История России. От Горбачева до Путина и Медведева

Тризман Дэниэл

Крушение советского строя – череда катастроф и неумелое на них реагирование.

Экономический кризис, вызванный падением цен на нефть и советскими политическими ошибками, породил, возможно, недовольство появлением множества выходов из данной ситуации. Политические реформы Горбачёва ослабили иерархию власти, раскололи коммунистическую элиту и открыли беспрецедентные возможности для автономной организации. Эти возможности были захвачены сначала небольшими группами убежденных националистов и антисоветских диссидентов, которые сформировали целые сети, распространившиеся от Прибалтики до Узбекистана. Конкурентные выборы на уровне республики побуждали и либералов, и оппортунистических местных коммунистов баллотироваться на антимосковской националистической платформе. Используя слабость центра, номенклатура националистов в республиках намеревалась захватить федеральное имущество от имени тех национальностей, принадлежность к которым они иногда десятилетиями подавляли.

Как только потребительские товары исчезли и советская власть зашла в тупик, распад оказался единственной надеждой для проведения быстрых экономических реформ. Терпимость Кремля по отношению к уличным демонстрациям уничтожила социальный контроль, который при правлении Брежнева был основной политики. Как только к демонстрациям присоединялось все больше и больше людей, страх перед наказанием снизился и началось движение по спирали. Не зная что делать, центральные власти использовали те инструменты, которые были в ходу в самых нецелесообразных ситуациях: нерешительные и непредсказуемые силовые удары совместно с не имеющей законной силы попыткой экономического шантажа.

Учитывая сложное сочетание ошибок и неудач, которые привели к краху, неудивительно, что никто не предсказал его пять лет назад. Крушение советского строя было не угрозой катастрофы. Это была череда катастроф и неумелое на них реагирование – как цепь событий, которая привела к Первой мировой войне и направила историю по одной из наименее вероятных тропинок.

Почему было не действовать более жестко?

И почему все так относительно мирно? Когда многонациональные государства распадаются, насилие может исходить в двух направлениям. Центральные органы власти могут попытаться запугать сепаратистские группы и территории, заставив их повиноваться. Однако после того, как разрушается центр, может произойти то, что еще хуже жестокости – это когда вдруг ставшие незащищенными этнические группы начинают противостоять друг другу в условиях анархии. Подстегиваемые страхом или геополитическими амбициями этнические лидеры стремятся использовать исторические обиды, ухватиться за временные возможности или просто ударить первыми из-за неуверенности в себе. Наибольшая опасность – когда диаспора оказывается отрезанной от своей этнической родины, став вдруг меньшинством внутри вновь созданного иностранного государства (как это было в случае с постсоветскими россиянами).

Советская неспособность использовать силу, чтобы сохранить Союз, исходила из угрызений совести и сомнений нескольких человек. Ничего неизбежного в этом не было. Уклончивые и двусмысленные речи Горбачёва гипнотизировали армию сторонников жесткой линии. Он их достаточно обнадеживал, говорил, что он заодно с ними, чтобы удержать их от массовых подработок на стороне, пока не стало слишком поздно. Если бы он не был искренне смущен и загнан в тупик, он не смог бы настолько эффективно нейтрализовать реакционеров. Чтобы дать обратный ход народной мобилизации, к 1991 году потребовалось бы массовое насилие. Сталин, Хрущёв, Брежнев и Андропов, вероятно, не колебались бы. Но Горбачёв и, что более удивительно, Язов и Крючков сомневались. Почему?

Лидеры стали жертвами своих прошлых успехов.

Бейссинджер утверждает, что лидеры стали жертвами своих прошлых успехов. Эффективность предыдущей политики контроля, которая потребовала малой крови, оставила их психологически неподготовленными:

«Правительственные лидеры не смогли приказать использовать грубую силу против гражданского населения, потому что способ восстановления их власти был для них невообразимым». Это звучит правдоподобно в отношении Горбачёва, знающего, что применение суровых мер разрушит его международную репутацию, прекратит все разговоры о реформах и сделает его невостребованным в старой гвардии, которая к этому моменту возненавидела его.

Тем не менее восстановление порядка при помощи танков и автоматов АК-47 некоторые из его коллег очень отчетливо себе представляли. Генерал Варенников насмехался над брезгливостью своих коллег-генералов после августовского путча: «Но если бы я был здесь, я бы заставил своих товарищей дело делать, а не сидеть по кабинетам и ждать». Существовали и другие ему подобные, такие как антисемитский генерал Макашов, позже командующий Урало-Приволжским военным округом. Была возможна кровавая бойня. Можно было только догадываться о мотивах Язова и Крючкова – их воспоминания не очень помогли. В главе 1 я предположил, что они отступили во время переворота, потому что почувствовали, что их власть над подчиненными тает. Дезорганизация, тактики проволочек и обмана, которые начал один из эшелонов в вооруженных силах и КГБ, означали, что насилие, если бы ему дали волю, могло иметь непредсказуемые последствия, и, вероятно, принесло бы мало пользы.

