История отношений между русскими князьями Рюрикова дома

Соловьев Сергей Михайлович

В 1408 году Свидригайло отъехал в Москву, с ним вместе отъехал черниговский епископ, 6 князей и целая толпа бояр Южной Руси; Василий не знал, чем изъявить свое радушие этому драгоценному союзнику; он дал ему на кормление Владимир со всеми волостьми, Переяславль^{701}, Юрьев, Волок Дамский, Ржеву, половину Коломны. Такая щедрость сильно оскорбила московский народ. Народ не понимал смысла великой борьбы, которую вел Василий с Витовтом; ему гораздо опаснее казались татары, и, видя союз своего князя с Ордою против Витовта, народ с ужасом думал, что татары нарочно ссорят зятя с тестем, дабы воспользоваться их междоусобием. Я приведу это замечательное место в летописи, где выражено негодование народа на щедрость в. князя к Свидригайлу^{702}; приписав литовскую войну изущению Эдигея, летописец продолжает: «И начата воевати Литву, имуще рать татарскую ссобою, а Литва воеваше москвич, и кровь многа проливашесь а татарове полоном и имением обогатеша, и московстии бояре и воеводы и вельможи веселяхусь, старцы же старые сего не похвалиша глаголюще, несть добра дума бояр наших, иж приводят на помощь себе татар. Не бяше бо в то время на Москве бояр старых, но юнии совещевающе

о всем, и размирием и ратем и кровопролитию радующесь, тем и многа в них нестроения бываху. Едигеи же непрестанно ссоры творяше межи обоих видяше бо яко ближ-ники суть, сеи тесть а сеи зять, и не зело хотят к брани, и не желательны кровопролитию но миру и любви; а в то время прислах князь Свистригаило Олгердович на Москву к великому князю Василью Дмитревичу хотя с ним с единого на Витовта. Свистригаило ж лях бе верою но устроен к брани, муж храбр и крепок на ополчение; и рад бысть ему князь великий со всеми бояры своими, и вдаша ему грады мнози, мало не половину великого княжения московского, и славнии град Владимер. И сия вся ляху пришелцу дано быша, темже и беды многи постигоша нас».

В надежде на Свидригайла Василий в том же году двинулся на Витовта: полки московские и литовские сошлись и, по обычаю, не решились на битву; после продолжительных переговоров заключен был окончательный мир^{703}, по которому река Угра назначена границею между Литовскою и Московскою Русью, причем три города отошли от Витогта к Василию. Свидригайло мог быть недоволен умеренностию Василия, ибо надеялся с его помощию свергнуть Витовта; с другой стороны, он вошел в тесную дружбу с братом в. князя Юрием^{704}, который уже тогда был в размолвке с Василием, не желая уступить старшинства племяннику: этим объясняется поступок Свидригайла, который во время Эдигеева нашествия не оказал в. князю никакой помощи и скоро отъехал назад в Литовскую Русь, обнаружив свою вражду к Москве тем, что на дороге ограбил Серпухов^{705}.

Едва Василий кончил дело с Литвою, как Орда напомнила ему о себе. После Куликовской битвы ханы уже не надеются более явным нашествием сокрушить могущество московского князя; вот почему Эдигей, собравшись в поход, послал сказать Василию, что идет на Литву, и вдруг явился в пределах Восточной Руси. Василий, захваченный врасплох, выехал из Москвы; Эдигей осадил ее, но весть о вторжении врагов в собственную Орду заставила его снять осаду и выйти из пределов Руси.

С дороги он прислал в. князю письмо^{706}, замечательное для нас тем, что в нем раскрыты внутренние отношения Московского княжества, о которых молчит летописец, именно — влияние известных бояр на дела. Мы видели уже, что и летописец жалуется на смену старых бояр молодыми в думе в. князя; Эдигей упоминает о том же: «Добрые нравы и добрая дума и добрыя дела были к Орде от Федора от Кошки — добрый был человек, — которые добрые дела ординские, то и тобе возспоминал, и то ся минуло; а ныне у тебя сын ево Иван, казначеи ивой и любовник, старейшина, и ты ныне не того слова, не того думы не выступаешь. Ино тою думою учинилось твоему улусу пакость и крестьяне изгибли, и тыб опять тако не делал, а молодых не слушал, и собрал бы еси старейших своих бояр Илию Ивановича, Петра Костянтиновича, Ивана Микитича, и хочеш на своем улусе княжити, и тыбе тех бояр, да иных многих старцов воземских, да думал бы еси с ними добрую думу». Если сравним эти слова с вышеприведенными словами летописца об отношениях литовских, то можем заключить, что бояре Донского, которых главною заботою были дела ордынские и которые были напуганы нашествием Туктамыша, не могли переменить господствующего направления своей деятельности, не могли стать в уровень с настоящими потребностями и потому, не понимая всей важности отношений литовских, всей опасности, которая грозила с запада, отвлекали внимание в. князя от замыслов Витовта и обращали его преимущественно на дела Орды, советуя, как старики, меры осторожные в отношении к последней; но бояре молодые, в челе которых стоял Иван Федорович Кошка, уразумели, что отношения литовские должны играть главную роль, что Москва должна напречь все. силы для сопротивления замыслам Витовтовым, тогда как опасность от издыхающей Орды, в сравнении с последними, разумеется, была ничтожна. Вот почему Василий сначала, когда руководился советами старого Федора Кошки, не полагал никакой преграды замыслам Витовтовым и позволил ему овладеть Смоленском^{707}; но после, когда получил влияние молодой Иван Кошка, то в. князь как бы пробудился от прежнего бездействия и сильными, решительными мерами заставляет Витовта отложить свои замыслы касательно примыслов в Московской Руси^{708}.

Показав отношения в. к. московского к Литве при Василии Дмитриевиче, обратимся теперь к другим княжествам русским. С Рязанью не было вражды при Василии; с сыном и преемником Олега Федором заключен был договор в 1402 году^{709}. В. князь рязанский признал себя младшим братом московского и обязался обо всех сношениях своих с Ордою объявлять Василию. Любопытно также то, что московские князья, прикупая и примышляя земли, никогда не отступались от этих примыслов, но от других князей требовали уступки прежних прикупов: так, в означенном договоре Василий требует, чтоб в. к. рязанский отказался от прикупов отца своего в земле Мещерской. Мы уже имели случай упоминать о наследственной вражде между в. князьями рязанским и пронским: она не прекращалась и теперь. В. к. московский ставит себя посредником между враждующими князьями и вносит в договор следующее условие: «А со князем с великым с Иваном Володимёровичем (Пронским) взяти любовь по данным грамотам. А что ся учинит межы вас какова обида, и вам отъслати своих бояр, ини учинят исправу; а о чем ся сопрут, ино им третий митрополит: а кого митрополит обинит, ино обидное отдати; а не отдасть, ино мне в. к. Василью Дмитреевичю отправити, а то ми не в измену, тако же на обе стороне». Несмотря на это посредничество, вражда между князьями рязанским и пронским не стихала: в 1409 году Иван Владимирович пришел с татарами на Федора Ольговича, выгнал его из Рязани и сам сел на обоих столах; изгнанный Ольгович явился с воеводами Василия Московского отыскивать свою отчину,

но был наголову разбит пронским князем; несмотря, однако, на эту победу, последний должен был уступить Рязань опять Федору, без сомнения вследствие угроз в. к. московского^{710}.

В 1399 году умер тверской князь Михаил, последний опасный соперник московского князя. Почти за год до смерти он заключил договор с Василием^{711}, по которому становится в такое же отношение к в. князю московскому, как и Федор Рязанский, обязывается быть с ним заодно во всех войнах с татарами, Литвою, немцами, ляхами, обязывается не искать в. княжения Владимирского за себя, за детей, за внучат и за племянников.

По смерти Михаила в тверском княжении начались усобицы: я не стану входить в их подробности, потому что они имеют уже известный нам характер. В. к. тверской Иван Михайлович по праву сильного теснит удельных, отнимает у них земли, выгоняет, даже лишает свободы; удельные, с своей стороны, мимо всех прав ищут в. княжения под Иваном^{712}.

Любопытны отношения этого Ивана Михайловича к Москве: он знал, что борьба с нею невозможна, даже в том случае, если бы как-нибудь хан утвердил на время свою власть над нею. Так, когда Эдигей во время осады Москвы послал к Ивану сказать, чтоб тот шел к нему со всею ратию, то в. князь тверской показал вид, что послушался приказа, и поехал к Эдигею только один, без войска; а потом под предлогом болезни возвратился с дороги. Современники считали этот поступок тверского князя мастерским делом; вот что говорит летописец: «Таковым коварством перемудрова, ни Едегея разгнева; ни князю великому погруби, обоим обоего избежа; се же створи уменски, паче же истински»^{713}. Такая похвала не показывает большой возвышенности в понятиях современников, что было, однако, необходимо при тогдашних обстоятельствах, когда в борьбе между сильными слабые видели единственное средство спасения в ловком двоедушии.

