История российского сыска

Кошель Пётр Агеевич

Исходя из версии о принадлежности Николаева к «зиновьев­ской оппозиции», сотрудники НКВД, заместитель прокурора СССР А. Я. Вышинский и следователь по важнейшим делам Про­куратуры СССР Л. Р. Шейнин, принимавшие участие в расследо­вании этих дел, а затем и работники Верховного суда СССР, рас­сматривавшие их, стали на путь фальсификации и извращения действительных фактов и обстоятельств, искусственно увязали это трагическое событие с мнимой антисоветской деятельностью бывшей «зиновьевской оппозиции», которая якобы действовала под руководством центра, находящегося в Москве.

В результате проверки, произведенной по материалам партий­ных архивов и архивов органов госбезопасности,

данных о том, что Николаев примыкал к каким-либо оппозиционным группи­ровкам, в том числе и к «зиновьевской», не обнаружено.

Как известно, по первоначальному замыслу намечалось Зино­вьева и Каменева осудить по одному делу с Николаевым и други­ми. Однако доказать взаимосвязь дел не удалось.

3 февраля 1935 года на оперативном совещании заместитель наркома внутренних дел СССР Я. Агранов, касаясь хода рассле­дования дел, возникших в связи с убийством Кирова, заявил: «Нам не удалось доказать, что «московский центр» знал о подго­товке террористического акта против товарища Кирова».

Решение об организации судебного процесса по делу Зиновь­ева, Каменева, Федорова, Евдокимова и других было принято только в январе 1935 года, то есть после уже закончившегося су­дебного процесса «ленинградского центра» (Николаев и другие).

Принимавший участие в расследовании дела о так называемом «московском центре» Д. Дмитриев в письме от 7 августа 1937 года, адресованном Ежову, ссылаясь на свои заслуги, указывал:

«Я разоблачил в 35-м году Бакаева, который дал мне показа­ния о своей контрреволюционной деятельности. Это обстоятель­ство тогда решило вопрос о процессе, по которому были тогда привлечены Зиновьев и Каменев. Сознание Бакаева явилось крупнейшим фактором. Так было написано в одном из сообще­ний правительства, выпущенном в 1935 году. Сознанием Бакаева мотивировалась возможность организации суда над Зиновьевым и Каменевым, которых тогда наметили послать только в ссылку. Вы этот момент помните».

Был ли «московский центр»?

Это утверждение Дмитриева подтверждается опубликованным в печати 16 января 1935 года следующим сооб­щением Прокуратуры СССР:

«При производстве расследования по делу Бакаева И. П., Герти- ка А. М., Куклина А. С. и других, привлеченных к ответственности в связи с раскрытием в городе Ленинграде подпольной контррево­люционной группы, подготовившей и осуществившей убийство т. С. М. Кирова, были получены данные в отношении подпольной контрреволюционной деятельности Зиновьева Г. Е., Евдокимова Г. Е., Каменева Л. Б. и Федорова Г. Ф., дела о которых первоначаль­но были направлены на рассмотрение Особого совещания НКВД.

Ввиду этих данных и, в частности, показаний Бакаева И. П., разоблачающих участие Зиновьева, Евдокимова, Каменева и Фе­дорова в подпольном организационном «московском центре», и Сафарова, сообщившего следствию ряд фактов о подпольной контрреволюционной деятельности указанных выше лиц вплоть до последнего времени, дело по обвинению Зиновьева, Евдоки­мова, Каменева и Федорова передано на рассмотрение Военной коллегии Верхсуда Союза ССР».

Из материалов судебного дела видно, что Дмитриевым в нача­ле 1935 года действительно были получены от Бакаева разверну­тые «показания», в которых указывалось, что бывшие «зиновьевцы» ведут антисоветскую деятельность, представляют собой контрреволюционную организацию, имеют руководящий центр и т. д. Вместе с тем в этих показаниях никаких конкретных фактов антисоветской деятельности «зиновьевцев» не приводилось, а вы­воды о наличии контрреволюционных организаций и центра яв­лялись голословными. Между тем именно эти показания дали возможность работникам органов

следствия получить от других обвиняемых по настоящему делу формальные признания своей виновности, что в последующем было использовано для приня­тия необоснованного решения об организации судебного процес­са по делу так называемого «московского центра».

Расследование по делу было проведено с грубейшими наруше­ниями законности, необъективно и тенденциозно, с обвинитель­ным уклоном, в отрыве от фактических обстоятельств дела. Работ­ники следствия придерживались лишь одной версии об убийстве Кирова «зиновьевцами» и для обоснования ее применяли обман и другие методы и средства фальсификации. Полученные таким образом ложные показания затем использовались с применением нажима и вымогательства для признания несуществующей вины и другими обвиняемыми. Показания лиц, проходящих по делу, о их якобы преступной деятельности записывались в протоколах до­проса произвольно, в общей форме, как правило без ссылки на конкретные факты и обстоятельства, без указания определенного времени происходивших событий.

Касаясь методов расследования, замнаркома внутренних дел Агранов на оперативном совещании сотрудников НКВД СССР 3 февраля 1935 года заявил:

«Наша тактика сокрушения врага заключалась в том, чтобы столкнуть лбами всех этих негодяев и их перессорить. А эта за­дача была трудная. Перессорить их необходимо было потому, что все эти предатели были тесно спаяны между собою десяти­летней борьбой с нашей партией. Мы имели дело с матерыми двурушниками, многоопытными очковтирателями. В ходе след­ствия нам удалось добиться того, что Зиновьев, Каменев, Евдо­кимов, Сафаров, Горшенин и другие действительно столкну­лись лбами».

Как происходили эти «столкновения», видно на примере до­проса 10 января 1935 года Каменева, когда работники НКВД требовали от него признания существования подпольной контр­революционной организации, утверждая, что Зиновьев это об­стоятельство уже подтвердил. Между тем последний в то время таких показаний не давал.

Несмотря на широко применявшиеся сотрудниками НКВД и работниками прокуратуры Вышинским и Шейниным незакон­ные методы расследования, доказательств преступной антисовет­ской деятельности обвиняемых получено не было.

В ходе следствия преследовалась цель доказать существование подпольной контрреволюционной зиновьевской организации во главе с руководящим «московским центром». Для получения таких признаний, по существу формальных, как это видно из материалов расследования и проверки, применялся метод навя­зывания арестованным голословных и расплывчатых формули­ровок, без указания в них определенных фактов, места и вре­мени происходивших событий. В ходе последующих и неодно­кратных допросов подобные формулировки в различных их комбинациях и вариантах усиливались, и таким образом следо­ватели создавали видимость признания обвиняемыми своей ви­новности.

Так, например, в показаниях Башкирова, Тарасова, Файвило- вича, Федорова и ряда других записано, что бывшие оппозицио­неры после XV съезда якобы возвращались в партию «по прямой директиве» Зиновьева в двурушнических целях. Однако никто из них не показал, когда и кому была передана эта директива и како­во было ее подлинное содержание.

Допрашивая Зиновьева, следователи пытались изобразить по­добной директивой его письмо Румянцеву от 30 июня 1928 года, которое, однако, никаких антипартийных установок не содержит. В этом письме Зиновьев предлагает Румянцеву обратиться в ЦКК с заявлением о восстановлении в партии и, в частности, указыва­ет: «Торговаться теперь с партией из-за формулировки заявления недопустимо. То, что решил съезд, надо принять».