История всемирной литературы Т.5
Шрифт:
В «Оресте» противостояние преступного тирана Эгиста и тирановержца Ореста разрешается внешне торжеством справедливого возмездия: даже народ Аргоса поддерживает героя в его мщении. Но внутренний «нерв» трагедии в том, что победа Ореста оборачивается глубоким поражением. Орест оказывается не господином своей воли, а игрушкой неуправляемой страсти, и в этом отношении он не отличается от его преступной матери — раздираемой противоречивыми чувствами пособницы Эгиста.
В. Альфьери
Гравюра
В «Виргинии» и «Тимолеоне» освободительная мысль Альфьери выразилась более последовательно, но и более отвлеченно. Персонажи «Виргинии» Ицилий и Виргиния являют собой образец гражданских и патриотических добродетелей, но в них слишком прямолинейно выразилось явно плутарховское начало. Еще менее человеческого содержания в образе Тимолеона. История борьбы Тимолеона и его брата-тирана представляет собой умозрительный конфликт двух противоположных идеологий.
В 80-е годы в трагедиях Альфьери усиливаются пессимистические и индивидуалистические мотивы. Настроения отчаяния, разочарования, признание ограниченности человеческих сил в борьбе с судьбой пронизывают «Заговор Пацци» (1777) и «Меропу» (1782). «Саул» (1782, изд. 1787) и «Мирра» (1784, изд. 1787) знаменуют новый этап в углублении кризиса просветительских идей Альфьери и в развитии в его творчестве предромантических тенденций.
История Саула, почерпнутая Альфьери из Библии, в новом свете и с незнакомой драматургу прежде глубиной психологизма решает проблему величия и ничтожества человеческих деяний. Картина действительности становится еще более трагичной. Классицистическое столкновение индивидуальных стремлений и долга перед обществом приобретает новый аспект: история противоборства властолюбивого Саула и преданного своему народу Давида — это история трагического, разрушающего человеческую волю сознания невозможности ни примирить долг и страсть, ни осуществить владеющий героем титанический порыв к свободе, ни тем более противиться ему. Вместе с тем в «Сауле» личность главного героя приобретает поистине космические масштабы. В стремлении сохранить под ударами судьбы свое могущество и власть Саул бросает вызов судьбе и даже «закону бога». Он трагически прекрасен. Давид гораздо тусклее, ординарнее индивидуалиста Саула. Но Саул — и герой, и жертва своего крайнего индивидуализма. Он сомневается в себе, одинок, подозрителен, он на каждом шагу терпит поражения. Разлад героя с миром подчеркнут введением в трагедию «второго плана», столь нехарактерного для строго единого действия трагедий Альфьери. Рядом с одиноким, предоставленным разрушительной буре сомнений и величественным в своем поражении Саулом предстает обрисованный в поэтичных, лирических тонах мир естественных привязанностей, безмятежных человеческих чувств и желаний. Это мир тех, кто, согласившись подчинить свою волю долгу и признать всесилие высшего закона, не знает каких бы то ни было противоречий. Тем контрастнее звучит в «Сауле» предромантический мотив смерти-освобождения. Именно в ней Саулу суждено наконец реализовать свои титанические возможности и стать господином над судьбой.
В «Мирре» пессимистическая концепция жизни приобретает еще более всеобъемлющий характер. В отличие от более ранних произведений трагический конфликт замкнут рамками семейных отношений, а герои далеки от высоких общественных замыслов. Сильная страсть, овладевшая героиней, ведет ее к страшной нравственной катастрофе. Самое естественное из чувств — любовь — в полюбившей своего отца Мирре превращается в противоестественный и чудовищный порок, добрые побуждения близких Мирры — в источник ее нравственных мучений. Все персонажи трагедии без исключения несчастны, разобщены, все — жертвы враждебной всемогущей судьбы. Вступая с нею в противоборство, Мирра только приближает час своего позора и окончательного поражения. В отличие от «Саула» в «Мирре» смерть героини не акт самоочищения, а апофеоз отчаяния и унижения.
