История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10
Шрифт:
Поскольку ей понадобилась небольшая шляпка для путешествия, гостиничный слуга пошел спросить ее у льежки, и Мерси принесла несколько. Она покраснела, когда меня увидела, и я ничего не сказал; но моя новая подруга хорошо посмеялась, когда я рассказал ей, когда та ушла, что это от нее я получил тот удар кулаком, что украсил мое лицо синяком, который она увидела при своем прибытии в Спа. Она была восхищена моей удалью, когда я не поддался на демонстрацию раскаяния девушки. Она сочла это игрой, проделанной той по соглашению с хозяйкой. Мы выехали из Спа без слуги, и в Льеже наняли лошадей до Люксембурга, направившись через Арденны. Пришлось так поступить, чтобы избежать Брюсселя, где она опасалась сюрприза. В Люксембурге мы наняли слугу, который служил нам, через Метц и Верден, вплоть до Парижа. Моя дорогая дочь в путешествии желала спать со своим новым папой и засыпать у него
Париж показался мне новым миром. М-м д'Юрфэ была мертва, мои старые знакомые сменили дом или судьбу, богатые обеднели, бедные разбогатели, девицы для развлечения — все новые, те, что я знал, удалились в провинцию, где все то, что происходило в Париже, скрылось в облаках. Я увидел не только новые строения, из-за которых я не узнавал улиц, но и целые новые улицы, так странно расположенные в этой новой архитектуре, что я терялся. Париж мне показался лабиринтом. Выйдя пешком и желая пройти к церкви Сен-Эсташ на улице Сент-Оноре, чтобы направиться к Лувру, и, не найдя прежнего расположения отеля Суассон, я положительно заблудился. Обширные круглые строения с нерегулярными выходами и маленькие улицы, более широкие, чем длинные — вершина безумной французской архитектуры — которые казались новаторскому гению нации шедеврами. Вкус спектаклей принял новое направление: новые правила, новые актеры и актрисы; все стало более дорогим, нищенство, для удовлетворения своих забот, стекалось толпой, развлекаясь на новых променадах, которые политика и скупость организовали им на бывших крепостных стенах большого города. Роскошь тех, кто, улыбаясь, прогуливался, только в колясках, проявляла себя в контрастах. Две крайности, раз за разом и взаимно, давали друг другу зрелище и были его актерами. Только такому городу как Париж понадобилось всего четыре-пять лет, чтобы явить взгляду наблюдателя такие большие изменения.
Первой, кого я повидал, была м-м дю Рюмэн, которая встретилс меня с сердечной радостью. Я сразу вернул ей деньги, что она мне передала обменным письмом, посланным в Везель. Она чувствовала себя хорошо, но ее огорчали всяческие семейные неприятности, что заставило ее счесть очень кстати мое возвращение в Париж, чтобы я мог их рассеять с помощью моей кабалы. Она нашла во мне полную готовность послужить ей в этом в любое время; это было наименьшее, что я должен был сделать для женщины ее характера.
Мой брат поселился за «Капустным мостом» на улице Миндальной в предместье Сен-Антуан. Обрадованный, что снова меня увидел, как и его жена, которая его необычайно любила и которую он сделал несчастной из-за своей неспособности заниматься любовью, он объединился с ней, чтобы позвать меня жить вместе с ними, и я им это обещал, после того, как дама, которая со мной, разрешится родами. Я не счел удобным рассказывать им эту историю, и они на этом не настаивали. Я в тот же день сделал все мои визиты, к принцессе и к Томатису, предупредив, что буду бывать у них крайне редко, из-за дамы, которую они видели в Спа, которая теперь в положении, и я не должен оставлять ее одну.
Выполнив эти обязанности, я больше не оставлял Шарлотту, которая, имея большой живот, ожидала родов со дня на день.
Было седьмое или восьмое октября, я подумал поместить Шарлотту в пансион у акушерки Ла Марре, расположенный на одной улице в предместье Сен-Дени. Шарлотта этого хотела. Мы там побывали вместе, она увидела свою комнату, она узнала, как ее будут обслуживать, как она будет есть и сколько я заплачу за ее питание и за роды, и мы направились туда к ночи в тот же день, в фиакре, куда я поместил также чемодан, в котором лежали все ее вещи.
Выезжая с улицы Монморанси, наш фиакр должен был остановиться на четверть часа, чтобы пропустить похоронную процессию какого-то богатого покойника. Шарлотта прикрыла платком глаза и, опустив свою прекрасную голову мне на плечо, сказала, что это глупость, но, несмотря на это, эта встреча, в том состоянии, в котором она находится, дает ей очень дурное предчувствие.
