История тишины от эпохи Возрождения до наших дней

Корбен Ален

Раньше всякая тишина означала передышку, паузу, и в ней были сладость и облегчение; она воспринималась как «залог долгожданного покоя». В окопах любой звук обостряет бдительность, безмолвие же усыпляет ее и вводит солдата в оцепенение. Порой его охватывает «парадоксальный страх затишья», поскольку оно — аномалия. Такими словами Марко де Гастин, французский художник, кинорежиссер и сценарист, комментирует свою картину «Тревога». «Научиться вычитывать смысл звуков и тишины — один из необходимых навыков» для всякого, кто стремится выжить. Во время атаки, пишет Анри Барбюс в своем романе «Огонь», «среди грохота пулеметов» можно отчетливо расслышать «небывалое молчание пролетающих мимо пуль». На поле боя человеческие голоса звучат странно и причудливо. В период войны тишина неразрывно связана со смертью — переживаемой здесь и сейчас, неподдельной, — скорбью и трауром, о чем свидетельствует, в частности, долгое молчание в память о погибших. В течение десятилетий всеобщее молчание сопровождало празднование Дня перемирия, 11 ноября [163] .

163

Эстебан

Бюш. Тишина Первой мировой войны. / Слушать войну. Звуки, музыка и тишина в 1914–1918 гг. Наш фрагмент о Первой мировой войне написан с опорой на эту прекрасную статью, оттуда же взяты соответствующие цитаты.

Именно тогда в городе стали появляться таблички с требованием соблюдать тишину. Чаще всего встречались такие: «В здании больницы просьба соблюдать тишину». И раз уж речь зашла о больницах, следует отметить важное изменение, которое можно было наблюдать с середины XX века. До тех пор крик или стон пациента считался в большей или меньшей степени нормальным явлением и не встречал нареканий, негласно подкрепляясь христианским взглядом, согласно которому крик помогал легче переносить страдание. Однако впоследствии стон больного стал видеться как нечто возмутительное и восприниматься как явное свидетельство, с одной стороны, врачебного промаха, а с другой — недостатка самообладания пациента.

И напротив: если еще в XIX столетии публичные возгласы радости или одобрения наталкивались на осуждение, то в нынешнюю эпоху они неизменно сопровождают просмотр фильмов на кино- и телеэкранах. Среди документальных свидетельств XIX века сохранились обращенные в полицию жалобы на такие возгласы, прежде всего касающиеся случаев, когда крики издавали проститутки [164] .

Обратимся к сегодняшнему дню. Громкий разговор в поезде расценивается как бесцеремонность и выступает фактором раздражения и недовольства окружающих, поскольку они предпочитают тишину. А между тем на протяжении большей части прошлого столетия дело обстояло не так — оживленная беседа между пассажирами считалась в порядке вещей, даже более того, проявлением взаимной любезности и знаком хорошего тона. В салоне самолета сегодня наблюдается та же тенденция — пассажиры настроены путешествовать в тишине, и нарушить ее означает поступить невежливо. То же самое происходит в кинозале.

164

Ален Корбен. Распутницы.

Говорит ли это желание пребывать в тишине о понижении порога терпимости к шуму? Разумеется, нет. Ведь те же самые люди, которые в течение дня настаивают на тишине в общественном транспорте, запросто могут, например, ночь напролет слушать оглушительную музыку в ночном клубе или присутствовать на концерте, где из динамиков хлещет поток звуков поразительной громкости, какой вообразить не могли прежние эпохи. Из всего сказанного выше можно сделать вывод, что само восприятие тишины и те эмоции, которые она доставляет человеку, — преходящи и зависят от времени и места.

5

Интерлюдия.

Иосиф и Назарет, или Предел безмолвия

Безмолвие человека и места — Иосифа и Назарета — неразрывно связаны и глубоки, насколько это возможно. При внимательном чтении Нового Завета можно заметить, что мужчина, в семье которого родился Иисус, не произносит ни единого слова. Он патриарх молчания. Во всех четырех Евангелиях не отыскать фрагмента, где была бы передана речь Иосифа. К примеру, когда Иисус задерживается в иерусалимском храме, Марию и Иосифа охватывает волнение. Однако потом именно Мария, а не ее муж, обращается к сыну с укорами. В Вифлееме Иосиф также не произносит ни слова. Когда ему во сне является ангел и велит отправиться в Египет (Мф., 2:13), Иосиф остается безмолвен; не проронив ни слова, он выполняет наказ свыше. Молчанием окружена и смерть Иосифа в Назарете. То есть, если следовать за текстом Евангелия от Матфея, молчание было ответом Иосифа на все. И это молчание — признак чуткости сердца, способного слушать и слышать, внимать всему мирозданию; указание на обращенность взгляда вовнутрь. На протяжении всей своей жизни этот человек созерцал Марию и Иисуса, и его безмолвие — выход за пределы слов.

В образе Иосифа явственно проступает то, что Боссюэ в своем панегирике, посвященном этому библейскому персонажу, именовал кротостью и строгостью молчания. Назарет для Боссюэ — не просто место на географической карте, но также время, великая эпоха тишины. Чувства, переживаемые человеческой душой в полном безмолвии, нигде, ни в каком ином месте не были столь сильны, насыщенны и не длились такой протяженный отрезок времени, как в Назарете.

