История одного дня. Повести и рассказы венгерских писателей
Шрифт:
Два дня Мартон болтался среди челяди Берчени, изрекая всякие библейские пророчества о королевском троне, ожидающем Ракоци, и о сокрушении стен Вены. Слуги сообщили о новом предсказателе графу; Берчени заинтересовался им и пригласил к себе. Здесь Марци с фанатическим выражением лица, обратив к небу взгляд, стал пророчить страшное избиение лабанцев, на таком таинственном, истинно предсказательском языке, что смог и потешить и приободрить графа (в какой-то мере верившего таким вещам).
Не прошло и недели, как Мартон (или «пророк Хабакук», как окрестил его Берчени) стал во
Как-то раз, вечером в воскресенье, граф сам спросил Мартона:
— Ну, что тебе сегодня приснилось, Хабакук?
— Узника одного видел я нынче ночью, ваше сиятельство.
— Что же с ним приключилось, добрый Хабакук?
— Белый голубь явился мне во сне и шепнул на ухо: «Сидит здесь в Шарошпатакском замке один паренек, по прозванию Вереш, в тяжелые кандалы закован. А как освободится, семь полей зальет он вражьей кровью».
— В самом деле, сидит здесь такой заключенный. Но лабанцы могут спать спокойно. Не суждено ему больше ничьей крови пролить, даже крысиной.
— Уж не помер ли он?
— Нет еще, но скоро умрет. Сегодня с утренней эстафетой прибыл за подписью князя его смертный приговор.
— Вот как? — содрогнулся Мартон. — Чем же провинился сей несчастный?
— Воровал, растратил казну, изменил князю. И не говори мне о нем, Хабакук, не порти мне настроения. Полгода пытали — допрашивали мы его. Но он упрямый малый: так и не сознался. Ну да ничего; может, у виселицы опомнится. А ведь доверял я ему, как сыну родному.
С печальным лицом принес Мартон это известие Ласло. Тот же, услышав, места себе не находил от волнения.
— Возможно ли, чтобы брат мой воровал? — вскричал он душераздирающим голосом. — Не поверю я этому никогда в жизни! Я-то думал: в плен его взяли куруцы у лабанцев. А чтобы он — и вдруг вор?! Что же он украл, у кого? Какой ужас! И уже смертный приговор, говоришь, подписан? Боже мой, боже мой! Что же нам теперь делать?
Мартон Бонц только плечами пожал: «Ничем тут не поможешь. Казнят его, а мы и знать о том не будем, Мне вон уже будто слышится: воронье закаркало».
— Может быть, к князю поехать, броситься в ноги, попросить пощады?
— Не успеешь. Князь сейчас в Мункаче, а Берчени еще нынче утром отправляется в Сенице и меня с собою берет. Лучше, право, если и ты, Ласло, вступишь в его войско. Вместе пойдем.
— Нет, я здесь останусь. Узнаю об участи моего несчастного братца. Не ведаю я еще, что мне делать. Но так я этого не оставлю.
— Ну, тогда бог тебе в помощь. А я додурачился с этими предсказаниями до того, что теперь меня и в самом деле определили на должность пророка!
Остался Лаци один. Целую ночь провел он без сна. Все думал: что же теперь станется с его братом? Хоть бы знать, в чем Пишту обвиняют! Тогда легче было бы что-нибудь предпринять. Хоть бы полчасика с ним вместе побыть, поговорить. Может, все же пойти к Кручаи, воззвать к его сердцу? Ведь и он человек!
Утром Лаци явился на квартиру к коменданту. В передней сидел молодой прапорщик.
— Что
— Я хотел бы поговорить с господином комендантом, — робко отвечал Лаци.
— По какому делу?
— По делу несчастного осужденного Иштвана
— Нельзя, — отрезал офицер. — Господину Кручаи сейчас недосуг.
Лаци в отчаянии умоляюще сложил руки, прапорщик же, взглянув на них, вскочил вдруг и почтительно поклонился:
— Прошу прощения, ваше превосходительство. Я думал: вы только просите, и не заметил, что вы имеете право приказывать.
С этими словами прапорщик бросился в соседнюю комнату, уже с порога добавив:
— Комендант тотчас же будет к вашим услугам.
Лаци показалось, что все это происходит с ним во сне. Что случилось вдруг с этим человеком, отчего он сразу так переменился?
Мгновение спустя в переднюю, тяжело дыша, вкатился толстобрюхий Кручаи, — с красной рожей и канареечно-желтыми волосами, по-куруцски схваченными сзади гребенкой. Лаци побледнел. Сколько раз вставала в его воображении эта ненавистная рожа: эти злые морщины на лбу и хитрый, не знающий пощады взгляд. Вот он, убийца их отца!
Старый Кручаи, отвесив поклон перед юношей, почтительно спросил:
— Каково будет приказание князя?
— Князя? — пролепетал Лаци, но тут же спохватился. — Я не понимаю вас, господин комендант, я…
— Я вижу secretum sigillurn [42] , сударь, и готов выполнять ваши приказания.
— Ах!
Возглас удивления вырвался у Лаци помимо его воли, а лицо его выразило крайнее замешательство.
— Мне известно о полномочиях, данных вам великим князем. Секретный мандат у меня вот здесь, в кармане. Ах да, вы правы… Оставьте-ка нас одних, господин Генчи.
42
Тайный знак (лат.).
Молодой прапорщик удалился. Тем временем Лаци, собравшись немного с мыслями, сообразил, что здесь происходит какая-то удивительная ошибка и что ею нужно умело воспользоваться.
— Ну, вот мы и одни. Теперь вы можете совершенно спокойно передать мне приказ князя.
— Я здесь по делу некоего Иштвана Вереша.
Кручаи поклонился.
— Что прикажете сделать с ним?
— Он должен быть освобожден из заключения, — хриплым от волнения голосом выдавил Лаци, и лицо его передернулось.
Но Кручаи нисколько не удивился, а попросту открыл дверь и крикнул гусару:
— Пришли-ка, дружок, сюда начальника тюрьмы! — а затем, снова повернувшись к Лаци, равнодушным голосом заметил: — А мне как раз сегодня граф Берчени вручил, уезжая, смертный приговор этому самому Верешу. Завтра, наверное, мы уже и казнили бы его. Хорошо, что ваше высокоблагородие поспешили приехать с новым приказом.
Сердце Лаци взволнованно колотилось, он не мог выдавить из себя ни слова. На счастье, в дверях появился тюремщик.