История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2
Шрифт:
«умеренных» ученых футуристов. В течение нескольких лет он был только
одним из более или менее обещающих поэтов, и единственная его книга,
опубликованная до 1917 года, не обратила на себя внимания.
В 1917 г. он написал изумительный цикл стихов, составивший книгу
Сестра моя жизнь . В то время она не была опубликована, но ходила в
списках, и Пастернак постепенно сделался
образцом. Подражания ему стали появляться в печати еще до того, как
появилась его книга, и
влияния его избежали лишь немногие поэты. Оно затронуло не
только футуристов, вроде Асеева, но и поэтов совсем иных школ,
как Мандельштам и Цветаева, и даже последние стихи Брюсова
представляют собой старательное подражание Пастернаку.
Сестра моя жизньбыла напечатана только в 1922 г. За ней появилась
вторая книга Темы и вариации(1923), которая, хоть и не всегда остается на
уровне первой, иногда достигает даже большего. За последней год он написал
несколько вещей в прозе, такого же оригинального и интересного стиля.
В отличие от поэтов, обычный читатель остался к Пастернаку холоден, по
причине его крайней «трудности».
Очень соблазнительно сравнить Пастернака с Джоном Донном: как и стихи
Донна, хотя и не так долго, стихи Пастернака оставались ненапечатанными и
были известны только поэтам; как и Донн, он «поэт для поэтов», и влияние его
на собратьев по мастерству гораздо больше, чем популярность у читателя.
С менее внешней стороны можно сказать, что Пастернак напоминает Донна
сочетанием громадного эмоционального напора с высшей степенью
поэтического «остроумия»; как и у Донна, одно из основных его новшеств –
введение технических и низких образов взамен стандартного поэтического
словаря; и, как и у Донна, стих Пастернака сознательно избегает сладкозвучия
предыдущей эпохи и разрушает «итальянизированную» сладость поэтического
языка. Правда, в этом отношении Пастернак – всего лишь один из футуристов.
В Пастернаке читателя особенно поражают две вещи: огромный напор
поэтической страстности, которая заставляет сравнивать его с
Лермонтовым, и необычайная аналитическая острота видения,
соединенная с сознательной новизной выражения.
Пейзажи и натюрморты Пастернака являются, быть может, главными
его открытиями. Они
видит мир; поначалу они кажутся до смешного натянутыми, но чем чаще
их перечитываешь, тем больше понимаешь почти математиче скую
точность образности.Вот, например, как он передает привычнейший образ
русской дороги, до того отполированной колесами, что ночью в ней отражаются
звезды: « И через дорогу за тын перейти Нельзя, не топча мирозданья». Это
романтично по духу. А вот типичное прозаическое сравнение из стихотворения
Весна: « …воздух синь, как узелок с бельем у выписавшегося из больницы».
Ритмы Пастернака тоже удивительны; нигде он не достигает такой
силы, как в изумительном цикле стихов ( Темы и вариации) – Разрыв– о разрыве
с любовницей. По эмоциональной и ритмической силе эти девять
стихотворений не имеют себе равных в современной русской поэзии.
Именно эмоциональность так отличает Пастернака от других футуристов, с
169
которыми у него общее только стремление трансформировать поэтический
язык.
Отличие подчеркивается его аполитичностью и отсутствием «зауми».
То, что он «темен» для поверхностного читателя, идет от того, что поэт
видит и понимает виденное по-новому; читателю, чтобы понять поэта,
нужен не какой-нибудь особый ключ, а только – внимание.
Если Пастернак идет от какого-либо из мастеров, то прежде всего от
Анненского, который был тоже несколько «темен» по той же причине; но
Анненский был болезненным декадентом до самой сердцевины – Пастернак же
совершенно свободен от всякой болезненности: его стихи взбадривают, и его
поэзия вся – в мажорном ключе.
Написанные им несколько рассказов в прозе замечательны той же
смелостью самостоятельного видения; первое впечатление странности,
производимое этим распадом мира по новым линиям разлома, постепенно
приводит к приятию этого нового мира, или, вернее, нового способа сведения
его множественности к ясным формам.
Есть основания предполагать, что Пастернак разовьется в интересного
прозаика, но, прежде всего, он останется большим лирическим поэтом.