Истребители танков
Шрифт:
С большой ответственностью выполняла свои боевые обязанности по доставке писем и газет, ибо понимала, что письмо бойцу — тот же боеприпас, а порой оно — посильней снаряда. Вера была жизнерадостной, отзывчивой. Утешая бойца, не получившего долгожданное письмо, находила простые и убедительные слова, потому что переживала чужое горе как свое.
Вера обратилась к комбригу Сапожникову с просьбой послать ее в город с разведкой: «Я же там чуть не каждый дом знаю!».
Михаил Григорьевич молчал, глядя на хрупкую девушку. Наверно, представил ее в лапах фашистов и твердо сказал: нет!
Вера ушла, чуть не плача от досады. Но взяла себя в руки и надоедала Сапожникову до тех пор, пока не разрешил.
Вместе с двумя разведчиками Вера благополучно
— Чистый спирт! Ну, дела! Эх, если б не разведка!
— Спиртовой завод разбомбили! — догадалась Вера. — Он тут, неподалеку.
Чтобы попасть к родному дому Веры, разведчикам пришлось преодолеть не одну траншею. Но где же с детства знакомый кирпичный дом? Осталась лишь половина… Как выяснилось потом, фашисты разобрали здание, планировали этим кирпичом достроить ветеринарную лечебницу, где разместили госпиталь.
Когда ломали дом, мама Веры не выдержала — ударила немецкого офицера. Ее арестовали, отвезли в полицию и вскоре повесили. Не зная об этом, девушка вошла сквозь пролом в стене в родное жилище и сказала сама себе: «Побывала дома, а маму не увидела…»
Разведчикам удалось обнаружить немецкий радиопередатчик. Сообщили в часть. И когда Кировоград окончательно был очищен от фашистов (он несколько раз переходил из рук в руки), радистка была задержана. «Оказалось, что это моя бывшая соседка Нина Журавская. За измену Родине она понесла суровое наказание», — вспоминает В. Нужная.
За участие в боевой операции и сбор сведений, представляющих интерес для военного командования, Сапожников объявил Вере Нужной благодарность. Слушала она добрые слова Михаила Григорьевича и вспоминала, как однажды разгневала комбрига.
Это было еще под Старым Осколом. Вере нужно было срочно на передовую, чтоб забрать у бойцов письма, а заодно и посмотреть, как там работают полковые почтальоны. Ехать было не на чем, и она без спросу взяла лошадь комбрига.
Назад возвращалась довольная: планшет набит фронтовыми треугольниками до отказа. Но навстречу скакал адъютант Сапожникова. Запыхавшись, он выпалил: «Комбриг грозился послать тебя за самовольничание в штрафной батальон!»
Подъехали к штабу, а Михаил Григорьевич встречает с арапником в руке. Говорит: «Ну, ищи темный угол!» В страхе показала на вырванный миной угол дома, маячивший темным провалом. Соскочила с лошади, а из планшета посыпались на землю солдатские письма. И тут произошло неожиданное: в глазах комбрига блеснули слезы. Взяв себя в руки, сказал совсем другим тоном: «Молодая, а под пули суешься!»
Единая нить
Метели кончились. «Играет солнце, тает последний снег, распушилась почками лоза. Зачернела пахоть, покрываясь паром. Весной запахло, и все повеселело. Начали слетаться птицы, заполняя пением воздух. Слушая их, мы забывали об ужасах войны, страданиях. Словно ничего этого и не было. Но на дороге вставало очередное сожженное село — одни печи да саманные стены, — и сразу возвращались из облачных мечтаний на землю», — писал В. Нежурин.
Весна наступила, а легче не стало: дороги разбухли. Вспоминая это время, Нежурин писал:
«Ночью в дождь приходилось по нескольку раз отцеплять орудие, вытаскивать из грязи сначала его, потом машину. Предварительно ее необходимо разгрузить: стаскиваем бревна для накатов блиндажей — возили с собой, потому что в украинской степи не сыщешь леса. Стоя по колено в воде, передаем ящики со снарядами.
Как-то остался я на дороге один на один с пушкой: машину и людей забрали, чтоб вытащить застрявшее в грязи орудие. Утро уже в разгаре. Смотрю, идут по дороге ученики в школу. И вспомнились ученические годы, будто потерянный рай. Вымученный за ночь, вымокший, грязный, я подошел к луже и вымыл руки, чтоб не так пугать детей. Засунул их в рукава шинели, и
Но вот вернулась машина, подцепили пушку и поехали в город. Командиры остановили машины у базара. Я купил бумаги, карандаш, два пирога. Увидел на прилавке кусочками порезанное сало.
