История одного филина
Шрифт:
Но вот и Су скрылся в ботве картофеля, уснули и славки. Теперь полумрак поднялся высоко, до крыш домов, у которых темнеют лишь трубы на тускло-голубом фоне неба.
Вечер, глаза Ху превратились в сплошные зрачки, поблескивающие чутко и настороженно. Это его время. Спит человек, кругом — никого, мир окутан спасительной темнотой, и живы лишь воспоминания, они запрятаны где-то глубоко, в самой крови, в душе филина Ху. В эту пору неволя воспринимается еще тяжелее, потому что в памяти филина ярче всплывают знакомая пещера в скале и большая
В такие минуты филин закрывает глаза, потому что сердце его сжимает тоска по воле, и далеко, на всю округу, разносятся его и плач, и вздохи, полные безысходной печали:
— Ху-хуу-хуууу!
На крики тотчас прибегает Мацко.
— Что с тобой, Ху? — пес в волнении колотит хвостом по земле.
Филин не отвечает ему и даже не смотрит на пса.
— Давно знаю, что ты меня терпеть не можешь, но вдруг я чем помогу тебе?..
Ху сидит неподвижно, сердито нахохлившись, будто бы ни собаки, ни проволочной сетки на дверце и не существует на свете.
Мацко осторожно обходит хижину, но и тогда не обнаруживает ничего подозрительного, разве что жабу, над ней пес привычным жестом задирает заднюю лапу. Но дальше этого не идет: он помнит, как однажды в своей ранней юности, будучи глупым щенком, он как-то схватил такую вот жабу зубами и навсегда запомнил отвратительный вкус выделения ее желез: ими обычно защищается жаба. Надолго запомнил пес ни с чем не сравнимую вонь и отвратительный привкус, горечь, связавшие рот и стиснувшие глотну в судороге, заставившей его изрыгнуть только что проглоченный вкусный обед… С тех пор Мацко испытывает омерзение при одном виде жабы, но, чтобы показать ей это свое презрение, — а продемонстрировать его необходимо — Мацко каждый раз поливает противную тварь, задирая вверх ногу.
Так поступил он и в этот раз и, обогнув хижину, опять уселся у проволочной дверцы, колотя хвостом по земле.
— Я не нашел никого, только противная жаба сидела у задней стенки. Жаба — вонючая тварь.
Ху шевельнулся.
— Случалось, птенцами мы ели лягушек, и не скажу, чтобы это было невкусно. Правда, мы заглатывали их целиком. Но сами мы никогда не бывали там, откуда родители приносили лягушек, потому что ловили их на болоте, за гребнем скалы, и из пещеры его не видать… А потом пришел человек.
Мацко слушал, навострив уши. Но Ху опять на долгое время замолк — ни единого знака, что можно было бы истолковать как продолженный разговор. Но вот филин тряхнул крыльями.
— Скажи, человек умеет летать?
Мацко долго скреб лапой шкуру, что означало у него напряженное размышление.
— Не знаю точно, я еще ни разу не видел, чтобы человек летал, правда, и летающих собак тоже не видал… а они мне знакомы лучше… вот Келе, аист, Чирик, воробей, Нерр, ястреб — те часто летают. Даже наседка Ката не умеет летать, разве что вскарабкается на забор, но это что за полет!
— А человек умеет! — кивнул
Мацко уставился в землю.
— Не знаю…
— А теперь лучше тебе уйти, потому что мне надо подумать; если мне когда-нибудь да удастся вырваться на свободу, я устрою гнездо в таком месте, куда не залететь человеку.
Но Мацко не двинулся с места, и филин Ху понял, что пес к чему-то прислушивается.
— Ты тоже слышишь?
Где-то высоко в темном небе раздался гул самолета, звук приближался, и скоро из мерного рокота перешел в оглушительный грохот.
Ху встопорщил перья, а Мацко приник к земле. Гул самолета какое-то время отдавался эхом от стен домов, затем постепенно стал стихать, перешел в отдаленный шум и исчез совсем.
— Это был человек! — поднялся Мацко.
— Человек! — кивнул филин Ху, и перья его снова встопорщились. — Знай, с этой минуты страх проник в мое сердце: я понял — человек тоже умеет летать!
Йошка Помози еще до рассвета перекинул через плечо старую отцовскую суму.
— Ну, я пошел, мама…
Мать окинула сына заботливым взглядом.
— Береги себя, сынок… и передай Бицо поклон от меня.
В деревне, погруженной в предрассветный сумрак, царила давящая тишина, и шаги парня гулко отдавались от заборов. Он минул железнодорожный переезд, затем кирпичный завод, где давно уже не обжигали кирпич, а после того пошли поля.
Серой лентой дорога подбиралась к вершине холма, а между грядок свеклы трусил к дому заяц. Заяц был совсем близко от Йошки, но даже и ухом не повел в его сторону, хотя башмаки парня громко стучали по каменистой дороге.
— Ну и храбрец, этот заяц! — про себя улыбнулся Йошка, но эту мысль тотчас сменила другая, тревожная: пожалуй, старый Бицо встретит его не слишком радостно. — А впрочем, не все ли равно, как его встретит Бицо, хорошо или плохо!.. Поговаривают, что старик он придирчивый… Хотя далеко не все бывает так, как о том болтают люди. Моя забота — перенять, чему будут учить, а Бицо — что ж в конце концов он также подчиняется агроному.
Слева, с низины пастбища, полз легкий туман, и когда он достиг подножия холма, — того места, где приходилось «учить» Ветерка, — проглянуло солнце.
Другой склон холма был изрезан оврагами и порос нечастым леском, у опушки его, на крайнем дереве, сидел сарыч.
— Агроном никогда не трогал сарычей, — вспомнил Йошка, — он говорил, эта птица полезная…
Сразу за лесом стоял трактор, и возле него уже копошился человек.
— Вот-те на! Выходит, для начала я опоздал…
И Йошка заторопился к трактору.
— Доброе утро, дядя Бицо! Я опоздал?
Бицо протянул парню руку.
— Нет, пришел в самое время! Это мне не спится, не лежится… Сплю плохо, а раз проснулся, тут и встаю… Одежда твоя могла быть и поплоше, не на гулянку…