Истребивший магию
Шрифт:
– Может быть, – предположил Олег, – Паук лучший король? Хотя какая разница… Королем нельзя быть ни лучше, ни хуже. Король есть король. Для народа все одинаковы. Да и не только для народа, как догадываешься.
Она вскричала возмущенно:
– Ты трус!.. Ты ставишь себя выше всех!.. Ты ничего не понимаешь!.. Эти люди сражаются за свободу, за независимость, за волю…
Он поморщился.
– Так за свободу или за волю? И вообще… как можно сражаться хоть за то, хоть за другое, пытаясь поставить одного короля взамен другого? Ты сама это понимаешь?
Она
– Это не обязательно понимать! Это нужно чувствовать!.. А ты… ты… ты ничего не чувствуешь! Один не имеет права на трон, другой – имеет!
Он пробормотал:
– Право… гм… это такая вещь… А имеет ли право народ… или князья… свергать законного царя, если тот жесток и неправеден?.. Или надо терпеть, ибо занимает трон «по праву», которое сами же цари и установили для себя?.. Нет-нет, не задумывайся, от этого на лбу морщинки…
Она поспешно расслабила мордочку, даже заулыбалась, чтобы не дать ей отвисать, как у зрелой женщины.
– У тебя на все свое мнение?
– У меня свое мнение, – согласился он. – А на все или нет… какая разница? И вообще…. Мне кажется, ты так упорно набиваешься ко мне в постель, что когда-то сумеешь сломить мое отчаянное сопротивление.
Она охнула, застыла с набранным в грудь для вопля воздухом.
– Я?
Он кивнул.
– Ты. Других тут нет.
– А ты бы хотел других, гад?
Он развел руками и умолк, в глазах смятение, не умеет вот так по-женски легко перепрыгивать с предмета на предмет, а прет к цели, как допотопное чудовище, сдвигая на своем пути даже горы.
– Других нет, – повторил он тупо, – значит, и говорить о них не стоит. А от тебя пока что отбиваюсь.
Она возопила:
– Это ты отбиваешься?
– Я, – подтвердил он, глаза его смотрели честно, а голос звучал искренне, – но мое сопротивление, увы, все слабеет…
– Ах, – сказала она ядовито, – еще и увы? Да кем ты, гад полосатый, себя возомнил?
Он вытер руки о полотенце и поднялся.
– Тем, кто сейчас пойдет дальше.
– Гад, – сказала она с чувством и тоже встала. – Нам еще компот собирались принести.
– Не люблю из диких груш, – ответил он. – Да и вообще… сколько в тебя влазит?
– Сколько надо, – отрезала она, – столько и влазит!
И, закинув гордо голову, пошла через поляну между хижинами. Олег криво улыбнулся. Местные на него смотрели с ожиданием, он покачал головой, воздел очи к небу и вздохнул. Счастлив бы с ними за правое дело, но женщина, как видите, требует идти в другую сторону и добывать ей чешую дракона на брошки…
Дорога через лес показалась ей бесконечной. Волхв двигался все так же ровно и мерно, словно не человек, а деревянный бычок по столешнице, что идет, качается, вздыхает на ходу, но то бычок, а она идет за быком, бычищем, что ломится напролом, мог бы и деревья ломать… наверное, а она скользит за ним, как легкая тень, но устала, как красивая лошадка, везущая в гору тяжело нагруженную телегу.
Деревья расступились прямо перед городской стеной, так ей показалось, местным совсем недалеко
Она подумала с облегчением, что из лесу вышли как раз вовремя, на землю уже пал печальный сумрак, закат слабый и безжизненный, словно напуган чем-то, облака неопрятные и мутные застыли на месте, предпочитая дождаться утра, чем рисковать передвигаться ночью.
Город уже почему-то спит, словно привык ложиться с курами, или у людей здесь птичья слепота, когда в гнезда нужно укладываться на закате, однако ей показалось, что даже дома только прикидываются спящими, а сами следят за ними темными окнами, провожают взглядами. Неладное в городе, все чего-то страшатся, но она чувствовала, что спрашивать бесполезно.
Городские ворота заперты, Олег подошел к калитке в стороженной башенке, долго стучал, что-то объяснял, Барвинок уже и не верила, что их впустят, но вскоре он помахал ей рукой:
– Пойдем! Везде, как видишь, отыскиваются добрые люди…
Она проскользнула за ним, в караульном помещении трое угрюмых стражников, ее провожали жадными глазами.
Когда они вышли с той стороны и пошли по городской улице, Барвинок спросила живо:
– И во сколько тебе обошлась их доброта?
Он посмотрел в удивлении:
– Ты о чем?
– Сколько ты им заплатил?
Он отмахнулся:
– Вот ты о чем… Да нисколько.
Она спросила недоверчиво:
– Что, вот так взяли и пропустили?
Он сказал задумчиво:
– Ну, не сразу… Я объяснил, что ты настаиваешь на теплой постели на хорошем постоялом дворе, а у костра в лесу тебе не совсем уютно… Они посмотрели на тебя и согласились, что такая красивая, конечно, достойна теплой постели…
Она охнула, остановилась и вперила в него убийственный взгляд:
– Что? Ты так и сказал, свинья?
Он удивился:
– А что не так? Что ты достойна спать в теплой постели? Или не понравилось, что и они считают тебя красивой?
Она спросила невольно:
– Они? А кто еще?
– Я, – ответил он. – Разве я не говорил?
– Говорил, – подтвердила она сердито, – но ты должен говорить это чаще!
– Насколько чаще?
– Чем чаще, – рассудила она, – тем лучше. Но мне не нравятся ваши мужские намеки… Знаю-знаю, ничего прямо не было сказано, да ты все равно бы вывернулся, но лучше слушать твои занудности о высоком, чем намеки на постельное…
Улицы темные, однако он умело сворачивал, словно знал этот город вдоль и поперек, в одном месте сказал шепотом:
– Стой. Я отлучусь ненадолго. Жди меня здесь.
Она сказала быстро:
– Я пойду с тобой!
– Нет, – отрезал он.
Она запротестовала:
– Но я всегда ходила с тобой!
– Да? – переспросил он. – А мне почему-то чудится, что ты пару дней тому или чуть больше рухнула с дуба мне на руки.
Она прикусила губу, он смотрит насмешливо, но глаза очень серьезные. В груди предостерегающе тукнуло, сейчас решается очень важное, а умная женщина знает, когда уступить, чтобы потом одержать полную победу, и она сказала очень смиренно: