История одного дня. Повести и рассказы венгерских писателей
Шрифт:
— Я почувствовала, что меня любят… — продолжала Весняночка и опустилась на бетонную балку. Но тут же передумала и встала. — Еще простужусь!
— Мы все любим друг друга, — заметил я.
— А знаете, ведь в августе мне исполнится девятнадцать лет! — сказала она, неожиданно повернувшись ко мне. — Я уже взрослая. — Она лукаво подмигнула. — И так приятно сознавать, что тебя любят.
— Это всегда приятно. — Я все еще глядел на огни фонарей.
— А сейчас вы уходите. Кто знает, встретимся ли мы еще? — Голос ее звучал жалобно и потому необычно. Ее светло-зеленое платьице
Я взял девушку за руку: рука у нее была горячая. Когда я потянул ее к себе, она задрожала. Может быть, замерзла? И мне вдруг тоже стало холодно. Хотя был март, а рядом со мной — еще и Весняночка.
И все же, когда она прильнула ко мне, я почувствовал озноб. «Чары! — пришло мне в голову. — Куда девались чары? — Безмолвно вопрошал я бетонные балки, цветные балконы и тяжелые ящики с раствором. — Куда девалась Весняночка?»
Через тонкую материю платья я ощущал тепло ее тела. И все же мне становилось все более и более холодно.
— А вы знаете, что Лаци тоже… — спросил я.
Она пожала плечами.
Я чувствовал, что она смотрит на меня, и знал, почему она на меня так смотрит. Не пойму, что со мной творилось, но я был тогда как парализованный и поэтому, очевидно, мерз… Я напомнил ей, что она хотела о чем-то посоветоваться со мной. Но Весняночка уже позабыла об этом.
— Тогда нам, пожалуй, следует вернуться… — предложил я.
В столовой в это время был перерыв в танцах. Медленно оседала вздыбленная пыль. Яркий свет и духота действовали одуряюще; пары и группы людей казались какими-то туманными призраками.
Дядюшка Каналаш уже хватился нас.
— Ай-ай! Так не полагается! — выговаривал он нам. — Пришел гость, а вы луной любуетесь! — Бригадир, продолжая недовольно качать головой, вел нас к столу.
Там сидел старый «масек» и, уронив голову на стол, спал, а возможно, плакал.
— Петер, слышь-ка! — стал будить его Каналаш. — Ну, не дури! Весняночка пришла! Она хочет станцевать с тобой! — И он громко крикнул аккордеонисту: — Эй, Имре! Чардаш! Да такой, чтобы небу жарко стало!
Старик поднял голову, посмотрел на нас, переводя глаза с одного на другого. Лицо его было усталым, взгляд затуманенным от винных паров.
— Нет, такой танец не для дядюшки Петера, — подзадоривала его Весняночка. — Старым людям отдыхать пора, в постельку.
— Не для меня? — Дядюшка Петер поднялся. — А ну-ка иди сюда, дочка!
Я заметил по часам: наверно, около часу он танцевал, да еще чардаш, и не как-нибудь! Потом попросил вина и выпил целых триста граммов. Кадык на его горле даже не дрогнул — одним духом он осушил большой стакан с вином. Улыбнулся и разрумянился, как в бытность двадцатилетним юношей, когда танцевал на гуляньях всю ночь напролет.
Весняночка после танцевала с Лаци Душиком; я следил за ними.
Внезапно мое внимание отвлек истошный крик.
Наш стол обступили мужчины и женщины. Дядюшку Петера положили на лавку. Он хрипел, ловил ртом воздух. Когда прибыла карета «скорой помощи», в нем уже еле теплилась жизнь.
На его похороны мы купили красивый венок;
— Хороший был плотник, — сказал он. — И много в жизни натерпелся. Так спи же с миром, друг мой.
После похорон мы зашли в пивную. Пили пиво, а Весняночке заказали фруктовой воды со льдом.
— Я только сегодня узнал, что у Петера не было семьи, — с грустью рассказывал кому-то дядюшка Каналаш. — Он только гнал да гнал, вкалывал да вкалывал; так и прошла вся жизнь. У него даже не было времени заглядываться на женщин. — И словно оправдываясь перед высшим судом, добавил: — Я звал его к нам, вы ведь были тому свидетелями! Помните?
Мы пили за упокой души усопшего, в его память, за то, что он был настоящим плотником и хорошим человеком. Весняночка платком утирала слезы.
— Нечего плакать, — успокаивал ее, поглаживая по голове, дядюшка Каналаш. — После такой жизни, какую он вел, смерть действительно избавление. Ты не можешь этого знать. И слава богу.
Я и Весняночка распрощались с остальными — у нас были билеты на вечерний сеанс в кино. Улица встретила нас бодрящим весенним гулом. Нам показалось, словно между утром и вечером была воздвигнута тонкая перегородка, а сейчас ее вдруг свалили, убрали.
И Весняночка опять смеялась так же звонко, как и прежде.
Перевод О. Громова
Ева Яниковски
Добрый день… Тамаш!
Теперь Юли уже и сама не знает, с чего все это началось. По сути дела, она не помнит даже, когда произошла первая встреча. Кажется, еще в октябре, ведь как раз в октябре — а может, и в конце сентября — отец дважды брал ее с собой на репетицию оркестра. Хоть это и звучит невероятно, но от самих репетиций у Юли не осталось в памяти ничего.
Впрочем, нет. Одно ей все-таки запомнилось: в тот день, когда репетировали «Трубадура», она впервые надела новое демисезонное пальто. Смешно, конечно, но факт — именно это обстоятельство сохранилось в ее памяти. А в остальном все просто ужасно. Да, да, ужасно, другим словом не назовешь, потому что до самого декабря, то есть целых два месяца, она жила, словно ничего не случилось. А ведь она уже знала его. Точнее, видела — знать она не могла… И по сей день она с ним еще не знакома.
Но это, что было после декабря, она уже помнит во всех подробностях. 14 декабря — это был понедельник — из-за ремонта в школе отменили уроки, и они с Верой отправились на улицу Карас поглядеть на витрины и выбрать рождественские подарки. На углу площади Клаузал Вера толкнула ее в бок: дескать, взгляни на того мальчишку, ишь уставился, очкарик! Того гляди, споткнется.