— Сколько стоит? — спросил.
— Пятьдесят, — отвечает женщина.
— Дорого, — говорю. — У меня всего сорок. Женщина посмотрела на меня жалостливо и отдала сало за сорок рублей. Да еще один кусочек добавила.
Город остался позади. Вот и место, где приказано занять позиции, — чистое поле.
Роем блиндажи. Перекрываем накатом. Устанавливаем печки и растапливаем их запасом привезенных дров. Скоро ужин. Устали так, что нет сил его ждать. Даже не стали искать соломы — легли на землю и заснули как убитые. Утром проснулись сухими. Солдатское тело горячее — высушило одежду лучше печки.
Война научила нас всему. Главное — не унывать. Нет хлеба — есть гармонь. Сегодня плохо — завтра будет лучше. Не унывать, но и не забывать, что все утраты — от врага. Он совершил столько жестокостей, зла, что перестал быть человеком. Поэтому первая мысль при виде фашиста — убить. И нет ни жалости, ни страха».
На пути к городу Ровно остановились в селе близ Первомайска. Зашел Василий Нежурин с другом в хату, чтобы согреться, а хозяйка:
— Та, можэт вы, хлопцы, голодные? — И сразу за рогач да в печку. — Сидайте, пообидайте. Та ни гнивайтесь: чим богаты, тим и ради.
— Да не беспокойтесь, мамаша, — замялись мы, а в душе — море благодарности женщине за ее догадку и доброту.
Так было по всей Украине. В селе Ковалевка хозяйка обстирала нас, семерых солдат. Несколько дней варила нам по чугуну картошки. То же — и в Первомайске, и во Врадиевке Одесской области. Везде женщины встречали бойцов слезами радости. Старались накормить и обсушить, не разбирая, кто ты — русский, татарин, казах», — вспоминает В. Нежурин.
Еще до Кировограда расчет, в котором сражался Василий, пополнился двумя новобранцами. Один из них казах Такиров, другой — кумык Дибиров.
На вопрос: «Откуда вы прибыли?» — новобранцы ответили: «Из Гурминчуга». Долго ломали головы бойцы, наконец поняли: из Кременчуга.
Начали грузить в повозку ящики со снарядами — новички вдвоем один ящик уложить не могут. Как же в машину грузить станут? «Ну и пополнение!» — качали головами бойцы.
Однако новобранцы приспособились быстро. И ящики на машину забрасывали ловко, и окопы копали не хуже других. Особенно интересен Дибиров. Стоит на посту, закутанный в шубу, и поет так громко, что в блиндаже слышно. Когда сменился, пристали к нему ребята: о чем пел?
— О чем, о чем?.. Да ни о чем!
— Ну, а все же? — не отставали от него. Засмущался Дибиров:
— Плохой песня пел. Стою здесь, мерзну. Кушать хочется. А дома папа, мама чай пьют, шашлык кушают, кишмиш… Вай, хорошо!
Смеялись бойцы, но по-доброму, чтобы не обидеть товарища. Спрашивали:
— Письма из дому получаешь?
— Сестра, учительница, пишет.
— А ты ей?
— Нэт! Нэ умэю.
Нежурин помогал Дибирову писать письма домой. В такие минуты думалось ему, что советские люди разных национальностей несут в себе что-то общее, родное. Они словно связаны одной нитью, хотя не похожи друг на друга и внешностью, и языком, и обычаями.
Глава 4
ПО ДОРОГАМ РУМЫНИИ
За границей Родины
В декабре 1943 года 1848-й полк получил 57-миллиметровые пушки и на время изучения нового оружия, а также с целью пополнения был отведен во второй эшелон.
1844-й и 1846-й полки бригады продолжали наступать — шли на северо-запад. Они форсировали южный Буг, Днестр, прошли с боями Молдавию и вместе с войсками 2-го Украинского фронта вышли на границу нашей Родины с Румынией. С холмов, покрытых виноградником, воины увидели серебряную ленту широко разлившегося Прута. Испытывали чувства, которые выразила газета «Правда» за 27 марта: