История ворона
Шрифт:
По холлу разносится тихое эхо шагов моей приемной матери. Она нас слышит, я в этом не сомневаюсь. Матушка пытается сдержать приступ кашля, но он предательски срывается с губ, грубый, словно собачий лай.
Отец медленно вдыхает воздух широкими ноздрями и вновь закрывает лицо книгой.
– Вы имели в виду мою почившую матушку, отец? – уточняю я, вскинув голову.
Книга в руках отца зависла.
– Вы что же это, оскорбляете ее память? – сглотнув, продолжаю я. – Да еще в день воскресный?
– Эдгар! – зовет матушка откуда-то с нижних ступенек. – Сходи на кухню, спроси у Джима и Джудит, не
– Да, конечно, – отвечаю я, собираясь уходить от Хозяина Поместья. – Кстати сказать, я ведь прекрасно понимаю, почему должен брать с вас пример, дорогой мой папочка. Ведь вы такой великодушный, такой любящий джентльмен, человек потрясающей верности, всецело преданный своей семье! Просто ангел, ничего не скажешь!
Отец опускает книгу.
– Ты что, хочешь, чтобы я прямо сегодня тебя из дома вышвырнул, нахал?
Застываю как вкопанный.
– С точки зрения закона я ведь совершенно не обязан тебя воспитывать, Эдгар. Не забывай об этом.
– Как же это забыть, если вы без конца мне об этом напоминаете?
– Так вот, если не хочешь сегодня оказаться на улице без гроша в кармане, прикуси свой грязный язык и прояви ко мне уважение. Я ведь помогаю тебе исключительно по доброте душевной, и мне хватило щедрости вырастить и воспитать тебя, как настоящего принца.
Выскакиваю из его комнаты и быстро спускаюсь по лестнице, а потом швыряю свой фрак на столик, стоящий у двери в мою спальню, отчего огонек в агатовой лампе испуганно трепещет. Захлопываю за собой дверь – с такой силой, что вздрагивают полки с книгами, и уединяюсь в своей комнате – в моей библиотеке, в моем святилище с видом на живописные сады семейства Алланов, уходящие вдаль и тонущие в тумане долины реки Джеймс.
Достаю черновик «Тамерлана», беру гусиное перо, окунаю в свежие чернила и записываю на бумаге новые строки, несмотря на недавние угрозы и уловки.
Ты постигаешь тайну духаИ от гордыни путь к стыду.Тоскующее сердце глухоК наследству славы и суду.Слышу стук за спиной – кажется, в камине упало полено. Испуганно оборачиваюсь, боясь, как бы отец не пошел за мной следом. Но в комнате больше никого, только потрескивает в камине пламя и танцуют на бордовой геральдической лилии у меня на стене тени и огненные отсветы.
Возвращаюсь к столу, беру чистый лист и уголек, чтобы излить на бумагу весь тот ужас и мерзость, которые тревожат мою душу, и рисую демонического вида девушку в черном траурном платье. Вырисовываю длинные, змеящиеся по ветру локоны цвета эбонита, насмешливый изгиб губ, волевой, вызывающе вскинутый подбородок, глубоко посаженные глаза, которые будто подначивают меня: «Ну давай, покажи меня всему миру, Эдди По. Продемонстрируй всем свое больное воображение!»
Летящий от камина запах дыма – или тлеющего пепла – вновь погружает меня в атмосферу подземного склепа под Монументальной Церковью. Вновь ослабляю узел на шейном платке,
«Моя дама выглядит не так уж и зловеще», – вдруг понимаю я и, вместо того чтобы украсить ей шею жемчужным ожерельем, я рисую жутковатое украшение, при виде которого меня разбирает довольный смешок – колье из двенадцати белоснежных, ужасающих на вид человеческих зубов.
Вытираю губы рукой и задумываюсь над тем, как бы еще приукрасить мою даму. На губах чувствуется угольный привкус.
Кто-то скребется о стену прямо у меня за спиной.
Снова испуганно подскакиваю.
Оборачиваюсь и так и застываю от ужаса, ибо отсветы пламени на темной стене вдруг начинают извиваться и переплетаться, образуя силуэт живого существа, которое раскачивается под чарующую песнь огня. В самом центре силуэта пульсирует крошечный пучок света.
Сердце.
У меня в комнате тихо бьется чье-то сердце.
– Нет, это безумие, – шепчу я и возвращаюсь к рисунку. При виде того, что я только что изобразил на бумаге, меня охватывает ужас. Взгляд замирает на колье из зубов на девичьей шее.
А вдруг это увидит мама? Или Эльмира? Какая жуть. Сколько внимания и волнений она вызовет!
Легкие камина громко выдыхают у меня за спиной, встревоженные порывом ветра в трубе – а может, и мной. Нежданный дождь вдруг барабанит по окнам – тук-тук, тук-тук, тук-тук – от этого волнение мое только растет. Тревожные тучи заволакивают небо и солнце; на всех четырех стенах комнаты отражается оранжевое пламя – яркое, лучистое, беспокойное.
Комкаю рисунок, встаю с кресла, чтобы кинуть в камин омерзительную подделку под искусство, просочившуюся на бумагу из-под моих пальцев, но ноги словно прирастают к земле.
Я слышу голос.
В моей комнате, рядом с камином, кто-то есть, и этот кто-то отчетливо произносит четыре слова:
– Покажи. Меня. Всему. Миру.
Отступаю на пару шагов, недоверчиво качая головой. Ноги едва меня слушаются. Огонек в самом центре силуэта на стене разгорается все ярче и пульсирует со всё тем же тук-тук, тук-тук, тук-тук в такт дождевым каплям.
Тук-тук, тук-тук, тук-тук…
Рисунок выскальзывает из моих пальцев и падает на пол. Складываю ладони в молитвенном жесте и в полный голос, а вовсе не полушепотом, как недавно в церкви, произношу слова молитвы:
– Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое…
От камина доносится новый громкий вздох, и к моему ужасу – и изумлению! – дрожащий силуэт плотнеет, затвердевает и отделяется от стены. Да-да! Из моей стены выходит девушка в платье из сажи и черных перьев! С ее узких рукавов и юбки на деревянные половицы струится мрак, ударяясь о пол с тем же тревожным «тук-тук-тук», что и дождь, по-прежнему бьющий в стекло. В глазах у нее пляшут отсветы пламени, а у губ тот же бордовый оттенок, что и у обоев в моей комнате. Чернильно-черные локоны ниспадают до самого пояса. Кожа у нее тусклая, пепельная, а заметив ногти, длинные, изогнутые, стального цвета, – я нервно сглатываю.