История ворона
Шрифт:
После службы, пока знатные члены епископальной церкви Ричмонда надевают шляпки и плащи, матушка отходит в сторонку, чтобы обсудить с приятелями какую-то благотворительную задумку, а я остаюсь один в проходе между рядами.
– Эдди, – зовет меня знакомый женский голос откуда-то слева.
Тяжелое чувство, появившееся у меня от проповеди епископа, тут же испаряется, когда
Я тоже откидываю кудри со лба и улыбаюсь ей.
– Что вы здесь делаете, Эльмира?
– Пришла на службу вместе с Маргарет Уилсон и ее семьей. Очень хотела вас повидать.
Она пришла, чтобы со мной увидеться! От переполнившей меня благодарности я и слова не в силах вымолвить. Беру ее за руку, притягиваю к себе, а голова так и кружится от пьянящего аромата ее «сиреневого» парфюма.
– Не так близко, Эдди! – Она беспокойно оглядывается. – Отец велел миссис Уилсон присматривать за мной. Сможем ли мы встретиться где-нибудь наедине до… – она теребит золотую цепочку на шее, на глазах выступают слезы, – …до вашего отъезда в Шарлоттсвилль?
– Разумеется! – Я ласково глажу пальцем тыльную сторону ее изящной ладони в перчатке. – Я собирался сегодня вас навестить. У меня для вас подарок.
– Сегодня родители весь день будут дома. А мне бы хотелось, чтобы нам с вами никто не мешал.
– Тогда можем встретиться после, в саду, но позвольте мне всё же нанести вам визит. Мы с отцом вчера сильно повздорили, и из-за этой ссоры я лишился сна и спокойствия. А от проповеди епископа мне стало только хуже…
– Прошу, слушайте свою музу! – с чувством просит она. – Мне кажется, нет никакого греха в сочинении стихов, которые так мне нравятся!
– Мне не терпится покинуть Ричмонд и прервать эту муку, но мысль о расставании с вами невыносима!
Эльмира склонила ко мне свое прекрасное лицо.
– Я буду безумно по вас скучать.
– Наша разлука истерзает мне сердце.
Она слабо улыбается и смахивает слезы со щек.
– Кажется, в вас заговорила романтичная муза!
– Тс-с! – шикаю я и оглядываюсь. – А то кто-нибудь услышит, что я сочиняю стихи в церкви!
Мы оба прыскаем со смеху.
– Вы миссис Уилсон не видите? – спрашивает Эльмира. – Никто за нами не следит?
Я внимательно оглядываю толпу прихожан – выходцев из старых и знатных ричмондских род'oв – белокожих, разодетых в шелка и драгоценности сплетников, в жилах которых течет кровь, не уступающая по изысканности вину из самого Бордо и совсем не похожая на мою, плебейскую и презренную, – во всяком случае, я в этом искренне убежден.
– Нет, не вижу, – отвечаю я, и наши взгляды встречаются.
Эльмира смотрит на меня, но не замечает таящихся внутри меня уродства и мерзости, свойственных людям моего происхождения.
– Мне будет не хватать ваших прекрасных глаз, которые словно и сами не могут решить,
Сглатываю комок, подступивший к горлу, и склоняюсь к ее правому уху.
– Я хочу на вас жениться, Эльмира. Вы выйдете за меня?
Она замирает, и я тоже застываю у ее уха, боясь ответа, боясь увидеть выражение ее лица. Закрываю глаза, трусь щекой о ее щеку и погружаюсь в грезы о нашем будущем: о домике у моря, где каждая комната уставлена шкафами с книгами, а в воздухе разлиты ароматы чернил и акварели, о благодатных вечерах, когда мы будем сидеть за роялем и играть вместе, о ласковом тепле Эльмиры, которая возьмет мою руку в свою, перед тем как мы мирно уснем бок о бок.
– Отец не допустит нашей помолвки, – наконец говорит она.
– Да, знаю, он считает меня плохой партией…
– Дело вовсе не в этом. Мы еще так молоды. Мне и шестнадцати нет, Эдди. А вам едва исполнилось семнадцать.
Стискиваю зубы и распрямляю плечи.
– Ваш отец изменит свое мнение, когда увидит, чего я достигну.
– Мне нужно идти, пока миссис Уилсон нас не заметила! – Эльмира мягко выдергивает руку из моих пальцев. – Простите…
– Но можно я всё же приду к вам сегодня?
– Да, и лучше до воскресного обеда. Только, пожалуйста, не заикайтесь о свадьбе. Иначе мне строго-настрого запретят писать вам в университет.
Она торопливо убегает к Уилсонам. Я стою, по-прежнему слегка подавшись вперед, и стараюсь восстановить дыхание. Вспотевшие пальцы судорожно сжимают край шелкового жилета. Такое чувство, будто отец Эльмиры только что со всей силы ударил меня под дых.
Горстка моих приятелей – Роб Майо, Роберт Кэйбелл, Джек Маккензи – ловят мой взгляд и машут мне из противоположного угла церкви, подзывая к себе, но я беззвучно отвечаю: «Не могу. Неважно себя чувствую».
Эбенезер Бёрлинг, который тоже не особо дружен с большинством прихожан, по-прежнему сидит на скамье, рядом со своей овдовевшей матерью. Он робко машет мне, и я машу в ответ.
Протискиваюсь бочком мимо пары седовласых адвокатов. Они недобро косятся на меня – моя теплая беседа с мисс Сарой Эльмирой Ройстер явно показалась им подозрительной. В Ричмонде полно таких вот напыщенных мерзавцев. Адвокатов. Судей. Конгрессменов. Сенаторов. Делегатов конституционного собрания. Богатых торговцев-иммигрантов, таких как мистер Джон Аллан, мой приемный отец, в чьих жилах течет шотландская кровь.
А вот поэтов, актеров, художников и других мечтателей здесь скоро, как кажется, совсем не останется.
Ослабляю узел шейного платка – эта дрянь начала меня душить – и иду к матушке, которая стоит в глубине церкви. Проповедь епископа гложет меня изнутри, а слова Эльмиры о том, что ее отец будет против нашего брака, пронзают голову нестерпимой болью, словно лезвие топора.
Матушка поправляет серую шляпку на своих медно-рыжих волосах.
– Милый, ты не заболел?
Морщусь от ярких лучей солнца, пробивающихся из-под высокого купола, и качаю головой, плотно сжав губы.