История отношений между русскими князьями Рюрикова дома
Шрифт:
Тогда Ряполовские начали думать о средствах, как бы освободить в. князя. В самом начале торжества Шемяки брат жены Васильевой князь Василий Ярославич отъехал из Московского княжества в Литву; мы видели литовских князей в Москве, теперь видим обратное, и в. князья литовско-русские принимают московских выходцев точно так же, как московские принимали литовско-русских, — с честию, дгют им богатые кормления: так, князю Василию даны были в Литве 4 города и многие иные места{765}. Но в самой Москве оставались люди, верные Василию. Сначала застигнутый врасплох, изумленный столь внезапным торжеством Шемяки и несчастием Василия, двор последнего присягнул было Юрьевичу; но уже и тут некоторые дружинники оказали сопротивление: Федор Басенок не захотел служить похитителю; Шемяка велел заковать его в железа, но отважный дружинник успел вырваться из них, убежать в Коломну, подговорил
Когда Ряполовские задумали освободить в. князя, в той думе на Москве были с ними кн. Оболенский Стрига, Иван Ощера с братом Бобром, Юшка Драница, храбрый пришлец, литвин{767}, благородный дружинник, первый известит князя о беде, первый сложит за него голову{768}; Семен Филимонов, Русалко, Руно и множество других детей боярских, след., все члены младшей дружины{769}. Они сговорились сойтись к Угличу в Петров день в полдень. Иван Филимонов пришел ровно в срок, но Ряполовские не могли этого сделать, потому что были задержаны отрядом Шемяки, за ними посланным; они побили отряд, но, зная, что уже опоздали, двинулись назад по Новогородской области в Литву, где соединились с прежними беглецами, а Филимонов пошел опять к Москве{770}.
Тогда Шемяка, видя, что у Василия так много доброжелателей, и докупаемый укорами Ионы в несдержании данного слова, захотел примириться с в. князем. Он сам поехал в Углич и выпустил Василия; последний от радости не знал, что говорить, как благодарить Шемяку, называл его старшим братом, винился, что изгубил много православного христианства и еще хотел изгубить{771}. Шемяка, с своей стороны, винился перед слепцом и дал ему в удел Вологду, укрепив его, однако, прежде крестным целованием и проклятыми грамотами не искать в. княжения{772}. Но друзья Василия ждали только его освобождения: они толпами кинулись к нему{773}. Затруднение состояло в проклятых грамотах, данных на себя Василием: кирилловский игумен Трифон снял их на себя, когда в. к. приехал из Вологды молиться в его монастырь{774}.
После этого Василий двинулся к Твери: тверской князь Борис Александрович видел, что Шемяке не устоять против Василия, и потому спешил сблизиться с последним: он обещал ему помощь с условием, однако, совершенного равенства между в. князьями тверским и московским; также для упрочения союза Борис Александрович требовал, чтоб Василий обручил своего старшего сына и наследника Ивана, которому было тогда только 7 лет, на дочери его Марье. Василий согласился и с тверскою помощию пошел на Шемяку к Москве{775}.
Между тем князь Василий Ярославич и другие московские беглецы, жившие в Литве, еще не зная об освобождении в. князя, двинулись для этой цели из своего убежища; с другой стороны явились в московских пределах двое татарских царевичей, искавших того же Василия «за прежнее его добро и за его хлеб, потому что много добра его до них было»{776}. Шемяка с кн. Иваном Можайским выступил к Волоку навстречу Василию, но в его отсутствие Москва так же внезапно и легко была захвачена приверженцами в. князя, как прежде приверженцами Шемяки{777}. Узнав об этом, последний побежал далее на север в свой наследственный Галич; в. князь двинулся за ним; в Костроме начались переговоры и кончились миром: такие же проклятые грамоты теперь дал на себя Шемяка не искать в. княжения, какие в Угличе дал ему Василий; но если этот не побоялся нарушить их, то не побоится и Шемяка: мир был только перемирием.
Теперь мы должны обратиться несколько назад и посмотреть, что сделал Шемяка, сидя в Москве на великокняжеском столе? Мы уже видели, что его положение было незавидное: отовсюду окруженный людьми подозрительной верности, доброжелателями Василия, он не мог и думать о преследовании целей прежних московских князей, должен был в сношениях с другими князьями пренебречь интересами Московского княжества. Обязанный успехом своим содействию Ивана Можайского, он отдал ему Суздальское княжество, богатый примысл Василия Дмитриевича; но правнуки Димитрия Константиновича, законные наследники Суздальской области, были еще живы: они воспользовались шатким положением Шемяки и Можайского и заставили
Оба суздальские князя, старший брат Василий Юрьевич и младший — Федор Юрьевич выговаривают, чтобы Шемяка держал их — первого сыном, второго племянником; мы видели, что держать одного сыном, а другого племянником не имело смысла в старину, но теперь имеет, потому что родовая связь рушилась, и ближние родственники имеют другое значение, чем отдаленные; держать одного сыном, а другого племянником значит давать первому более прав, чем второму. Далее в договоре следует статья, довольно невыгодная московского князя. Суздальский князь говорит: «А сын у ти, господине, своему князю Ивану Дмитриевичу держать меня князя Василия Юрьевича братом ровным». След., в случае смерти Шемяки суздальский князь, будучи ровным сыну его и наследнику, имеет ровное с ним право на великое княжение Владимирское. Шемяка обязуется не вступаться в прадедину, дедину и отчину князей — Суздаль, Новгород Нижний, Городец и Вятку. Здесь нарочно прибавлено прадедина, чтоб показать давность права князей на эти областей. Потом Шемяка уступает Суздальским важнейшее право независимых великих князей — ведаться самим с Ордою: «А Орда нам, господине, знати собою». Шемяка обязуется также не заключать никаких договоров с в. к. Василием без ведома князей суздальских. Касательно оборонит ильного и наступательного союза обязанности равные: если сам Шемяка поведет войско, то и князь суздальский доложен сесть на коня; если же пошлет сына, то и князь суздальский посылает только сына или брата. Доказательством, что Шемяка считал великое княжение Владимирское себе непрочным, служит следующая статья: «А что будем где грабила наши бояре и наши люди в твоей отчине в великом княженье: ино тому всему дерть по та места, какоже дасть ти Бог, велит достати своее отчины великого княженья».
Уже давно жители Руси отвыкли от княжеских переходов из одной области в другую, давно уже князья постоянно сидели в одном уделе с боярами своими, и потому интересы князя и дружины его были тесно связаны с интересами княжества, с интересами остального народонаселения; вот почему граждане уже давно отвыкли от грабительства чуждых бояр и отроков, как то было в Древней Руси; но при внуках Донского это явление возобновилось: Юрий Дмитриевич и дети его овладевают несколько раз Москвой, городом, для них и для дружины их чуждым; московитяне, которые жаловались на Василия Васильевича за то, что он обременяет их налогами для уплаты выкупа в Казань, увидали, что при Шемяке, князе чуждом и приведшем чуждую дружину, положение их не улучшилось: Шемякин суд остался для потомства выражением суда несправедливого, точно такого, каким был для древних киевлян суд Ольговичей, для владимирцев суд Ростиславичей. Но если киевляне и владимирцы не могли снести управления Ольговичей и Ростиславичей в то время, когда переход князей был освящен обычаем, то ясно, что московитяне не могли стерпеть Шемякина суда в то время, когда уже они привыкли к другому обычаю: притязания Юрия Дмитриевича и сыновей его имеют ту важность в нашей истории, что они всего лучше показали невозможность возвращения старины, уяснив для народа, что настоящее его положение гораздо выше прежнего.
Мы видели, как владычество Шемяки в Москве было гибельно для чести и пользы Московского княжества; как же скоро возвратился законный владелец, дела пошли по-прежнему: Шемяка и Можайский добили челом своему господину, брату старшему Василию Васильевичу князьями, которые оставались ему верны: Михаилом Андреевичем Верейским, Василием Ярославичем Боровским и Борисом Александровичем Тверским{779}. Оба князя отступались от пожалованных в. князем волостей, просили только своих отчин, и то не всех; обещались возвратить все взятое ими из казны великокняжеской, особенно грамоты и ярлыки.
Но всего любопытнее для нас высказываемое в договоре их с в. князем недоверие, которое ясно показывает, что мир между князьями не мог быть искренним, что он вынуждался только обстоятельствами: Шемяка и Можайский просят, чтобы в. князь не вызывал их в Москву до тех пор, пока не будет там митрополита, который один как общий отец мог дать им ручательство в безопасности. Эта недоверчивость видна и из других мест договоров. Можайский повторяет: «А што ся, господине, тобе от нас сстало: а того ти, господине князь великий, мне не помнити, не поминати, ни мститися, ни на сердце не держати, ни твоей матери великой княгине, ни твоей в. княгине, ни твоим детем мне и моим детем, и до нашего живота»{780}. Бьет челом, чтоб дети в. князя сами целовали к нему крест, как скоро исполнится им по 12 лет.