История войн и военного искусства
Шрифт:
Гораздо решительнее выступает Вольтер. Он то называет солдат наемными убийцами, подонками нации, то высмеивает их, как бедных чертей, которые в грубых синих мундирах по 110 су за локоть, с грубыми белыми кантами на шляпах, поворачиваются направо и налево, и во главе которых какой-нибудь современный завоеватель, принудивший своих государственных мужей признать свои притязания на мирную провинцию, идет навстречу своей славе.
Разве не были, начиная со времен Суллы, постоянные армии, содержавшиеся на средства граждан, орудием для угнетения этих же самых граждан еще в большей степени, чем оружием для угнетения чужих народов? В подобном же духе, но еще резче, говорит о постоянном войске знаменитая Энциклопедия, с которой вполне солидарны и физиократы; Тюрго предлагал заменить постоянное войско как непродуктивнейшее из всех учреждений государства милицией.
С другой стороны, против постоянного войска выступает Жан-Жак Руссо. Он указывает на Швейцарию, великолепно обходящуюся и без такого войска, и без
Мы смогли привести здесь лишь немногие голоса из концерта французского просвещения, высказывавшиеся против постоянного войска. Однако их достаточно, чтобы показать, что в конце XVIII столетия во Франции было уже сказано все, что с тех пор буржуазная оппозиция Германии выставляла против института постоянных армий. И если в конце концов и Монтескье, и Вольтер, и Руссо говорили на ветер, нечего удивляться тому, что наших честных прогрессистов и свободомыслящих постигла не лучшая участь.
Бросим все же беглый взгляд на немецких современников Монтескье, Вольтера и Руссо. Понятно само собой, что буржуазная оппозиция против постоянных армий в Германии не могла возникнуть так же рано и проявиться с той же силой, как в Англии или во Франции. Имперского войска во время мира Германия не имела, а армии отдельных ее государств носили скорее карикатурную форму. Армии феодальной Европы уже потерпели первые поражения в борьбе против революционной Франции, когда наши великие мыслители начали высказываться. Кант находил, что война влечет за собой величайшие несчастья, которые угнетают цивилизованные народы, и не столько война сама по себе, сколько все более и более расширяющиеся и принимающие колоссальные размеры вооружения и приготовления к будущим войнам. Он требовал отмены постоянных армий из двух соображений. Во-первых, потому, что они постоянно угрожают войной другим государствам и постоянным соревнованием в вооружениях делают мир еще более невыносимым, чем краткую войну, и во-вторых, потому, что несовместимо с правом человека наниматься за деньги, чтобы убивать других и давать убивать себя. Человек не может быть простой машиной или орудием в руках другого.
Кант был превзойден Фихте в оппозиции против постоянных армий, подобно тому как Монтескье был превзойден Вольтером. Фихте выводит заключение из истории, что «Тенденция каждой монархии: внутри — неограниченное самодержавие, вовне — универсальная монархия. Если бы удалось уничтожить в зародыше эти стремления, зло было бы поражено в корне. Если никто не пожелает больше нападать на нас, то и нам не придется более вооружаться, и все страшные войны и еще более ужасная постоянная готовность к ним, с которой мы миримся, лишь бы предотвратить войну, окажутся уже ненужными». Фихте непрестанно высмеивает «ремесло, которое считают возвышенным, но которое, однако, не требует никакого усилия мысли, — заходить направо и налево, отдавать честь ружьем, а в более серьезных случаях — убивать других и давать убивать себя». Он упрекает королей в том, что они целые миллионы людей приучают к «ужаснейшей готовности убивать» и пускают их в ход против каждого, кто отказывается считать их волю за свой закон.
Третьим мы могли бы назвать Гердера, который квалифицировал постоянные армии как «ужасный гнет человечества». Благодаря им немцы до сих пор остаются такими, какими они были во времена Тацита, — «вооруженными во время мира для войны варварами». Вильгельм Гумбольдт высказывается в аналогичном тоне; он спрашивает, насколько пагубно то, что громаднейшая часть нации в течение мирного времени лишь в ожидании войны должна вести машинообразный образ жизни; государство, по его мнению, должно упразднить все учреждения, которые служат для подготовки нации к войне.
Заслуживает быть отмеченным, что как раньше французские мыслители, выступавшие против наемных армий, так равно и их немецкие преемники, находили себе отклик внутри самих армий, и в первую очередь внутри прусского войска, которое в XVIII столетии считалось идеалом постоянных армий. По своему происхождению и по своей сущности оно, однако, значительно отличалось от других постоянных армий того времени. Оно не было создано современными общественными силами, но являлось орудием феодального юнкерства, которое после Тридцатилетней войны, чтобы не сделать свое государство добычей шведов и поляков, должно было приспособиться к тысяче всевозможных перипетий, но приспособилось все же на свой лад. При роспуске ландтага в 1653 г. сословия предоставили курфюрсту средства для создания постоянного войска, причем они выговорили себе полную свободу от налогов, исключительное, или почти что исключительное, право на занятие офицерских должностей и, наконец,
Впрочем, перечисление всех их мошенничеств здесь — поскольку мы ограничиваемся освещением только одного вопроса о милиции и постоянном войске — завело бы нас слишком далеко, и к тому же это сделано уже в другом месте.