Из отношений между московскими князьями великими и удельными первое место занимают отношения Василия к дяде его Владимиру Андреевичу. Последний отказался от старшинства в пользу племянника; но это явление не могло не иметь неприятных последствий по самой новости, неловкости положения обеих сторон.

Владимир, несмотря на то, что признал себя младшим братом, не мог забыть, что он дядя, и потому должен был требовать уважения и уступок больших, чем какие мог оказывать ему племянник по своему новому положению. Отсюда в первый же год Васильева княжения обнаружилась вражда между племянником и дядею; Владимир выехал из Москвы сперва в свой наследственный город Серпухов, а потом в Новгородскую область, в Торжок.

Но Василий спешил прекратить эту вражду, опасную уже тем одним, что отвлекала внимание в. князя от важнейших отношений; Владимиру дали два города — Волок и Ржеву, и заключен был договор, который дошел до нас^{714}.

В. князь выговаривает себе право посылать дядю в поход, и тот должен садиться на коня без ослушания. Любопытно для нас следующее условие, которое показывает, до какой степени дошла недоверчивость между родичами: «Такоже и городная осада, оже ми, брате, самому сести в городе, а тобе ми послати из города; и тобе оставити своя княгини, и свои дети, и свои бояре: а будет ми тобе оставити в городе, ехати ми из города; и мне брате, оставити своя мати, и свою братью молодшюю, и свои бояре». Смысл таков: если в. князь, оставив дядю в Москве, уедет на север или куда бы то ни было со всем семейством и двором, то не будет более заботиться о дяде, и наоборот, если Владимир, посланный из города, уедет со всем семейством и двором, то не будет заботиться о в. князе, оставленном в осаде, и станет преследовать только свои выгоды.

Около 1405 года заключен был второй договор^{715} с Владимиром, по которому в. князь дал ему в отчину другие города вместо прежде уступленных, а Владимир, с своей стороны, обязался в случае смерти Василия перенести свои отношения к нему и на сына его, т. е. быть младшим братом и для внука.

В 1410 году умер Владимир Андреевич. Он также оставил завещание^{716}, которое-сходно с завещанием князей великих; Владимир приказывает в. к. Василию своих детей и бояр, просит его печаловаться об них; в случае споров между детьми должна решить княгиня — мать их, а в. князь должен привести в исполнение приговор ее, причем завещатель прибавляет любопытные слова, отражающие дух и потребность времени: «А вотчине бы их было и их уделом без убытка». В случае смерти одного из сыновей Владимир возобновляет древнее распоряжение; мы видели, что в Северной Руси дочь наследует отцу, если нет сыновей, как, напр., было в Ярославле; но Владимир завещал: «А не будет сына, а останется дчи, и дети мои вси брата своего дчерь выдадут за муж, а брата своего уделом поделятся вси ровно». К такому распоряжению привела Владимира мысль, что его удел и без того раздробился уже на 5 участков по числу сыновей, и если позволит переход этих участков чрез дочерей в чужие роды, то его собственный род совершенно обессилеет.

Мы имеем договорные грамоты Василия Димитриевича также с родными его братьями^{717}. В них нет отмен против прежних подобного же рода грамот. Для объяснения последующих событий важно заметить, что князья Андрей и Петр Димитриевичи обязываются в случае смерти Василия блюсти в. княжение и под сыном его, тогда как в договорной грамоте Юрия этого условия не находится.

Замечательные были отношения в. князя к самому меньшому брату его Константину. Он родился незадолго до смерти отца, так что ему в духовной Донского не было назначено никакого удела, и Василий Димитриевич дал ему маленький удел^{718}, взявши, по отцовскому завещанию, по нескольку волостей у братьев^{719}. Так как этот Константин остался малюткой на руках старшего брата, то в. князь называет его братом и сыном. Но когда Василий в 1419 году потребовал от братьев, чтоб они отреклись от прав своих на старшинство в пользу племянника, то Константин оказал явное сопротивление. «Несть сия от начала бывало», — говорил молодой князь^{720}. Василий рассердился, отнял у него удел, и Константин удалился в Новгород, убежище всех недовольных князей; однако скоро он уступил требованиям старшего брата и возвратился в Москву.