История российского сыска

Кошель Пётр Агеевич

Легализуя центральную агентуру, Герасимов наряду с тем вводил значительные изменения и в тактику полиции по отношению к тем центрам революционных партий, в составе которых он имел своих агентов. И в прежние времена полиция арестовывала далеко не всех тех революционеров, относительно деятельности которых она была осведомлена. Но задачей полиции во всех подобных случаях бывало через отдельных, ей известных революционеров добраться до самого центра данной организации, выяснить весь руководящий состав последней, для того чтобы затем одним ударом вырвать её всю, с корнем. Именно такова была система Зубатова. Герасимов наоборот ввёл систему сознательного оберегания от арестов тех центров революционных организаций, в составе которых он имел вполне надёжных агентов. Мотивировал он эту свою тактику следующими соображениями: в обстановке, когда революционное движение носит массовый характер, уничтожить

полностью революционные организации нельзя. Переарестовать всех революционеров нет никакой возможности. На место арестованных членов центральной группы всегда найдутся новые добровольцы, которые восстановят разбитую организацию. Но агента полиции, входящего в состав арестованного центра, всякий такой арест ставит под удар: если он арестован вместе с другими, то он на время выходит из числа активных сотрудников полиции; если он оставлен на свободе, то весьма вероятно, на него может пасть тень подозрения. Поэтому в результате ареста организация существовать не перестаёт, но имеется много шансов, что старый агент, осведомлявший полицию относительно её деятельности, выйдет из строя. Чтобы быть в курсе дел этой организации в её новом составе, полиции придётся искать нового агента, а такие поиски нелегки, они во всяком случае всегда отнимают некоторое время, в течение которого организация останется без внутреннего осведомителя.

По мнению Герасимова подобные аресты только вредны. Полиция должна идти другим путём. Организационных центров, поскольку в их составе имеется хорошая агентура, не следует разбивать арестами. Их нужно, наоборот, даже оберегать, для того, чтобы держать под постоянным и самым тщательным контролем и иметь возможность во всякое время парализовать наиболее вредные проявления их деятельности. Если такая организация ставит, например, тайную типографию, заводит динамитную лабораторию, устраивает склад оружия, взрывчатых веществ и т. д., то полиция должна производить аресты лиц, непосредственно относящихся ко всем этим вещам, не затрагивая руководящего центра организации. Вполне возможно производить и аресты отдельных членов – особенно тех, чья деятельность становится чрезмерно вредной, но такие аресты нужно производить постепенно, как аресты индивидуальные, и притом, конечно, считаясь с последствиями этих арестов для внутриорганизационного положения агента. Члены, особенно хорошо относящиеся к последнему, должны по возможности оберегаться; наоборот, его внутриорганизационные противники должны при первой же возможности изыматься из обращения. Производство ареста центральной организации как целого, допустимо только в особо важных случаях, например, в моменты острых политических кризисов, когда ожидаются особо важные выступления данной организации, предотвратить которые может арест руководящей ячейки, который внесёт разброд в ряды организации.

Далеко не все в этой системе было ново. Отдельные элементы её можно найти в практике многих видных деятелей полицейского сыска более ранних периодов. Герасимов только объединил эти элементы в одно целое, связал отдельные положения в сравнительно стройную систему. В своём законченном виде, логически додуманном до конца, это была настоящая полицейская утопия: все центры всех революционных организаций должны были бы существовать, как бы посаженные под стеклянные колпаки; каждый шаг их известен полиции; которая решает, что одно проявление их деятельности, с её точки зрения менее опасное, она допустит; другое, более вредное, пресечёт в корне; одному из членов организации дозволит писать прокламации и выступать с речами на митингах, так как он менее талантлив и его выступления производят меньше впечатления, а другого, более даровитого, посадит в тюрьму.

По рассказам Герасимова, осуществлять на практике эту свою систему организации полицейского розыска он начал ещё до появления Столыпина на посту министра внутренних дел, но ему все время приходилось натыкаться на сопротивление со стороны старых руководителей департамента, которые считали недопустимыми вводимые Герасимовым новшества. Отрицательное отношение к последним они пытались внушить и Столыпину, который вначале тоже с большой опаской смотрел на эксперименты Герасимова. Но затем вскоре – и это Герасимов ставит в большую заслугу Столыпину – последний понял все преимущества системы Герасимова и дал ему carte blanche.

Конечно, несмотря на неограниченные полномочия и почти столь же неограниченные кредиты, провести в жизнь полностью свою систему Герасимову не удалось: утопии, даже полицейские, не так-то легко воплощаются в действительность. Но изложенными принципами он руководствовался неукоснительно и смог достичь, по его мнению, весьма значительных результатов: целый ряд революционных центров им был поставлен под

самый тщательный контроль.

