Истребители
Шрифт:
Даю команду своим летчикам, и мы атакуем эту группу с предельно малых дистанций. Каждый летчик звена выбирает себе «своего», и каждый из нас сбивает по одному самолету. Еще два Ю-52 поразили огнем летчики звена Морозова.
Штурмовики образовали левый круг над аэродромом на высоте метров 150–200. Каждый летчик Ил-2 сам себе выбирает цель. Звено Морозова — тоже в левом развороте — ходит по кругу над штурмовиками метров на 100–150 выше. Мое звено под самой кромкой облаков — метров 500 — в правом кругу: мы ходим над аэродромом в обратном направлении и хорошо просматриваем весь боевой порядок. [61]
Картина на аэродроме — впечатляющая. Горят и взрываются самолеты, огонь полыхает повсюду.
«Илы» наконец ложатся на обратный курс, сопровождаемые звеном Морозова. Я со своими ведомыми делаю еще один круг, чтобы иметь возможность отсечь немецкие истребители, если они появятся в воздухе. Пытаюсь определить, сколько самолетов уничтожено на земле. Насчитываю 60 горящих машин. Только горящих. Но ведь еще немало машин было повреждено снарядами и обломками тех самолетов, которые взрывались.
Немецких истребителей в воздухе нет. Впечатление такое, будто наш налет полностью парализовал гитлеровцев и им сейчас не до погони.
Вернулись мы благополучно, полным составом. В донесении полка за тот вылет значилось: на земле уничтожено 60 бомбардировщиков противника, в воздухе сбито четыре Ме-109 и пять Ю-52. Итого — 69 вражеских самолетов.
На следующий день партизаны через штаб фронта передали уточнение: на земле сгорело 70 самолетов. Подтвердили 9 сбитых в воздухе. Стало быть, по уточненным данным, общий итог — 79 машин. Я убежден, что еще не одна была повреждена и выведена из строя: слишком плотно они располагались на стоянках.
К нам в полк прибыло пополнение с Дальнего Востока. Целая эскадрилья хорошо подготовленных летчиков на истребителях Як-1! Командир эскадрильи, увидев меня, воскликнул:
— Т-ты здесь?! Я рад, что м-мы снова б-будем вместе!
Это был мой первый командир звена и товарищ по Дальнему Востоку старший лейтенант Павел Шишкарев.
Боевого опыта летчики эскадрильи не имели, поэтому надо было грамотно вводить их в бой. Для этого, как известно, требуется время. А его-то на тщательную подготовку людей у нас почти не было.
Мы организовали занятия по наиболее важным вопросам. В первую очередь это касалось тактики современного воздушного боя и знания самолетов противника (особенно истребителей). Само собой разумеется, что тщательно изучался район боевых действий.
Как-то вечером, в конце обычного боевого дня, сидели мы с Шишкаревым и вспоминали минувшие годы. Вспоминали [62] Приморье, нашу летную молодость, его, Шишкарева, науку за ошибки при пилотаже. Конечно, вспомнили и тот случай с гидросамолетом пограничников. В общем, не так много воды утекло с тех пор. После моего отъезда в академию и двух лет не прошло. А казалось, что все это было неправдоподобно давно.
На следующий день с утра (это происходило в двадцатых числах октября) мы были в готовности к вылету на сопровождение штурмовиков. Обстановка, однако, изменилась, и мы получили приказ вылетать в район Плавска на отражение налета вражеских бомбардировщиков. Я поднялся со звеном Шишкарева.
Над Плавском бомбардировщиков уже не было: приказ нам пришел, как это нередко бывало в те дни, с опозданием. Мы развернулись и пошли курсом на восток, просматривая воздушное пространство с юга. Чаще всего немецкие бомбардировщики появлялись оттуда. Но тут нас внезапно со стороны солнца атаковала четверка Ме-110. Немного выше я увидел еще четыре «мессера», которые бросились на нас вслед за первой группой.
Я стал набирать высоту с разворотом, чтобы видеть обе четверки сразу, старался занять более выгодное по отношению к ним положение.
Этот маневр нам удался. Я открыл
Все это — маневр, огонь и столкновение с землей двух падающих Ме-110 — произошло, казалось, мгновенно. И гитлеровцы, которые нас неожиданно атаковали из выгодной позиции, в эти мгновенья растерялись. Я это почувствовал и понял, что еще одна наша организованная атака может их окончательно сломить. Но мне не удалось воспользоваться благоприятной ситуацией. В ходе первой нашей атаки мое звено распалось, ведомые оторвались. И если первый маневр они выполнили следом за мной, сохранив боевой порядок, что и позволило нам результативно атаковать, то теперь собрать их в четкую группу для повторной атаки уже было невозможно. Моментально я ощутил разницу между обстрелянными ветеранами полка и новичками, которым не хватало практики воздушных боев. Конечно, по теории они знали, что только взаимодействие и поддержка в бою дают возможность небольшой группе успешно противостоять численно превосходящим силам противника. Но то — по теории. А чтобы ее реализовать — нужен навык, опыт. [63]
Между тем гитлеровцы быстро пришли в себя и остервенело бросились на нас. Они разрушили наш боевой порядок окончательно и, судя по всему, твердо решили, пользуясь численным превосходством, никого из нас не отпустить живым.
Должен сказать, что самолет Ме-110 был сильным противником. Этот двухмоторный истребитель имел высокую скорость и большую маневренность. При этом он был очень хорошо вооружен: четыре пушки, направленные в одну сторону. Попасть под концентрированный огонь всех его стволов означало сгореть заживо. Тут не было никаких шансов отделаться легким испугом. Не случайно гитлеровцы часто использовали этот самолет как штурмовик при налетах на наши аэродромы.
Уже когда мы начали бой с двумя четверками Ме-110, я увидел над нами, метрах в пятистах выше, еще пять «сто десятых». Они скоро объединились с шестью оставшимися и попарно начали атаковать ваши одиночные самолеты. Атаки следовали одна за другой с разных направлений.
Отчаянно маневрируя, я предпринял несколько попыток приблизиться к ведомым, чтобы наладить взаимную поддержку, но мои летчики, увязнув в трудном бою, моих маневров не понимали, и нас опять «дробили». Видимо, своими усилиями собрать группу в кулак я обратил на себя внимание немецких пилотов, и за мной увязались сразу четыре Ме-110. Когда какой-то из них атаковал, три других занимали позиции, ограничивающие мой маневр. Очень скоро я почувствовал, что не в состоянии уследить за всеми «мессерами» сразу, и решил использовать единственную возможность уцелеть: вести бой на лобовых атаках. В этом случае по крайней мере атаковать меня Ме-110 одновременно спереди и сзади не смогут без риска поразить друг друга.
Так и получилось. Я разворачивал свой истребитель в лоб атакующему меня «мессеру», и ни один из гитлеровцев не выдерживал: в последний момент, когда уже казалось, что столкновение неизбежно, вражеский летчик «отжимал» самолет вниз, и мы впритирку расходились. Но нервное напряжение у меня достигло предела. Любая неточность, нерасчетливость могла бы стоить мне жизни. Фашисты понимали, что мне терять нечего, тогда как сами они на тот свет явно не спешили. Но это ведь не могло продолжаться бесконечно. У меня уже кончился боезапас, горючее — на исходе. Даже удивительно было, [64] что они меня еще не сбили: при таком-то численном перевесе, при такой-то силе огня... Собственно, долго размышлять тогда мне было некогда. Одно было ясно: все спасительные пути на восток мне отрезаны. Наступали критические минуты. Никого из моих ведомых поблизости не было.