История Советского Союза. 1917-1991
Шрифт:
Те, кто остался в России, стремились объединяться в группы. Это типично для поведения писателей в кризисные периоды истории, и несомненно, что во время гражданской войны только принадлежность к какой-либо группе давала возможность хотя бы минимально удовлетворять основные жизненные потребности. Даже когда физические условия существования улучшились, писатели поняли, что им по-прежнему легче всего совместно владеть журналом или издательством, где они могли проводить свои встречи и рассчитывать на публикацию своих произведений. К тому же выяснилось, что теперь им нужно завоевывать благосклонное отношение и покровительство партии, чего опять-таки легче добиться коллективом.
Эти творческие группы были чрезвычайно разнообразны. В первые дни осуществленной утопии некоторые пытались распространять некую особую “пролетарскую культуру”. Пользуясь поддержкой Луначарского, они создавали на заводах хоры, театральные и художественные студни, ставили спектакли, писали картины и распевали гимны, основным содержанием которых была жизнь рабочего класса. Создавались даже симфонии заводских гудков и свистков.
Тем не менее большинство партийных вождей отвергало идею возможности существования специфической “пролетарской культуры” как совершенно абсурдную. В этом вопросе, как и в военной и технической областях, Троцкий и Ленин придерживались единой точки зрения и полагали, что пролетарские писатели должны прежде всего овладеть прирожденным мастерством деятелей аристократической и буржуазной культуры. Троцкий в своей статье “Литература и революция” (1923) особо подчеркнул, что партия не должна командовать в сфере искусства, а, по мнению Троцкого, должна поощрять искусство, покровительствовать ему и осуществлять только косвенное руководство. Действуя в таком духе, партия на протяжении почти всех 1920-х гг. терпимо относилась к различным направлениям литературы и даже поощряла их, кроме, разумеется, тех, что были признаны “контрреволюционными”. Еще в 1925 г. Центральный Комитет призывал к свободному соревнованию между различными “группами и течениями”, назвав, правда, “пролетарских писателей” будущими идеологическими руководителями советской литературы.
На осуществление этого “будущего идеологического руководства” более всех других претендовала одна группа. Это был РАПП — “Российская ассоциация пролетарских писателей”, издававшая журнал “На посту”. В отличие от Пролеткульта, с которым РАПП состоял в отдаленном родстве, последний имел в своем составе лишь немногих настоящих рабочих. На самом деле, большинство рапповских писателей происходило из интеллигенции и опиралось на молодежное партийное движение — комсомол. Наиболее заметная в РАППе личность, Леопольд Авербах, был одним из основателей комсомола и даже секретарем его московской организации; кстати, он приходился родственником Свердлову. Вследствие всего этого рапповцы были группой партийных активистов, и когда они объявляли, что осуществляют “пролетарскую гегемонию”, то на самом деле благодаря обычной смысловой подтасовке подразумевалось, что они представляют в литературе партийные интересы. Само название рапповского журнала выдает их литературную позицию: “Мы должны стоять на посту, чтобы обеспечить чистоту и твердость коммунистической идеологии”.
Таким образом, неудивительно, что основным занятием рапповцев была не собственно литература, но литературная критика. В конце 1920-х гг. несколько “попутчиков” — терпимых властями беспартийных писателей — пали жертвами рапповских атак. Маяковский пытался утихомирить их тем, что сам стал членом РАППа. Опыт сотрудничества с этой организацией оказался для Маяковского столь печальным, что, вероятно, сыграл немалую роль в самоубийстве поэта в 1930 г. Другим cause celebre [8] стала рапповская атака на Замятина. Его роман “Мы” был опубликован за границей, поскольку сатира оказалась чрезмерной для любого издательства в России. В романе описано будущее общество, где люди лишены фантазии путем проведения специальной операции — “фантазиэктомии” — для того, чтобы они могли наслаждаться безмятежным “математически определенным счастьем”. РАПП возражал против факта заграничной публикации (хотя до сих пор это было общепринятой практикой) и осуждал взгляды Замятина. Под давлением РАППа (поддержанного редакционной статьей “Правды”, объявившей эту литературную группу “ближайшей к линии партии”) издательства отказывались печатать Замятина, его книги изымались из библиотек, а пьесы не ставились в театрах. В 1931 г. Замятин написал письмо непосредственно Сталину, где утверждал, что для него лишение возможности писать равносильно “смертному приговору”. Замятин допускал, что имеет очень неудобную привычку говорить не то, что выгодно, но то, что кажется ему правдой. В особенности же, писал Замятин, он никогда не скрывал своего отношения к литературному раболепию, карьеризму и отступничеству. “Я всегда считал и считаю, что они унизительны и для писателя, и для революции”. Замятин просил дать ему возможность уехать, чтобы продолжать писать. Сталин выдал ему выездную визу.
8
Cause celebre — (фр.) — типичный случай.
Так возник разрыв между эмиграцией и советской культурой, существующий до нашего времени. Но триумф РАППа не был продолжительным. Деятели “культурной революции” тоже были уничтожены — в общепринятом порядке.