Развенчав идеал героической личности, «Мирра» обозначила крайнюю фазу полемики Альфьери с просветительским гуманизмом. В дальнейшем творчестве Альфьери кризисные тенденции то отступали, то еще более усугублялись. Оптимистические предчувствия, владевшие поэтом в период пребывания его в предреволюционном Париже, отразились
Очевидец событий Великой французской революции, Альфьери поначалу горячо приветствовал ее (ода «Обезбастиленный Париж», «Панегирик Плиния Траяну», отосланный Людовику XVI, чтобы склонить его на отречение от власти). Но с начала 90-х годов взгляды поэта на революцию и на все Просвещение становятся более враждебными. Так появляется прозаико-стихотворный политический трактат «Мизогалл» («Французоненавистник», 1793—1798), примечательный содержащимися в нем обращениями к национальной гордости итальянцев. Альфьери пишет также ряд политических сатир и «Комедии» (изд. посмертно), где преобладает пессимистический взгляд на свою страну и эпоху, на ее государственную систему, нравы, на самую природу людскую, погрязшую во лжи (комедия «Оконце»).
Наиболее значительное из всего созданного Альфьери в последние годы жизни — его сборник стихотворений «Рифмы», изданный в 1803 г. и объединивший стихи 1775—1803 гг., и автобиографическая книга «Жизнь Витторио Альфьери из Асти, рассказанная им самим» (1789—1803).
И лирика, и мемуары Альфьери — образцы предромантической литературы конца века. В сонетах, так напоминающих трагедии Альфьери своим энергичным, суровым стилем, зафиксированы сомнения, разочарования, противоречивые надежды и стремления поэта. «Жизнь», писавшаяся на протяжении более чем десяти лет и по стилю стоящая «на стыке» двух традиций — отечественных мемуаристов XVII—XVIII вв. и «Исповеди» Руссо, ясно отразила «кризис личности автора» (Ж. Жоли).
Скрупулезный анализ событий жизни Альфьери обнаруживает две линии: с одной стороны, в нем сказалось идущее от просветительского рационализма желание отыскать объективный смысл своей судьбы и тем самым содействовать изучению человека как такового; с другой — предромантическое по своей природе желание высказать себя, поведать самые сокровенные душевные движения, свои фантазии, беспокойство и пр. Эта тенденция, новая для итальянской прозы XVIII в., проявилась более сильно в начале XIX в.: в «Последних письмах Якопо Ортиса» Уго Фосколо воссоздает историю души романтического героя-страдальца и бунтаря.
Воздействие Альфьери, этого «нового человека в классических одеждах» (Ф. Де Санктис), на судьбы итальянской литературы и эпохи романтизма было огромным. Романтики Италии назвали Альфьери своим учителем. Они высоко оценили и творчески восприняли не только то, что в его произведениях было ближе всего новациям романтической эстетики; еще более углубленно ими был усвоен тот урок героического, гражданственного, политически тенденциозного искусства, который содержало в себе творчество Альфьери — последователя и продолжателя просветителей в осуществлении реформы национального искусства. В годы Рисорджименто театр Альфьери стал художественным ориентиром для многих поколений итальянских романтиков. Но к именам итальянцев Фосколо, Никколини, Мадзини, сформировавшихся под более или менее продолжительным влиянием Альфьери, должны быть присоединены и имена Байрона и Стендаля, чьи творческие судьбы, столь несхожие между собою, лежат на магистральных путях всей мировой литературы XIX в. Знакомство с эстетикой трагического театра Альфьери, с его философией свободы и героизма стало важной вехой в становлении и этих художественных индивидуальностей.
ИТАЛЬЯНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА И ВЕЛИКАЯ ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ(Хлодовский Р.И.)
Итальянская литература последнего десятилетия XVIII в., и прежде всего «якобинская» литература революционного трехлетия (1796—1799), изучена пока явно недостаточно. Тем не менее, опираясь на последние работы итальянских историков и литературоведов-марксистов, можно утверждать, что революция во Франции оказала решающее воздействие на формирование национального сознания итальянских революционеров и демократов конца века, вызвав к жизни ряд совершенно новых явлений в публицистике, поэзии, театре. Именно они — вместе с творчеством М. Пагано и В. Альфьери — стали соединительным звеном между зрелым Просвещением и литературой следующей исторической эпохи, литературой Рисорджименто.