После переворота умеренность и ответственность маршала Шапошникова, советского министра обороны, имела важное значение. Он твердо возражал, когда Горбачёв, «высказав свои мысли вслух», ради сохранения Союза поднял вопрос о возможности военного переворота. Опасность появилась, когда после провала путча украинское правительство потребовало от всех армейских офицеров страны дать клятву верности Украине или отправляться в Россию. Если бы значительная доля военных

отказалась дать клятву и отказалась бы вернуться в Россию, остается только догадываться, что могло бы последовать. На самом деле почти все дали клятву верности. Позднее командующий советскими войсками на Украине генерал Андрей Николаев вспоминал: «Когда большинство генералов и офицеров заявили о своей преданности Украине, тогда и прекратились разговоры о СССР».

Таким образом, амбивалентность Горбачёва, готовность большинства офицеров принять разделение на национальные армии и безответственность все тех же сторонников жесткого курса, которые в конце концов оказались на ключевых постах, объясняет, почему центральная власть не смогла нанести ответный удар. Но что удержало невоссоединенную Россию от воспламенения? Почему гражданская война в Молдавии не распространилась на страны Балтии, Украины и Казахстана? Что остановило ультранационалистов в армии от присоединения русских к этим республикам, чтобы потребовать воссоединения со своей родиной?

Хотя информация об общественном мнении внутри диаспор разнородна и отношения, вероятно, достаточно изменчивы, похоже, что у большинства местных русских было мало желания воссоединиться со своей так называемой родиной. К концу 1991 года большинство в российских диаспорах, как и везде, начал благоприятствовать выходу из Советского Союза. Как уже отмечалось, в декабре 1991 года на украинском референдуме 55 % этнических русских избирателей поддержали независимость и значительное большинство населения России в Прибалтике также выступило за отделение от Союза. Несмотря на то что в Эстонии и Латвии к ним относились как к гражданам второго сорта, прибалтийские русские продолжали идентифицировать себя со своими новыми странами. Среди русских в Латвии, опрошенных в феврале 1995 года, 62 % называли Латвию своей родиной, по сравнению с 16 % тех, кто сказал, что их родиной была Россия. 47 % полагали, что образование могущественной России нежелательно, это почти вдвое больше тех, которые думали, что это желательно. Увидев, что случилось с русскими, спасенными в Чечне, очень немногие в странах Балтии хотели такой же участи.

Многие россияне в новой диаспоре считали, что пользовались лучшими экономическими и политическими перспективами там, где они были, чем на территории России. Осенью 1993 года 53 % русских в Эстонии, 43 % в Литве и 34 % населения в Латвии считали, что условия для таких, как они людей были намного хуже в России, чем в их нынешнем местоположении. Процентное соотношение русских, считающих точно так же, увеличилось во всех трех республиках на протяжении 1990-х годов. Большее процентное соотношение опрошенных (64 %, 49 % и 44 % соответственно), полагали, что уровень жизни, вероятнее всего, улучшится в их республике, а не в России; и опять же эти пропорции увеличились с течением времени. Во всех трех прибалтийских республиках в начале 1990-х годов россияне оценивали политическую систему своей республики более позитивно, чем они делали это в России. Влияние экономического кризиса, возможно, снизило напряженность в отношениях между русским и нероссийским коренным населением. В прошлом профессиональное разделение и экономическая дискриминация вызывали этнические обиды. Но все страдали от тягостного перехода к рынку. Занимаясь изучением уличных демонстраций в Латвии и Украине, Стивен Блум обнаружил, что в начале 1990-х годов протест против экономических трудностей [81] , в которых русские и коренное население могли выступать вместе, был заменен демонстрациями по национальным вопросам.

81

в начале 1990-х годов протест против экономических трудностей: другая причина состояла в том, что более экстремальные антибалтийские русские эмигрировали в Россию. С 1990 по 1994 годы поток мигрантов из трех прибалтийских республик в Россию составлял 13,7 % от этнически русского населения (по данным на 1989 год), проживающего в трех республиках.

Короче говоря, не было большого желания у большинства диаспор обращаться за помощью к российским националистам. Опросы весной 1995 года (54 % русских в Эстонии, 50 % в Латвии и 47 % в Литве) подтвердили, что «жесткие политики-националисты в России [82] угрожают миру и безопасности в этой стране». Жители Приднестровья в Молдове и крымчане в Украине были скорее исключением. На ранней стадии многие россияне в Украине и Казахстане также считали, что СНГ станет мощным, объединяющим институтом, интегрирующим большинство бывших советских республик. К тому времени слабость Содружества стала очевидной, момент для массовых восстаний прошел.

82

подтвердили, что «жесткие политики-националисты в России…»: конечно фракции, которые подстрекают к насилию, редко настаивают на ожидании, пока у них не будет поддержки большинства. Иногда очень небольшие группы могут повторять свои нападения. Тем не менее, по мнению диаспоры, объединения, радикально настроенные к стране пребывания, вероятнее всего проявляют насилие.