История Советского Союза. 1917-1991

Хоскинг Джеффри

Но правилом было то, что описывает Марголин. Его бригада никогда не могла справиться с заданием и получить еду в достаточном количестве. Чем голоднее они были, тем хуже работали, а чем хуже работали, тем сильнее голодали. Выхода из этого порочного круга не было. По словам Варлама Шаламова, золотые рудники за три недели превращали здоровых людей в инвалидов: голод, бессонница, многочасовой тяжелый труд, избиения. Ни один рабовладелец прошлого не стал бы столь нерачительно расходовать свой капитал, но НКВД за невольников не платил, и если они умирали, то потерн могли быть легко возмещены за счет новых арестов. Солженицын очень точно назвал лагеря “истребительно-трудовыми”.

Был только один способ вырваться из порочного круга голода, истощения, болезней и медленной смерти — получить “теплое местечко”, не связанное с физическим трудом. Лучшие из них были в лагерной администрации, в больницах, на кухне и в КВЧ — культурно-воспитательной

части, странном дополнении некоторых лагерей, соединяющем политическую пропаганду с попытками создавать пьесы и ставить спектакли. Некоторые коменданты лагерей находили удовольствие в том, что владели “крепостными театрами”. Эти “теплые местечки” в полном смысле слова спасали людям жизнь. Марголин заметил, что социальное неравенство нигде не принимало столь вопиющие формы, как в лагерях, где различия между кухонным или любым другим надзирателем и простым зэком, которого выгоняли в лес каждое утро, были большими, нежели различия между миллионером и чистильщиком сапог в Нью-Йорке.

В некоторых лагерях политзаключенные имели преимущества в борьбе за такие места: большинство из них по крайней мере было грамотно, а у некоторых имелся и административный опыт. Однако обычно “теплые местечки” предназначались для уголовников, чья численность составляла около 15% от населения лагерей, но именно они занимали в лагерной иерархии высшие ступени. Эдуард Бука рассказывает о послевоенной Колыме, что уголовники захватили все “теплые местечки”, жили в отдельных, наиболее комфортабельных помещениях и получали лучшую одежду и пищу. Они принесли с собой нравы советского уголовного мира: строгое следование собственным интересам и смертоносную эксплуатацию всех прочих. Уголовники безжалостно грабили политических и установили в лагерных бараках и на рабочих местах нечто вроде власти мафии.

Даже несчастные “простые рабочие” имели некоторые возможности для выживания, если им везло с бригадой. Основным способом была туфта, что означало обман и приписки. Экономия, столь высоко ценимая в рапортах, создавала благоприятные условия для такого рода обмана. Солженицын приводит хороший пример туфты на лесоповале. Бригадир, по возможности войдя в сговор с нормировщиком, который и сам чаще всего был зэком, завышал количество срубленных деревьев, что позволяло бригаде зарабатывать достаточное количество пищи. Грузчики, возчики и плотогоны, ответственные за сплав леса вниз по реке, не были заинтересованы в том, чтобы вскрывать этот обман, поскольку с его помощью они могли выполнить и свои нормы. Начальство лесопильни, расположенной вниз по реке, работало по тому же принципу. Так же поступали и поездные бригады, доставлявшие бревна на лесобазы по железной дороге. Только конечные потребители древесины — в основном это были мебельные фабрики — были заинтересованы в разоблачении приписок. Но даже они не отказывались от товара, снабжение их было столь скудным, что они были рады и тому немногому, что получали. Если они все же выставляли рекламации по поводу недостачи, расследование затягивалось на месяцы и после завершения нисколько не способствовало улучшению снабжения. Только в исключительных случаях в лагерях работали специальные следственные комиссии, в результате деятельности которых “виновные” партии арестантов этапировались в какое-нибудь другое место.

Совершенно очевидно, что принцип туфты распространился не только на лагеря, но и на всю советскую экономику и имел определяющее значение для выполнения плановых показателей. Туфта стала основополагающим принципом сдельной оплаты труда. Ее существование заставляет подвергать сомнению все советские производственные показатели.

Тем не менее совершенно ясно, что столь благоприятное положение не могло существовать вечно и повсеместно. Смертность в советских лагерях была исключительно высока. Точные подсчеты сделать невозможно — в разных лагерях все складывалось по-разному. Притчей во языцех стали Колыма и Воркута, чрезвычайно опасны были лесозаготовки. По подсчетам Роберта Конквеста, смертность в лагерях до 1950 г. составляла как минимум 10% в год — в наиболее благоприятных условиях и 30% — в самых страшных лагерях.

