его кабинета. Как же тяжело дался мне этот разговор…
Зато теперь никто не запретит мне посмотреть-таки новую серию Сверхъестественного, похрустывая овощным салатом, что наверняка упакован в пластиковый контейнер и дожидается меня в холодильнике. И подготовиться. К тому, чтобы пережить завтра, и послезавтра, и… а не пора ли начать зачеркивать дни на календаре?
***
Таня не уставала мне повторять, что человеческая память — самое ненадежное хранилище данных и развлекалась тем, что вместо упоительных рассказов о своем прошлом, заставляла меня вспоминать названия конкурсов, в которых я участвовала или количество кукол Барби, что было у меня в детстве. Но что бы она не говорила, был в моей жизни один единственный день, который я не забуду ни за что на свете.
В Анкоридже отродясь не было такой жары, чтобы в каждом супермаркете, в каждой непринужденной беседе обсуждалось приобретение в дом кондиционера. Рядом с моим роялем стоял большой напольный вентилятор, к которому я привязала узкие, разноцветные атласные ленты и всякий раз, когда он раздувал мои волосы, я чувствовала себя как восхитительная Мэрилин Монро, потертую открытку с фото которой я откопала на чердаке.
Но в той маленькой комнате горел лишь приглушенный свет, стояло приятное, успокаивающее тепло и необычайная тишина. Я будто наяву видела свои прутики-руки с мягкими ладонями, которые уверенно удерживали трехкилограммовый ворох голубых пеленок. Из них показывалась крошечная ладошка моего маленького брата.
Его круглое личико было красным и сморщенным, совсем как мордочка щенка шарпея, что за пару месяцев до того появился у моей подруги. Но даже миллион самых очаровательных и разномастных щенков хаски или ретриверов ни в жизнь не могли бы сравниться с голубоглазым чудом, ответственной за которого я стала раз и навсегда в тот знойный июльский день.
Он ни разу не заплакал, когда я неуверенно и с опаской качала его в колыбели из своих рук. Я вглядывалась в его полупрозрачные, небесные глаза и пыталась понять, будем ли мы похожи. Проступят ли на его круглых щеках такие же ямочки, станет ли он пианистом, как я? Я полюбила его всем сердцем в тот самый день, когда впервые увидела. Полюбила раз и навсегда.
«Он навсегда останется в твоих воспоминаниях, в твоем сердце. И как больно бы тебе не было… Второй раз никто не сможет его отнять».
«Но его отняли у меня… Он не заслужил… Не заслужил умереть так рано!» — голос сорвался на крик и ледяные ладони сомкнулись вокруг талии быстрее, чем можно было ожидать, сдерживая порыв впиться кому-нибудь в глотку. Растрепанные локоны рассыпались по ледяной спине, облаченной в строгую небесно-голубую рубашку. Горячие капли оставляли на ней размытые следы, а тихий, уговаривающий шепот заглушался нескончаемым потоком рыданий: казалось, поддался клапан. Не сумел больше сдерживать плотину. Если бы я только знала, что этот паршивый день закончится именно так.