История Советского Союза. 1917-1991
Шрифт:
В не меньшей степени затронули репрессии и сам НКВД. Ягода оказался на скамье подсудимых вместе с Бухариным и другими, чьи дела он сам же фабриковал. Его преемник Ежов исчез в начале 1939 г. Их помощники, которые в 1936–38 гг. вели свои чудовищные допросы, повторили путь своих жертв. кое-кто из тех, кто работал на НКВД за границей и отказался возвратиться в Москву, поскольку понимал, что его там ждет, были найдены и убиты в тех странах, где искали убежища.
Самый последний акт чисток тоже произошел за границей. 20 августа 1940 г. в Мехико испанский коммунист Рамон Меркадер убил ледорубом Льва Троцкого. Мексиканский суд приговорил его к двадцати годам заключения, а Сталин заочно наградил его.
Страдания, которые в то время претерпел советский народ, невозможно преувеличить. Действительно, некоторым группам советского общества временами приходилось и хуже — крестьянству во время коллективизации или населению оккупированных немцами районов в 1941–44 гг., — но для всего народа, кроме самого Сталина, 1936–38 гг. были кошмаром. Едва ли можно было найти кого-то, кто не просыпался в краткие ночные часы от стука в дверь. Человека вытаскивали
Почему так случилось? Несомненно, что вначале Сталин намеревался уничтожить всех, кто когда-либо противостоял ему или предположительно мог бы противостоять (этим хоть как-то можно объяснить причины уничтожения кадров НКВД и офицерского корпуса, единственной социальной группы, где могла родиться мысль бросить вызов Сталину). Для Сталина невыносимо было само существование людей, которые были просто товарищами Ленина, тех, кто мог знать о его завещании.
Если бы дело ограничивалось этими людьми, то вполне хватило бы и сотни жертв. Но запущенная Сталиным машина начала действовать сама по себе. Во всех обществах люди имеют обыкновение завидовать друг другу: сослуживец занимает престижный пост, которого некто домогается, у кого-то квартира лучше, чем у соседа, и он горячо желает заполучить ее. Как мы уже имели возможность убедиться, в советском обществе 1930-х гг. необычайно высок был процент молодых, амбициозных людей, страстно желающих повышения своего социального статуса. Несомненно, многие из них завидовали представителям старшего поколения. Чистки открыли перед ними головокружительные возможности. Достаточно было простого доноса — неважно, что он был совершенно абсурдным, — и ни один из высокопоставленных работников партии или НКВД не пошел бы на риск заработать обвинение в “недостатке бдительности”. Кроме того, существовавшая структура экономических отношений дает возможность предположить, что НКВД имел “план” на количество арестованных. И уж если арестант оказывался в руках следователя, тот ради продвижения по службе (да и ради сохранения собственной головы) должен был добиться признания и по возможности новых доносов, что вело к новым арестам. И следователи, и подследственные неотвратимо вовлекались в дело.
Уместен и другой вопрос: почему чистки все же остановились? Один ответ гласит, что они не прекращались никогда. Служба безопасности даже и теперь сохраняет большую часть данных ей Сталиным полномочий — по крайней мере с точки зрения беспартийного большинства населения. Время от времени она использует их так же, как и при Сталине. Но методы ее действительно дважды претерпевали изменения — после 1939 г. и после 1953 г. Вероятно, причиной первых стало то, что сменившему в 1938 г. Ежова Лаврентию Берия было предписано не повторять действий своего предшественника. Кроме того, аресты достигли такого размаха, что начали угрожать промышленному, научному и воем ному потенциалу страны. Если бы их темпы в течение нескольких лет продолжали оставаться такими, как в 1937–38 гг., то половина страны оказалась бы в лагерях. Единственно разумным — но, возможно, уже запоздалым — решением была бы попытка овладеть ситуацией и прервать цепь неизбежностей. Берия сделал это. Несколько человек, находившихся под следствием, были освобождены. Те же, кто уже был в лагерях, там и остались. Поэтому террор принял спорадический и выборочный характер, стал скорее способом управления, а не истерической кампанией. Точка была поставлена, и не было необходимости прибегать к таким мерам ежедневно.
Трудовые лагеря, куда попадали арестованные — если, разумеется, они оставались в живых, — были прямыми наследниками концентрационных лагерей, образованных по приказу Ленина в 1918 г. Однако природа их и функции с тех пор сильно изменились. Самые большие перемены были результатом первой пятилетки. На протяжении почти всех 1920-х гг. социалисты, сидевшие в тюрьмах и политизоляторах, имели статус “политических” и на тяжелых физических работах не использовались. Это не относилось к уголовникам, “бывшим” представителям правящих классов и “контрреволюционным элементам”. Они должны были заниматься физическим трудом, по крайней мере по содержанию мест заключения.
Но к концу двадцатых годов советское правительство столкнулось с нехваткой рабочих рук, особенно в отдаленных районах с суровым климатом. Вполне естественно, что трудовые резервы были обнаружены в лагерях. В декрете от 26 марта 1928 г. был поставлен вопрос о серии экономических проектов, где с целью экономии затрат предполагалось широко использовать труд лиц, осужденных в целях “социальной защиты”. На конференции работников исправительных учреждений в октябре 1929 г. отмечалось, что местные условия иногда создают серьезные трудности в наборе рабочей силы. Очевидно, что места заключения, имея в своем распоряжении избыток рабочей силы в больших количествах, могут оказать помощь предприятиям, ощущающим нехватку рабочих рук. В 1930 г. Госплан издал инструкцию, где говорилось о необходимости включить в плановую экономику труд лиц, лишенных свободы, Для использования труда заключенных было создано специальное управление Народного комиссариата внутренних дел, ГУЛАГ (Главное управление лагерей). Несмотря на то, что “исправление трудом” в конце концов перестало быть в Советской России (если вообще когда-либо было) конечной целью тюремного заключения, надпись “Труд есть дело славы, мужества и чести” продолжала красоваться над воротами многих лагерей.
