История российского сыска

Кошель Пётр Агеевич

Но съезд уже прошел. Относительно его характера «охранка» долго еще оставалась в неведении, даже Зубатов не имел вполне точных сведений, хотя в совещаниях участвовал представитель Москвы. Вот что, например, сообщал он Ратаеву:

«По имеющимся конфиденциальным сведениям, съезд пред­ставителей нескольких местных революционных организаций, провозгласивших объединение последних под общим названием «Российской социал-демократической рабочей партии», состоял­ся в Минске 1—2 марта минувшего года. Участниками названного съезда были: привлеченные уже к дознаниям Борух Эйдельман (представитель от группы, издававшей «Рабочую газету»), Абрам Мытникович и Арон Кремер (от Еврейского рабочего

союза в Рос­сии и Польше), Казимир Петрусевич (от Екатеринославского круж­ка), Павел Тучапский (от киевского «Союза борьбы за освобожде­ние рабочего класса»), Александр Вановский (от такого же союза в Москве), один делегат минских социал-демократов и одно лицо, оставшееся неарестованным». В сноске к этому месту было ска­зано: «Негласно поднадзорный дворянин Рудольф Иванов Дани­лович, живший до сентября в Петербурге, откуда отметился в Варшаву».

И далее:

«Общие собрания участников съезда (7—8 человек) проходили в одном из домов на Захарьевской улице (вероятно, в квартире арестованного в июльскую ликвидацию Петра Румянцева). Во­просами по заранее составленной программе на съезде были: раз­меры компетенции Центрального Комитета партии, степень ав­тономности местных групп, их наименование, характер отноше­ния к партиям: Польской социалистической, «Народного права», социалистов-революционеров и пр. Главнейшие постановления минского съезда опубликованы в известном «Манифесте» Рос­сийской социал-демократической партии. Инициатива съезда и руководство его занятиями принадлежали, по-видимому, пред­ставителю южнорусских рабочих организаций Б. Эйдельману, а главными сотрудниками в этом деле были, вероятно, Мытнико­вич, Кремер и Румянцев».

Из приведенного документа видно, что сам Зубатов даже поч­ти год спустя не имел точных сведений о съезде; ему не был изве­стен представитель минской социал-демократической группы Кац; о присутствии на съезде петербургского делегата Радченко он, очевидно, и не подозревал; наоборот, был указан Данилович, который, насколько нам известно, к съезду отношения не имел; наконец, Вигдорчик, которого филеры видели в Минске, почему- то совсем не упомянут.

Несомненно, в работе с минским (историческим) съездом «ох­ранка» дала маху.

Еврейское рабочее движение, зародившееся в начале 90-х го­дов, оформилось на съезде в Вильно 25—27 сентября 1897 года, когда возник Всеобщий еврейский рабочий союз, который при­нято именовать ради краткости Бундом.

Когда после разгрома южных организаций Зубатов встал фак­тически во главе всего политического розыска империи, первой его заботой было желание обзавестись хорошим осведомителем в бундовской среде. Для этого ему надо было сделать пробный улов, и с такой целью он закинул сети в тихие воды жандармских воеводств, где при невольном попустительстве полицейских гене­ралов еврейский пролетариат плодился и множился с угрожаю­щей быстротой.

Зубатову вообще очень везло, не изменило ему счастье и в этом случае: за четыре месяца он успел выявить центральных деятелей Бунда, нанес затем последнему сокрушительный удар и в то же. время обзавелся ценной агентурой.

Надо признать, в розысках по делу Бунда медниковские мо­лодцы проявили чудеса: в незнакомых городах и местечках, не зная местных обычаев, не понимая ни слова по-еврейски, мос­ковские филеры целыми месяцами толклись возле еврейского гетто, жившего обособленно и относившегося крайне подозри­тельно ко всякому пришлому; они удачно, «на глаз», намечали се­бе лидеров и затем цепко держались за них, тащились за ними из города в город.