— Не напрягай свою голову, моя дорогая Шарлотта, никакими опасениями; предчувствия — это только тщета, которая может стать чем-то реальным только с помощью суеверия; рожающая женщина — это не больная, и женщина умирает в родах только
Когда я увидел, что она хорошо размещена, и убедился, что ничего не упущено, я вернулся к себе, и на следующий день я перевез к брату все свое имущество; но пока Шарлотта жила в лечебнице, я поселился у брата только чтобы ночевать. Я приходил к ней в девять часов утра и уходил в час ночи. Тринадцатого октября Шарлотту охватила горячка, которая больше ее не покидала. Семнадцатого она разрешилась мальчиком, в моем присутствии, самым счастливым образом, и утром акушерка, по срочному приказу Шарлоты, отнесла его в церковь, чтобы крестить, именем, которое Шарлотта дала ему сама, написав его собственной рукой. Жак (это мое имя) Шарль (это его) сын Антуана ла Кроче и Шарлотты XXХ (она дала свое настоящее имя). По возвращении из церкви, она потребовала, чтобы м-м Ла Маре отнесла его лично в приют «Найденных детей», завернув ему в пеленки сертификат его крещения и места, где он родился, и у кого. Я тщетно пытался убедить ее оставить мне заботу о нем. Она говорила, что если ребенок жив, не будет ничего легче для его отца, чтобы забрать его из госпиталя, где она его помещает. В тот же день 18 октября акушерка передала мне следующий сертификат, который я сохраняю:
«Мы, Ж. Ватист Дориваль, королевский советник, комиссар в Шатле Парижа, старший исполнитель полиции в квартале Ситэ, свидетельствуем, что по нашему указанию отнесли в „Найденных детей“ ребенка, новорожденного мальчика возрастом в один день, принесенного с улицы Фобур Сен Дени акушеркой Ламарр, завернутого в пеленки, в которых находится сертификат, содержащий, что он был крещенв тот же день в Сен-Лорен под именем Жак Шарль, сын Антуана ла Кроче и Шарлотты XXХ. По случаю чего мы выдали настоящий сертификат в нашем отеле на улице Мармюзет, Ситэ, сегодня, 18 октября 1767 года в семь часов вечера. Дориваль».
Если есть читатель, интересующийся узнать имя матери, я предоставляю ему возможность это сделать. После этого похода, я больше не покидал места у кровати Шарлотты ни днем ни ночью. Горячка, которая ее больше не покидала, несмотря на заботы врача Пети, привела ее к кончине, в моем присутствии, 26 того же месяца, в пять часов утра. Перед тем, как закрыть свои прекрасные глаза, за час до кончины, она дала мне последнее «прости», сама сказав, что оно последнее, и, прежде чем отпустить мою руку, она поднесла ее к своим губам, в присутствии священника, который исповедал ее в полночь. Слезы, которые я лью сейчас, когда описываю это, очевидно, последние, которыми я отдаю дань памяти этому очаровательному созданию, жертве любви и человека, который еще живет и который, кажется, призван плодить несчастных, чтобы следовать своей жестокой судьбе.
Утопая в слезах, я сидел у кровати Шарлотты, ставшей трупом, не слушая акушерку, которая старалась убедить меня спуститься к ней. В полдень я увидел моего брата и его жену, которые не видели меня восемь дней. Видя сцену и мои слезы, они не могли удержать своих. Они вынуждены были оставить меня там. Я там спал, и я вышел оттуда только тогда, когда подняли Шарлоту, чтобы нести ее на кладбище, и получив через два часа следующий сертификат. Вот его копия:
«Извлечено из регистров кладбища церкви С.-Лорен, в Париже 27 октября 1767 года. Шарлота, двадцати семи лет, дочь XXХ, скончавшаяся вчера на улице Фобур С.-Дени этого округа, была похоронена на кладбище этой церкви при содействии трех священников, в присутствии Клода Луи Амбезара, который и подписывается. Сверено с оригиналом и выдано мной, нижеподписавшимся, священником Безомбе». Накануне этого траурного дня мой брат получил несколько писем, которые ему принес почтальон. Я их не распечатывал. В момент, когда я покидал дом доброй акушерки, я их вскрыл, чтобы прочесть, и в первом, которое пришло из Венеции, написанное г-ном Дандоло, я нашел убийственную новость о смерти г-на де Брагаден. Источник моих слез иссяк. Это была весть о смерти человека, который в течение двадцати двух лет занимал место моего отца, живя сам с наибольшей экономией и влезая в долги, чтобы меня содержать. Его богатство было фидеикомисс, он не мог мне ничего оставить. Его мебель, его библиотека должны были быть проданы, чтобы частично удовлетворить кредиторов. Его два друга, которые были также и моими, были бедны. Я мог располагать только их сердцем. Эта ужасная новость сопровождалась обменным письмом на тысячу экю, которое покойный, предвидя свою неминуемую смерть, отправил мне за двадцать четыре часа до того, как отдал душу.