Первой великой стройкой, где был широко использован труд заключенных, стал Беломорско-Балтийский канал, или “Беломорский канал имени И. В. Сталина”. Организацией строительства занимался Ягода,
Заключенным, строившим Беломорский канал, обещали амнистию, в случае если работа будет завершена в срок. Однако на самом деле подавляющее их большинство было отправлено на другие ударные стройки. Заключенные — зэки, если употребить чисто русский термин, — использовались для работы в нескольких основополагающих отраслях экономики: лесозаготовках, золотодобыче, разработке месторождений платины и цветных металлов, угледобыче и в строительстве всех типов. Особенно велика была нужда в их труде в труднодоступных районах с суровым климатом, куда непросто было привлечь свободных рабочих. Первоначально географический центр трудовых лагерей располагался в Карелии и вдоль побережья Белого моря, где лесодобыча была основной отраслью промышленности. Другие крупные центры со временем возникли в заполярных районах Европейской части России, вокруг Воркуты и в бассейне Печоры, где имелись значительные каменноугольные месторождения; в новых промышленных центрах Западной Сибири и Казахстана, где зэки создавали инфраструктуру шоссейных и железных дорог, шахт и заводов; наконец, наибольшую известность стяжали лагеря в районе Магадана и в бассейне Колымы на Дальнем Востоке. Там имелись месторождения золота, платины и других драгоценных металлов, а также значительные запасы древесины. Этот регион представлял собой промерзший насквозь материк, отрезанный от остальной страны сотнями миль бездорожья. Заключенных доставляли туда специальными судами, которые условиями содержания людей вызывали в памяти худшие страницы трансатлантической работорговли. К концу 1930-х гг. лагеря можно было встретить во всех частях Советского Союза: зоны появились в каждом городе, даже в самой Москве. Они были окружены вышками и заборами с колючей проволокой, а всего в нескольких ярдах от занятых тяжелым трудом заключенных гуляли “вольные” прохожие. В наиболее известной из всех книг, написанных на эту тему, Солженицын назвал систему лагерей “архипелагом”, помещенным внутрь советского континента, пронизанного системой связей между отдельными его островами и герметически закрытого от любых контактов с внешним “нормальным” миром.
Общим местом экономической теории является положение о непродуктивности рабского труда, поскольку раб совершенно не заинтересован в высокой производительности. Однако в ходе выполнения пятилетних планов советские власти оказались не подготовленными для восприятия этой мысли. Им нужно было достичь высоких производственных показателей — пусть даже ценой рабского труда. И действительно, иногда производительность лагерных тружеников оказывалась выше, чем на предприятиях, где работали вольные люди. Секретным оружием, которое использовалось для побуждения зэков к работе, был страх голода. Ежедневный паек зависел от выполнения нормы. Как сообщает Юрий Марголин, при стопроцентной выработке нормы заключенный получал 700 г. хлеба, жидкий суп утром и вечером, кашу вечером и иногда небольшую селедку. Так было во время войны, иногда пайки бывали немного больше. Существовал еще “стахановский” рацион для тех, кто выполнял норму на 150%. Он включал 900–1000 г. хлеба, суп, но с добавлением макарон и даже мясных котлет по вечерам. Согласно сообщению Марголина, только такой рацион отвечал реальным потребностям человека, занятого физическим трудом. Того, что получали не выполнявшие норму заключенные — “штрафной рацион”, — не хватало совершенно. Этот рацион состоял всего лишь из 500 г. хлеба и жидкого супа утром и вечером. Разумеется, каждую вещь можно оценить только в сравнении, и даже такое питание покажется щедрым по сравнению с тем, что получали ленинградцы во время блокады. Тогда даже люди, занятые физическим трудом, имели не больше 250–350 г. хлеба в день. Есть сведения, что во время войны в Карелии крестьяне встречали колонны оборванных зэков и выпрашивали хлеб у них.
Колоссальное давление оказывало на зэков то обстоятельство, что их питание зависело не от индивидуального выполнения нормы, но от бригадного. Пища каждого находилась в зависимости от тяжести труда его товарищей. Такая постановка дела освобождала охранников и надсмотрщиков от необходимости подгонять нерадивых работников: их товарищи сами брали на себя эту роль, чтобы получить пищу в достаточном количестве (или получить ее хоть ненамного больше).
Тем не менее совершенно ясно: чтобы поддерживать существование людей, занятых тяжелым физическим трудом на пронизывающем холоде по десять-пятнадцать часов в день, обычного питания не хватало. Особенно тяжело приходилось тем, кто не привык к такому труду, т.е. большинству политзаключенных. На Колыме один остроумный зэк попросил коменданта лагеря перевести его в категорию лошади, поскольку в этом качестве он будет получать работу и питание, соответствующие его физическим возможностям, а также свое собственное стойло и попону! Комендант отправил его на десять дней в штрафной изолятор, но после смягчился и с барскими шутками разрешил ему получить более теплую одежду и “стахановское” питание.