Но как получилось, что юнкера в этом постоянном войске, которое держалось исключительно страшной силой палки, могли увидеть идеал милиции и не быть при этом высмеянными? Как случилось, что генерал Рюхель, юнкер до мозга костей, мог сказать, что «прусская армия представляет самую разумную и прекрасную ланд-милицию»? Объяснение очень простое. Из крестьянского и городского населения были высосаны последние соки для того, чтобы получить средства на организацию постоянного войска; эти средства шли в карманы офицерства, чтобы нанимать и оплачивать солдат. Но они очень часто не уходили дальше этих карманов. Там оставалась добрая половина попадавших в руки офицеров денег вследствие того, что эти доблестные господа насильственно привлекали в армию собственных крепостных крестьян, которые находились в непосредственной зависимости от них; это давало им возможность: 1) сберегать вербовочные деньги и 2) доводить солдатское жалованье до минимума. Такие рекруты должны были только три месяца находиться под знаменами и затем, в течение 20 лет, каждый год призываться на один месяц. При этом на долю юнкеров выпадало еще особое преимущество — эти крепостные, за счет которых они опустошали государственные кассы, отнимались у них на возможно короткий срок.
Так выглядела эта «полумилиция», из которой, по уверению новейших историков, состояло старо-прусское войско. Фактически в характере постоянного войска ничего не изменилось, кроме того, что оно почти наполовину состояло из уроженцев страны. Напротив! Эти рекруты обладали еще некоторым наличием моральной силы, которая беспощадно выколачивалась из них свирепой и бездушной палочной дисциплиной. Это приводило к тому, что коренные жители страны дезертировали гораздо чаще, чем даже иностранцы, мошенники и преступники из всех стран света, которые занимались дезертирством, как профессией, для того чтобы постоянно получать новый задаток. Именно потому прусское войско XVIII столетия и рассматривалось как идеал постоянного войска, что в нем система истребления в солдате всяких следов самостоятельности была разработана до мельчайших подробностей, — та система, которая пережила все испытания и сохранилась до настоящего времени. В своем военном завещании прусский король Фридрих заявил: «Что касается солдата, необходимо, чтобы он боялся своих офицеров больше, чем тех опасностей, навстречу которым он должен идти; иначе вы его никогда не поведете на штурм под истребительным огнем сотен пушек. Добрая воля в таких опасностях не может двигать обыкновенным человеком: это должен делать страх». При таких взглядах было совершенно безразлично, состояло ли прусское войско из местных крестьянских юношей, или из бездомных бродяг, или даже из взятых в плен французов.
Впоследствии, однако, принцип искоренения у солдата всякой моральной силы начал вызывать тяжелые сомнения, если не в массе юнкерских офицеров, то во всяком случае в отдельных светлых головах. Французский генерал Гибер писал уже в 1772 г. в своем сочинении о тактике: «Современная тактика может держаться лишь до тех пор, пока дух европейских конституций остается прежним. Как только в качестве ее противников выступят моральные силы, ей придется идти по пути всевозможных изобретений». Примыкая к нему, прусский офицер Беренгорст писал свои «Рассуждения о военном искусстве, о его прогрессе, его противоречиях и его достижениях» — сочинение, которое из всего, что было написано в XVIII столетии против постоянных армий, произвело наиболее глубокое впечатление на немецких современников. Скорей всего вследствие того, что оно, так сказать, непосредственно исходило из «кухни ведьм»: отец Беренгорста — старый принц Дессау, выдающийся муштровальщик прусского войска, а сам Беренгорст принадлежал к штабу короля Фридриха и в качестве его флигель-адъютанта проделал всю Семилетнюю войну.
В трех томах своего сочинения Беренгорст обрушивается с неистощимым остроумием на «науку убивать по правилам», на ремесло мясника, обесчещивающее человечество. Он говорит о четвероногих воинах — о лошадях, которых, оказывается, не так легко дрессировать, как двуногих, ибо лошадь сопротивляется толчкам и ударам, в то время как рекруты становятся от них более послушными и смышлеными. Он говорит об «обреченных на расстрел», которых одевают в мундиры и сапоги, кормят хлебом и мясом и дают им по 2 су в день, немцам для нюхательного, а французам для курительного табака. Беренгорст утверждает, что разумный государь не нуждается ни в каких наемных бандах, чтобы проводить в жизнь свои спасительные намерения. Одна мысль направить подобные банды против сограждан, отцов, братьев, чтобы уничтожить их при малейшем признаке неповиновения с их стороны, должна была бы приводить его в ужас. Что касается преступных элементов, имеющихся в каждом обществе, то для борьбы с ними было бы достаточно небольшой, но хорошей полиции и т. д.