История ворона
Шрифт:
Изумленно открываю рот. Дрожь моя только усиливается, а в ушах шумно отдается стук сердца.
– Я ужасно голодна, – низковатым голосом, который вибрирует, будто струны виолончели, признается девушка. – Мне нужно больше слов. Больше внимания и переживаний, которые ты обещал!
Ноги у меня подкашиваются. Хоть рот у меня и открыт, я даже вскрикнуть не могу.
Таинственное создание направляется ко мне, шагая по полу в жестких туфельках из древесного угля, и с каждым ее движением холодок, бегущий у меня по спине,
На глазах выступают слезы.
Говорить я по-прежнему не в силах.
Она останавливается прямо напротив меня. Тени стекают с ее рукавов, будто ручьи черной краски, заливая ковер, а запах горячих углей и тлеющего дерева ударяет мне в ноздри. Колени у меня дрожат, голова идет кругом. Гулко опускаюсь на свое кресло, а в голове у меня вдруг начинают звучать мрачнейшие прозаические и поэтические строки, лучше которых мне в голову еще ничего не приходило.
Девушка обхватывает своими горячими и сильными ладонями мое лицо. Ее жаркое дыхание обжигает крошечные волоски у меня в носу.
– Эдди, ты почему так дрожишь? – спрашивает она. В ее зрачках пульсирует огонь, и языки этого пламени достают до самых краев обсидиановой радужки.
Стискиваю зубы, чтобы подавить дрожь в подбородке. Взгляд останавливается на колье, висящем у девушки на шее, всего в нескольких дюймах от моего лица – на украшении, сделанном из человеческих зубов, которые при каждом ее движении негромко постукивают, ударяясь друг о друга.
– К-к-к-то ты? – напряженным шепотом, от которого миндалины пронзает внезапная боль, спрашиваю я.
– Тебе это прекрасно известно, Эдди, – отвечает она. – Мы ведь с тобой уже столько лет вместе.
– Тебе сюда нельзя! – говорю я, качая головой.
– Я так голодна.
– Уходи! Скорее! Не ровен час как сюда придет отец!
– Что это ты вдруг так меня испугался? – Она склоняет голову набок, и огонь в глазах заметно тускнеет. – Ведь я прихожу всякий раз, когда мрачные строфы и жуткие образы вспыхивают в твоем уме. Я являюсь тебе на кладбищах и в самые темные, страшные ночи…
– Тебе сюда нельзя! – Хватаю ее за запястья, стараясь отдернуть ее руки от своего лица. – Особенно сейчас, когда я так близок к тому, чтобы покинуть этот дом! Прошу! Уходи!
Она проводит пальцами по моим скулам.
– Тогда хотя бы запиши мое имя.
– Нет у тебя никакого имени! Бога ради, уходи!
Она наклоняется еще ближе ко мне, и зубы на ее шее снова тихонько стучат.
– Я так устала быть безымянным созданием, Эдгар. Я могла бы сойти за достойную музу, если бы ты окрестил меня поэтичным именем, что ласкает слух, будто шелк. – Она переводит взгляд на гусиное перо, торчащее из моей медной чернильницы, и я вижу ее орлиный профиль – нос ее похож на клюв даже больше, чем отцовский, ястребиный.
– Дай мне имя, которое источает свет, а не мрак, – просит она, – и, как знать,
Она убирает руки от моего лица и отступает на пару шагов.
Кожа нестерпимо зудит, и я невольно ощупываю щеки. На кончиках пальцев тут же появляются пятна сажи.
Девушка поднимает с пола мой рисунок и расправляет его на столе, а потом звучно хлопает рукой по бумаге.
– Дай мне имя, – требовательно говорит она.
Оборачиваюсь к столу и утираю рукавом пот со лба.
«Если дать ей имя, она, возможно, уйдет, – проносится в голове. – Так назови ее как-нибудь, если это всё, что ей от тебя нужно. Ради всего святого! Дай ей имя!»
Дрожащими пальцами обхватываю серое перо и достаю его из чернильницы.
– Эдгар По, – едва слышно зовет она, вновь приковывая к себе мой взгляд. – Подари мне имя, что будут воспевать до скончания века!
Услышав эти слова, вывожу на бумаге:
Линор
Кто-то колотит в дверь.
Вскакиваю с кресла.
– Это отец!
– Ты уверен?
– Уходи! – Хватаю музу за руки и тащу к двери, которая ведет из моей спальни на верхний этаж двухэтажной крытой галереи с видом на сад. – Скорее! – кричу я, распахивая дверь. – Не отнимай у меня шанс на образование! Молю! Спрячься где-нибудь! Исчезни! – Выталкивая ее из своей комнаты, я отчетливо слышу шуршание перьев, приставших к ее юбке. – Он убьет тебя, если увидит!
Захлопываю дверь, закрываю ее на засов и задергиваю алыми шторами, чтобы только не видеть сквозь стекло изумленный взгляд ее черных глаз.
Входная дверь открывается. На пороге стоит матушка.
– Эдгар? – зовет она. – Это ты только что кричал?
Поспешно стираю остатки золы с лица и прочищаю горло.
– Прошу прощения. У меня… у меня случился нервный срыв из-за папиных недавних придирок и оскорблений.
Мама стоит в дверях, схватившись одной рукой за засов, а другую прижав к груди. Грусть в ее больших, блестящих глазах, краснота носа, выдающая недавние слезы – всё это меня бесконечно печалит, и всё же мне хочется, чтобы она поскорее ушла из моей спальни, а то еще, чего доброго, услышит звуки, издаваемые… созданием, которое я только что вытолкал в галерею.
– А где отец? – спрашиваю я, отходя от задней двери, хотя отчетливо чувствую движение за занавесками.
Мама отнимает руку от груди.
– Только что ушел.
Сердце беспокойно замирает у меня в груди.
– Его… его н-н-нет дома?
– Именно. Он ушел в город.
Наши взгляды встречаются. Обычно отцовские вылазки в город значили одно – он снова отправился к своей новой любовнице, вдове по имени Элизабет Уиллс, – однако вовсе не это отвратительное обстоятельство так меня ужасает.