Шарль де Фуко, без сомнения, больше прочих авторов размышлял о безмолвии Назарета. В его духовных сочинениях Назарету отведено центральное место. В своих текстах Шарль де Фуко беспрестанно повторял, что хотел бы прожить жизнь, подобную «жизни Назарета», — то есть скромно, без всякого имущества, в труде, послушании Богу, проявляя милосердие и щедрость, постоянно памятуя о Всевышнем и созерцая Его. Стремясь приблизить свою жизнь в этому аскетическому идеалу, Фуко пытается подобрать нужные слова, чтобы описать безмолвие Назарета. Мария и Иосиф, понимая, что у ребенка в их семье особое предназначение, молчат об этом, оберегая свое сокровенное знание и тишину уединенной жизни; их молчание глубоко и осознанно.

Однажды Шарль де Фуко услышал обращенную к нему речь Иисуса, говорившего о большей части своего земного пути: «Я не перестаю

наставлять вас — не словом, но Своим молчанием» [165] . По мысли Фуко, то время, пока Мария вынашивала младенца, было апогеем безмолвия Иисуса. Фуко также полагает, что Мария и Иосиф думали о том, что после рождения ребенка они «никогда уже больше не смогут лелеять его [...] в столь полной тишине» [166] . В преддверии Рождества Фуко размышляет о жизни Марии и Иосифа, проходившей в «преданном, безмолвном поклонении Ему, и родительской нежности, и заботе неустанной, бережной, бесконечной» [167] . Шарль де Фуко представляет, как с наступлением ночи счастливые Мария и Иосиф молча усаживались возле яслей, где лежал младенец.

165

Духовные сочинения Шарля де Фуко.

166

Шарль де Фуко. Новые духовные сочинения.

167

Там же.

6

Тишина говорит

Часто бывает, что тишина — это слово, причем здесь мы имеем в виду «слово» в самом широком значении этой лексемы, о чем, собственно, и пойдет речь в данной главе. И такое слово находится в непростых, противоречивых отношениях со словом, произносимым устно. «Слово изреченное мешает тишине говорить», — пишет Ионеско в своих воспоминаниях «Крохи из дневника». Антонен Арто замечает: «Душа каждого явления заключена отнюдь не в словах» [168] .

168

Цитаты из произведений Паскаля Киньяра. Цит. по: Надя Жаммаль. «Поиски утраченного в “Уроке музыки” и “Всех утрах мира” Паскаля Киньяра». / Тишина в литературе.

«Мы говорим лишь в часы, когда не живем, — пишет в свою очередь Морис Метерлинк, — подлинная жизнь, единственная, которая оставляет в нас след, соткана только из тишины», и в силу своего «загадочного могущества» тишина внушает нам столь сильный страх [169] . Язык души — это безмолвие. Как следствие — и мы еще вернемся к данному вопросу — возникает проблема перевода этого языка на тот, в котором задействованы слова, пишет Шарль дю Бо.

Таким образом, можно сказать, что слово исходит из полноты тишины, которая дает ему право на существование, утверждает его состоятельность, — так пишет Габриэль Марсель, подчеркивая, ко всему прочему, «вневременной характер тишины» [170] . С точки зрения Макса Пикара, слово, возникшее из безмолвия, «увядает и искажается, когда теряет связь с безмолвием» и когда «покидает мир тишины, лишаясь ее покровов», ведь оно является обратной стороной безмолвия и его отзвуком. «В тишине слово пребывает, затаив дыхание, и становится подлинным, по-настоящему живым, — пишет Пикар. И продолжает: — В каждом слове есть доля тишины, что дает нам понять, где оно зародилось»; «когда двое разговаривают, всегда присутствует третий — безмолвие, которое их слушает» [171] .

169

Морис Метерлинк. Сокровище смиренных.

170

Цит. по: Макс Пикар. Мир тишины.

171

Там же.

«Преображенное слово — это тишина. Никакое слово не существует само по себе; своим бытием оно обязано безмолвию. Оно и есть безмолвие, их нельзя разделить, ведь тишина скрыта в каждом слове», — пишет Пьер Эмманюэль в своем эссе «Параллельная революция» [172] . В романе «Материальный экстаз» Жан-Мари Леклезио замечает: «Тишина — высший предел языка и сознания» [173] . Паскаль Киньяр в свою очередь пишет, что «наша родина — вовсе не язык. Мы вышли из безмолвия и сбились с пути, едва научившись ходить» [174] Такая точка зрения предполагает, что тишина позволяет обогатить и оживить язык; именно об этом рассуждали Витгенштейн и впоследствии Генри Дэвид Торо, считавший, что, обратившись к молчанию, мы подчиняем язык — а вслед за этим и саму нашу жизнь — нашей воле [175] .

172

Пьер Эмманюэль. Параллельная революция.

173

Жан-Мари Гюстав Леклезио. Материальный экстаз.

174

Паскаль Киньяр. Завет тишины.

175

Сандра Ложье. От безмолвия к родному языку: Генри Торо и философия языка / Генри Дэвид Торо. Хернские тетради. В этой перспективе Сандра Ложье анализирует и «Логико-философский трактат» Л. Витгенштейна.