Еще труднее составить более или менее точное представление об общей численности населения лагерей. Практически все такие подсчеты основаны либо на экстраполяции разрозненных сведений о каком-либо определенном лагере, либо исходят из общего количества занятого населения Советского Союза, где невозможно отличить зэков от прочих работников. Подсчеты, основанные на этих весьма недостоверных источниках, показывают, что численность зэков в конце 1930-х гг. составляла от 3 до 15 млн. человек. Последняя цифра основана на впечатлении, которое складывается после прочтения записок горожан и интеллигенции — не было никого, у кого не арестовали знакомого или родственника. С другой стороны, нам не известно точно, сколько простых рабочих и крестьян было затронуто репрессиями —

а они составляли большинство населения. Роберт Конквест в своей фундаментальной работе, посвященной этой проблеме, приходит к цифре 8 млн. заключенных в конце 1938 г. — без учета уголовников. Принимая эту цифру за среднюю на период 1936–50 гг., Конквест пришел к выводу, что погибло около 12 млн. заключенных. Но даже эта цифра не учитывает ни казненных, ни жертв раскулачивания, большинство из которых умерло до 1936 г. Если же учесть и эти жертвы, то можно прийти к выводу, что сталинский террор обошелся стране в 15–20 млн. жизней.

Трудовые лагеря были неотъемлемой частью сталинского общества. Они были неизбежным следствием применения именно такого способа переустройства промышленности и сельского хозяйства, который решила применить партия, — уничтожение “буржуазных специалистов” и назначение на их места своих способных молодых людей. В немалой степени террор был следствием методов, которые Сталин применял для устранения своих оппонентов. Ни одна страна не может столь безрассудно и безжалостно пожирать свой народ. Террористический сталинский режим не мог существовать бесконечно. Поэтому попытки положить ему конец должны были поставить преемников Сталина перед весьма серьезными дилеммами.

ОБЩЕСТВО ПРИ СТАЛИНЕ

Современные Сталину западные наблюдатели пытались найти объяснение странному и устрашающему феномену конца тридцатых годов в самом положении вождя. В ситуации, когда нет воинствующей прессы или парламентской оппозиции, такая личность, как предполагали западные исследователи, была нужна для борьбы с коррупцией, ленью и растущей независимостью подчиненных. Борьба эта велась при помощи “постоянной чистки”, когда периодически смещались слишком уж хорошо устроившиеся чиновники. Им на смену приходили те, кто был лично предан Сталину. “Постоянная чистка” должна была стать основополагающей чертой новой политической системы — “тоталитаризма”. Его главными характерными чертами были (I) централизованное управление экономикой; (II); единственная массовая партия, мобилизующая население на “строительство социализма” или на борьбу с врагами; (III) монополия государства на средства массовой информации; (IV) террористическая и вездесущая тайная полиция, осуществляющая надзор над каждым человеком; (V) поклонение вождю; (VI) единственная официальная идеология, обещающая в будущем построение совершенного общества, провозгласившая свое главенство над законностью и личностью. Существовало мнение, что нацистская Германия и фашистская Италия (где родился сам термин “тоталитаризм”) являли собой пример того же общественного типа. Это относится и к возникшим уже в послевоенное время коммунистическому Китаю и новым социалистическим странам Центральной и Восточной Европы.

В целом такая модель кажется мне вполне убедительной. Правда, вопрос о том, насколько эта модель реально подходит к нацистской Германии и фашистской Италии, остается открытым, ее точное соответствие характерным чертам того общества, чье рождение я только что попытался описать, не вызывает сомнений. Но все же она не описывает общество как целое: молчаливо предполагается, что рабочие, крестьяне и интеллигенция были пассивными объектами террора и мобилизационных кампаний. Никогда не исследовался должным образом правящий класс, необходимый вождю для осуществления его власти. Благодаря тем преимуществам, которые дает историческая перспектива, и исключительному обилию исторических документов мы теперь можем видеть, что различные социальные слои не были просто пассивны и что их влияние, требования и устремления, конечно, сильно воздействовали на развитие системы в целом.

На самом деле в суматохе экономической перестройки и террора рождалась не просто новая политическая система, но и новый тип общества. Оно вовсе не должно было до бесконечности подвергаться “постоянным чисткам” и стало в конце концов иерархичным, глубоко консервативным и удивительно стабильным.

Сердцем его были новые технические специалисты, чья карьера уже складывалась на партийной работе, поэтому они хорошо подходили для замены “буржуазных специалистов”, занимавших в течение двадцатых годов ведущее положение и в экономике, и в областях, где требовались специалисты с высшим образованием. Политическая и техническая грамотность, которой обладал новый образованный класс, делали его представителей незаменимыми. В феврале 1931 г. Сталин, издеваясь над ставшими теперь старомодными практиками (членами партии, не имевшими специального образования), заявил, что теперь большевики сами становятся специалистами. “В период реконструкции техника решает все”. По словам Сталина, хозяйственник, не желающий изучать технику и вникать в нее, вообще не хозяйственник, а посмешище.