История жирондистов Том I
Шрифт:
Генерал не успел еще слезть с лошади, как два доверенных офицера из его штаба, Вестерман и Тувено, явились с извещением, что прусская армия перешла вершину Аргонна и развернулась по другую сторону ручья, то есть прямо перед ним. В ту же минуту адъютант Дюмурье, молодой Макдональд, посланный за день перед тем на дорогу в Витри, привез счастливую новость о приближении столь давно ожидаемого Келлермана. Таким образом, судьба революции и судьба Дюмурье, помогая одна другой, привели в назначенный час, в назначенное место, с двух концов Франции и из глубины Германии, как те силы, которые должны были напасть на страну, так и те, которые должны были защищать ее. Циркуль и игла не могли бы регулировать минуту соединения армий точнее, чем это сделали предусмотрительный гений и неутомимое терпение Дюмурье. Генерал немедленно собрал свои отряды и приготовился к сражению,
Правый фланг и тыл французской армии были прикрыты Аргонном, защищаемым оврагами и лесами. Центр, уставленный батареями и естественным препятствиями, казался неодолимым. Армия стояла фронтом к Шампани. Позади проходила свободная дорога на Шалон и Лотарингию. Находясь в этой позиции, столь искусно продуманной, Дюмурье бросал вызов планам союзников и ставил в тупик одряхлевший талант герцога Брауншвейгского.
«Пруссаки захотят или сражаться, — говорил Дюмурье, — или идти на Париж. Если они захотят сражаться, то найдут французскую армию в лагере, обнесенном окопами. Чтобы напасть на центр, они должны перейти Ов, Турб и Бионну под огнем моих редутов и подставить свой фланг Келлерману, который раздавит их атакующие колонны своими батальонами. Если пруссаки вздумают пренебречь французской армией и отрезать ее от Парижа, направившись на Шалон, то армия переменит фронт и последует за ними, увеличиваясь в числе по ходу движения. Каждый шаг даст мне новые силы, и я настигну пруссаков под Парижем. Наступательная армия, поставленная между столицей с шестисоттысячным населением и национальной армией, может считаться уничтоженной. Да, Франция будет спасена в сердце страны, вместо того чтобы быть спасенной на границах, но все равно она будет спасена».
Так рассуждал Дюмурье, когда первые пушечные выстрелы пруссаков, раздавшиеся у высот Вальми, возвестили, что герцог Брауншвейгский понял опасность наступления, имея позади себя французскую армию, и напал на Келлермана, рассчитывая отрезать ему отступление по Большой Шалонской дороге. Густой осенний туман расстилался по равнине, среди глубоких оврагов, разделявших армии; над этим океаном тумана оставались видными взору только верхушки холмов. Только неожиданное столкновение кавалерии двух авангардов открыло французам движения пруссаков. После быстрой схватки и нескольких пушечных выстрелов французский авангард отступил на Вальми и уведомил Келлермана о приближении неприятеля. Герцог Брауншвейгский достиг Большой Шалонской дороги, перешел ее и развернул всю армию по ту и по другую сторону этой дороги. В семь часов туман внезапно рассеялся и показал обоим генералам их взаимное положение.
Со своей высокой позиции Келлерман ясно видел, как выходила из белого утреннего тумана, сверкая на солнце, многочисленная прусская кавалерия. Она тянулась поэскадронно и угрожала накрыть Келлермана как бы сетью. Батальоны пехоты окружали поле Вальми. Около десяти часов герцог Брауншвейгский выстроил всю свою армию в две линии и составил план предстоявшего дня: от центра отделился авангард, состоявший из пехоты, кавалерии и трех батарей. Герцог, верхом, окруженный группой офицеров, сам направлял это движение.
Беспокоясь за позицию Келлермана, Дюмурье осмотрел войско, выстроил свои корпуса эшелонами между Сен-Менегу и Жизокуром и галопировал к Вальми, чтобы судить самому о намерениях герцога Брауншвейгского и о том пункте, на котором пруссаки могли сосредоточить свои усилия. Он нашел там Келлермана, раздававшего последние приказания генералам. Одним из них был генерал Баланс, другим — герцог Шартрский.