Но было бы ошибкой приписывать розыскные успехи москов­ской «охранки» чрезвычайному искусству «летучих» филеров.

Не подлежит сомнению, что всякое наружное наблюдение, как бы оно ни было виртуозно, можно заметить. Слишком беспечны^ слишком самонадеянны были бундовские «подопечные».

А к каким результатам вела эта беспечность, сейчас увидим.

Мы уже знаем, что Б. Эйдельман, как это сообщалось наблю­дением, находясь в Минске, виделся с Черным, которым оказал­ся Мытникович, он же Мутник. После отъезда Эйдельмана филе­ры занялись Мутником и установили, что он встречался с другим персонажем — Школьником (А. Кремер), который обратил на се­бя внимание чрезвычайной деловитостью. Таким образом, на первых же порах в розыскной оборот московских сыщиков по­пали два члена ЦК Бунда.

Наблюдение за Кремером и Мутником выяснило в течение марта их встречи с супругами Фин, Цепринской, Кацнельсоном и Поляком. В апреле наблюдение из Минска перекинулось в Лодзь, куда выехал Мутник: там выявили еще шестерых членов Бунда.

Лодзинская слежка вывела на Бобруйск, где была подполь­ная бундовская типография. Это стало определенно ясно, когда туда явился некто Г. Сороко, привезший с собой четыре пуда бумаги.

В числе захваченной добычи особо ценными оказались циф­ровые записи, обнаруженные у некоторых арестованных и затем дешифрованные в Департаменте полиции специалистом этого де­ла И. А. Зыбиным.

Это были записи по выдаче нелегальной литературы. Они ука­зывали, что одна из арестованных, Гурвич, заведовала нелегаль­ной библиотекой. Перечень читателей попал в руки полиции.

Далее — сорок адресов, касавшихся разных городов и месте­чек, имевших то или иное значение в подпольной работе.

Все арестованные по делу Бунда были доставлены из провин­ции в Москву, где их подвергли полной изоляции и строгому режиму. Ротмистр Ратко вел с каждым беседы. Первым сдался бобруйский типографщик (орфография подлинника):

«Г-ну ротмистру Ратко.

Имею честь Вам заявить, что после освобождения моей с под стражею, намерен и так решил, что я буду энергично действовать для того, чтобы найти тот лицо, который меня втянул в деле, за которого я привлечен, и как только я узнаю кое что об этом ли­це, а так же с кем он имеет сношения, я немедленно дам знать Ва­шему высокородию.

С почтением С. Каплинский».

Как человек опасливый и малограмотный, Каплинский старался возможно реже писать начальству, но донесения сотруд­ника Павлова (агентурный псевдоним, данный ему в честь Павлыча — Медникова) расценивались высоко. Обыкновенно Кап­линский сообщал такие сведения, которые не могли его прова­лить. Охранное отделение тоже, дорожа им как единственным солидным источником по Бунду, прикрывало его. Избегая по си­стеме Зубатова слишком близкого, непосредственного участия в практической революционной деятельности, Каплинский ста­рался занимать позицию человека бывалого, оказывал изредка технические услуги и благодаря прежним связям имел возмож­ность узнавать многое.

Провокаторство Каплинского впоследствии выявил Бурцев. Каплинского после революции нашли в Саратове и по решению трибунала в 1918 году расстреляли.

В 1900 году Каплинский указал на ковенский кружок. Эта группа из тринадцати человек была арестована и привезена в Москву. Двоих из них «охранке» удалось завербовать: шляпоч­ника Вилькийского и резчика Валта.

В апреле 1912 года стало известно, что в Вильно организован «террористический отряд» с целью убить губернатора края фон Валя, прокурора Виленской палаты и других важных чиновников. В отряде — четыре местных еврея и два поляка, а также два неус­тановленных лица. Заготовлено шесть новых револьверов, два кинжала...