По утверждению Герасимова, из числа секретных агентов центрального значения, которые работали под его руководством, далеко не все были позднее раскрыты. Роль целого ряда из них до настоящего времени остаётся совершенно неизвестной. Объясняется это тем, что никаких сведений о них Герасимов в своё время в Департамент не представлял (а именно на основании сведений Департамента в 1917 году были раскрыты имена большинства обнаруженных агентов по Петербургу, так как архив самого Петербургского охранного отделения почти целиком погиб в дни революции), сношения с ними поддерживал только сам лично, никто другой их не знал, а после ухода Герасимова с поста начальника охранного отделения они также оставили свою полицейскую работу: Герасимов рассказывает, что, уходя из охранного отделения, он предложил наиболее ответственным из своих агентов решить, хотят ли они быть переданными его преемнику или предпочитают оставить службу совсем, и целый ряд из них выбрал последнее. Из их числа до сих пор никто не раскрыт.

В память декабристов — ведро пива

Уже в 1894 году у московских социал-демократов возникла мысль об объединении работавших во всей России со­циал-демократических кружков в партию и об устройстве в этих целях съезда, а в 1896 году эта мысль явилась и у петербуржцев, где «Группа 4-го листка» завязала по этому поводу сношения с Вильно, Киевом и Москвой и даже предлагала будущей партии свою типографию, однако аресты помешали осуществлению этих планов.

В конце того же 1896 года виленская группа начала перегово­ры о съезде с Петербургской и Киевской организациями, после чего были отправлены два делегата в Швейцарию для перегово­ров по этому вопросу с заграничным «Союзом русских социал- демократов», и летом 1897 года в Цюрихе представителями на­званных организаций был выработан проект объединения их в одну партию.

Независимо киевская группа «Рабочее дело», войдя в сношение с Петербургской, Виленской, Московской и Иваново-Вознесенской организациями, пыталась собрать съезд в Киеве в 1897 году, но так как на съезд в назначенное время прибыли лишь представи­тели от Петербурга и Москвы, то было решено считать съезд несо­стоявшимся и собраться лишь на частное совещание.

Совещание обсудило вопрос о созыве съезда и поручило за­няться его организацией киевской группе. «Рабочая газета» (бывшее «Рабочее дело») горячо принялась за дело и предложи­ла участвовать в съезде Петербургскому союзу фракции «стари­ков», Киевскому и Московскому союзам, Екатеринославской группе, Литовской социал-демократической партии, Бунду, заграничному «Союзу русских социал-демократов» и Харьковской организации. Все организации, кроме двух последних, изъявили согласие на съезд.

Работавшим в то время организациям в Иваново-Вознесенске, Одессе, Николаеве и Белостоке («Рабочее знамя»), а также Поль­ской социалистической партии приглашения не были посланы. Первым трем по причине их нерешительности, «Рабочему знаме­ни» — потому что ее считали тяготевшей к социалистам-револю­ционерам, а Польской партии — ввиду поставленных ею непри­емлемых условий.

Съезд собрался в Минске 1 марта 1898 года, этот день был из­бран сознательно, дабы подчеркнуть связь с деятельностью «На­родной воли», и продолжался три дня. В нем участвовали девять делегатов: по одному от Петербурга, Киева, Москвы и Екатеринослава, два от Бунда и два от «Киевской газеты». Съезд выработал организационный устав.

Съезд, на котором было заложено основание Российской соци­ал-демократической рабочей партии, прошел, как это ни странно, малозамеченным и в розыскной летописи оставил след мимолет­ного эпизода.

Единственными свидетелями социал-демократического «рож­дества» были несколько «летучих» филеров. Они следили за Б. Эйдельманом, которого окрестили Лохматый. 27 февраля Эйдельман привел их из Харькова в Минск, На другой день он посетил дом на Захарьевской улице и виделся там с интеллигентом евреем, кото­рому филеры дали кличку Черный. То был А. Я. Мытникович.

Так Департамент полиции подошел близко к самому центру Еврейского рабочего союза. Мог ли думать Эйдельман, твердя­щий все время о конспирации, что свидание на Захарьевской улице приведет к провалу? И что на след минских совещаний навел сыщиков он сам, главный организатор учредительного съезда?

Но следует отдать ему должное: с внутренней стороны конспи­рация при созыве минского съезда была проведена образцово. Правда, когда филеры заметили появление в Минске других на­блюдаемых, известных им по Киеву, Департамент полиции почу­ял недоброе и телеграфировал Зубатову: «Тучапский, Эйдельман и Вигдорчик находятся в Минске при трех филерах. Командируй­те немедленно помощь».