СТАЛИНСКИЙ ТЕРРОР
В поэме на смерть Ленина в 1924 г. Маяковский писал: “Я боюсь, /чтоб шествия/ и мавзолеи, /поклонений/ установленный статут /не залили б/ приторным елеем /ленинскую/ простоту”. Опасения эти в полной мере оправдались — что, может быть, в известной степени помогает понять причины самоубийства
Эти публикации по случаю пятидесятилетия Сталина начали процесс переписывания истории — то, что Михаил Геллер и Александр Некрич назвали “национализацией памяти”. Впоследствии это сыграло в интеллектуальной жизни Советского Союза поистине разрушительную роль. Даже бывшие члены оппозиции присоединились к общему хору славословий. Особенно это было заметно на XVII съезде партии в 1934 г., так называемом “Съезде победителей”, поскольку он ознаменовал собой “победы” в коллективизации и в выполнении первого пятилетнего плана. Бухарин тогда назвал Сталина полководцем пролетарских сил, “лучшим из лучших”, а Каменев предрекал, что современная эпоха войдет в историю как эра Сталина, подобно тому, как предшествующая вошла в историю как эра Ленина. Все эти славословия сопровождались самоуничижением оппозиции, ритуальными признаниями того, что Сталин одержал над ними верх не только морально, но и физически.
Нет ничего удивительного в том, что внутри партии и вне ее нашлись люди, готовые противостоять этому потоку славословий. Разумеется, были и такие, кто испугался человеческих и экономических жертв, которые страна должна была заплатить за подъем промышленности и сельского хозяйства. Осенью 1930 г. были выведены из состава Центрального Комитета и переведены на низшие должности председатель Совета министров РСФСР Сырцов и Ломинадзе, один из первых секретарей в Закавказье. Причиной послужили их сомнения по поводу завышенных цифр плановых показателей и недостаточного внимания со стороны правительства к болезням крупного рогатого скота, о чем упоминали в разговорах с коллегами. Более серьезную угрозу таила в себе циркулировавшая между членами Центрального Комитета в 1932 г. программа Рютина. В ней содержались призывы распустить колхозы, уменьшить капиталовложения в промышленность с целью возрождения сельского хозяйства, розничной торговли и производства потребительских товаров. Рютинская программа не получила известности, однако в ней, вероятно, содержались резкие нападки персонально на Сталина, этого злого гения русской революции, чье властолюбие привело страну на край пропасти. ГПУ обнаружило, что Рютин имел группу из пятнадцати-двадцати энергичных последователей, куда входили некоторые бывшие члены правой оппозиции и кое-кто из “красных профессоров”. ГПУ доносило, что Рютин пытался развернуть подрывную деятельность в комсомоле и среди студентов и рабочих.
Дело Рютина показало, какие настроения царят в Политбюро. ГПУ рекомендовало приговорить Рютина к смерти. Поскольку он был работником аппарата Центрального Комитета, его расстрел ознаменовал бы начало расправ над высокопоставленными членами партии. Сталин был готов создать прецедент и убеждал своих коллег последовать рекомендациям ГПУ, но большинство, возможно, возглавлявшееся Сергеем Кировым (ленинградским первым секретарем), проголосовало против. Рютина просто отправили в ссылку.
Существовало мнение, согласно которому возглавлявшаяся Кировым оппозиционная группа пошла дальше, чем Рютин. Группа сторонников Кирова в Политбюро якобы считала нужным примириться и с оппозицией, и с широкими народными массами, поскольку период наиболее жестоких битв за построение социализма был уже позади. Горький, имевший некоторое влияние на лидеров партии, придерживался, насколько известно, такой же точки зрения. В своих публичных выступлениях Киров не выказывал ни малейших признаков несогласия со Сталиным. Известно, однако, что он был очень популярен и его появление на XVII съезде было встречено бурной овацией. Сталин мог не доверять Кирову и потому, что его удельным княжеством был Ленинград, ставший уже однажды базой для зиновьевской оппозиции.
Как бы там ни было на самом деле, но карьера Кирова внезапно прервалась: 1 декабря 1934 г. он был убит в штаб-квартире ленинградской партийной организации в Смольном. Его убийца, некто Леонид Николаев, романтический или озлобленный бывший комсомолец, возбужденный призраком новой “Народной воли”, революционного движения, посвятившего себя уничтожению новой “бюрократии”. Во всей этой истории есть подозрительное обстоятельство — Николаев предпринимал до того уже по меньшей мере одну попытку покушения и был схвачен охраной Кирова, когда пытался проникнуть к нему, имея при себе револьвер. Вместо того, чтобы арестовать его и предъявить обвинение в попытке совершить террористический акт, что было бы совершенно естественно, охрана отпустила его и позволила забрать оружие. Говоря коротко, обстоятельства дела позволяют предположить с большой долей вероятности, что НКВД (как теперь называлось ГПУ) умышленно дало Николаеву возможность убить Кирова, действуя, возможно, по указанию Сталина. Тому нужно было избавиться от соперника и создать предлог для уничтожения оппонентов. Впрочем, окончательный вывод сделать пока невозможно.