Пруссаки уже начинали спускаться с Лунного холма в боевом порядке. Славные солдаты Фридриха Великого не выказывали никакой торопливости, не предоставляли ничего случаю. Их батальоны шли как бы вылитые из одного куска мрамора, строгие геометрические линии и углы делали их похожими на бастионы. Французы не без некоторого волнения смотрели на эту громадную, до тех пор непобедимую армию, которая безмолвно выдвигала колоннами свою первую линию и развертывала оба крыла, чтобы ударить в центр французов и отрезать им отступление как к Шалону, так и к Дюмурье. Солдаты оставались неподвижными на своих позициях, боясь неверным движением обнажить узкое поле сражения, где они могли защищаться, но маневрировать не смели.
Спустившись с холма по косогору, пруссаки остановились. Роты их саперов выровняли местность в широкие платформы, а артиллерия, пройдя через батальоны, провезла сорок восемь орудий. Огонь начался разом и с фронта и с фланга.
Артиллерия Келлермана двинулась вперед
Герцог Шартрский, который сам около трех часов с оружием в руках выдерживал град ядер и картечи прусской артиллерии у мельницы Вальми, замечает опасное положение своего начальника. Он во всю прыть устремляется ко второму ряду солдат, увлекает резерв конной артиллерии, прикрывает беспорядок в центре, собирает фуры, возвращает их артиллеристам, поддерживает огонь, изумляет неприятеля и, наконец, останавливает его порыв.
Но герцог Брауншвейгский не хочет давать французам времени укрепиться. Он формирует для атаки три колонны, поддерживаемые двумя флангами. Эти колонны продвигаются, несмотря на огонь французских батарей, и готовы поглотить своей массой мельницу Вальми. Келлерман, который только что восстановил порядок в своих рядах, сходит с лошади, бросает ее узду вестовому, велит отвести животное за ряды, показывая солдатам этим отчаянным поступком, что для него нет выбора между победой и смертью. Армия понимает генерала. «Друзья мои! — восклицает Келлерман голосом, дрожащим от энтузиазма. — Вот удобная минута для победы. Подпустим неприятеля, не делая ни одного выстрела, и ударим в штыки!» Сказав эти слова, он поднимает свою шляпу, украшенную трехцветным султаном, и размахивает ею, надев на острие сабли. «Да здравствует нация! — кричит он еще более громким голосом. — Победим для нее!»
Это восклицание генерала, переходя из уст в уста, обходит всю линию; повторяемое теми, кто произнес его первые, усиленное присоединившимися к общему крику, оно образует необъятный возглас, подобный голосу отечества, которое само воодушевляет своих первых защитников. Это восклицание целой армии, продолжающееся больше четверти часа и разносимое перекатами от одного холма к другому, в промежутках между громом пушек, успокаивает армию ее же собственным голосом. Французские солдаты, подражая знаменательному движению своего генерала, поднимают свои шляпы и каски на концах своих штыков и машут ими в воздухе, как бы приветствуя победу.
«Она наша!» — восклицает Келлерман и устремляется навстречу прусским колоннам, распорядившись удвоить залпы артиллерии. При виде этой армии, которая как бы сама собою колыхнулась вперед, под картечью восьмидесяти орудий, прусские колонны колеблются, останавливаются, приходят на минуту в беспорядок. Келлерман все наступает. Герцог Шартрский, с трехцветным знаменем в руке, несется со свой кавалерией вслед за пушками. Герцог Брауншвейгский, дальновидный старый солдат, экономящий кровь, что характеризует истинных полководцев, тотчас видит, что его атака должна осечься перед подобным энтузиазмом. Он хладнокровно формирует передние ряды своих колонн, велит трубить отбой и медленно, не будучи преследуем, отступает на прежние позиции.
Батареи умолкли с той и с другой стороны. Между двумя армиями вновь образовалось свободное пространство. Битву, как бы по безмолвному соглашению, прервали до четырех часов вечера. В это время король Прусский, в негодовании на колебание и бессилие своей армии, сформировал сам, из отборных частей пехоты и кавалерии, три грозные колонны и, проезжая верхом вдоль фронта своих солдат, горько упрекал их за посрамление знамени монархии. Колонны двигаются по команде своего государя. Король, окруженный генералами, идет в первых рядах, открыто подвергаясь огню французов, который уже сильно разредил его штаб. Неустрашимый как истинный потомок Фридриха, он командует войском как король, ревниво радеющий о чести своей нации, и подвергается опасности как солдат, который считает свою жизнь мелочью в виду победы.