История очевидца иных миров
Шрифт:
Если по совести, опираясь на традиции этого мира, то называть её своей женщиной, я пока не могу. Да, наша изначальная симпатия быстро, поразительно быстро, переросла в чувства (у меня куда раньше, чем у неё), но до сей поры, мы ограничивались поцелуями, объятиями, нежными прикосновениями и жестами, скрытыми, понятными лишь нам двоим. Судя по тому, как стремительно мы стали близки, наша близость вот-вот должна была стать абсолютной. Но не сегодня…
Энни была поражена жилищем Бреннана, его роскошью и безупречным интерьерным вкусом. В своё время, всего-то месяцем ранее, я тоже пребывал в изумлении, смешанном с восхищением и, чуточку, с испугом. Мне, пришельцу из мира насколько похожего на этот, настолько же от него отличного, всё здесь казалось чуть ли не божественным, трудно было представить, что
— О-о! Джентльмен собирается напоить даму своего сердца? — Энни улыбалась, но чувствовалось, что она чуточку напряглась.
— Безусловно. Но если дама находит сей поступок недостойным джентльмена, то в холодильнике найдётся лимонад.
— Да ладно. Я всё равно умру от любопытства, если его не попробую. — она указала на бутылку в моих руках. — Но руководить процессом буду сама. Тогда я не смогу обвинить тебя в неподобающем поведении…
— Милая! Уверяю тебя — моё поведение будет исключительно подобающим!
Мы сели за стол. Предпраздничное настроение, таинственность, полумрак, создаваемый несколькими свечами, приятная фоновая музыка (я ещё не до конца разобрался во всех этих здешних музыкальных стилях, поэтому Дилан вручил мне несколько пластинок, показал, как включается стереосистема и сказал, что теперь-то всё должно пройти как надо). При этом, поначалу беседа не клеилась. Мы сидели, уставившись в свои тарелки, пили шампанское, не чувствуя вкуса, и, время от времени, обменивались ничего не значащими репликами. Наконец, я не выдержал и, обойдя вокруг стола, протянул руку:
— Кажется, самое время потанцевать.
Она удивленно вскинула глаза:
— Ты о чём? Я тебе говорила уже, что предмет "танцы" отсутствовал в моей школьной программе.
— Идём. Я буду вести, а ты просто следуй за мной и за музыкой.
Не то, чтобы я был выдающимся танцором, но какой-никакой опыт приобрёл ещё в юности, когда готовился к началу пути по стезе Ремесла. Безликий никогда не может знать заранее, кем он будет завтра — может, грязным неприкасаемым побирушкой, а может и светским львом, неутомимым партнёром на балах и столь же неутомимым партнёром в постели. По счастью, и первая, и вторая доля минула меня, но навыки должны были сохраниться.
Энни приняла мою руку. Тихий наигрыш какого-то духового инструмента, жёсткий ритм ударных, мягкое противодействие гитары — мы двигались полностью увлечённые музыкой. Энни зажмурилась, её пальцы крепко сжимали мои пальцы. Я же, наоборот, старался держать девушку
— Люблю тебя…
Я помедлил лишь мгновение, стараясь удержаться под напором нахлынувших чувств:
— И я тебя люблю!
Чистая правда, чище самого белого снега, чище помыслов невинного дитя. Сама судьба уготовала мне бегство из родного мира и встречу с той, единственной, в мире новом…
Так мы протанцевали три или четыре композиции. Я шептал какие-то бессмысленные, но очень важные нежности. Энни шептала что-то в ответ. Потом, когда мы уже утомились, я подвел её к дивану и помог присесть, устроившись рядом. Энни положила голову мне на плечо и промурлыкала:
— Как же здорово! — потом скосила глаза. — Шон, ты останешься со мною?
— Мм, о чём ты? Конечно. Ты и я. Всегда.
— Ты ведь уедешь?
Наконец мы затронули эту щекотливую тему. Я ответил не задумываясь:
— Только с тобой. И не вздумай сопротивляться — иначе украду и увезу силой.
— Только попробуй! Моя родня объявит вендетту и достанет тебя даже на дне моря. Но не расстраивайся, я поеду добровольно. Скажу больше: только попробуй смыться без меня — будешь жалеть до конца своей короткой жизни. — Энни оскалилась и, сблизив большой и указательный палец, показала, насколько короткой ей видится моя жизнь. Я рассмеялся и развёл руками:
— Ничего не попишешь, так рисковать я не могу…
Энни ещё теснее прижалась ко мне, тепло её тела, ощущавшееся сквозь тонкую ткань шёлковой блузки, кружило голову и опьяняло куда сильнее шампанского. Я легонько провёл ладонью по её шелковистым волосам.
— Знаешь… Шон, я не представляю с чего начать…
— Перестань. Говори всё как есть. От тебя я готов выслушать всё что угодно. Даже площадную брань стерплю…
— Надеюсь, до этого не дойдет. — она поёжилась и, вздохнув, продолжила. — Шон, я никогда и никому этого не говорила, а потому… В общем, ты первый мужчина, с которым мне нравится встречаться. Много раз парни приглашали меня на свидание, и пару раз я даже согласилась. Но дальше корявых признаний и неловких попыток приставать дело не продвинулось. Они были симпатичными ребятами, но меня приводила в ужас одна только мысль о перспективе провести всю жизнь где-нибудь в глуши, подобной Бушмилсу или Колерейну, рядом с косноязычным мужем, который, вернувшись после рабочего дня, будет требовать пожрать и стакан, а потом, после двух-трёх стаканов будет требовать исполнения супружеского долга…
Энни чуточку отодвинулась и, поджав ноги под себя, обхватила руками плечи:
— Б-р-р! Представить противно! Парни считали меня заносчивой недотрогой, а некоторые даже распускали обо мне всякие грязные сплетни. С другой стороны, все знали правду, а мне на эту грязь было плевать. Меня расстраивало другое. Неужели, думала я про себя, мне так и не встретить того настоящего, моего мужчину, с которым мы будем одним целым и который сможет вырвать меня из этой скучной реальности и отвести туда, где всё иначе: красивее и чище. Где краски резче, а воздух насыщеннее. Где мы не будем зависеть ни от кого, только друг от друга. Где мы сможем жить как один человек, и умрём в один день…
Энни всхлипнула. Я пододвинулся и снова обнял её. Она улыбнулась, не глядя на меня, и вытерла глаз рукавом.
— Другой назвал бы меня самовлюбленной идеалисткой, ждущей прекрасного принца. Может и так. Мой эгоизм всегда позволял игнорировать слова других людей. Такая защита: думать только о себе, беречь себя для того, кому смогу отдать себя всю, без колебания и страха. Время шло, и я уже поверила, что обречена остаться в родной деревне навсегда. Может, когда-нибудь я даже смогу преодолеть ужас перед будущим и выйти замуж за одного из тех приятных рабочих, почтальонов, гарда, о которых мне то и дело твердит мама. Меня тошнило от одной мысли о подобном, но я, кажется, начала понемногу примиряться с действительностью. По счастью, меня взял к себе Паркер — на работе я могла отвлечься от тяжёлых мыслей…