Итальянская комедия Возрождения
Шрифт:
Гульельмо. Помилуй Бог! Что я слышу. Видно, судьбе угодно омрачить сладостный миг нашей встречи. Несчастная Джиневра! Я так лелеял мечту снова увидеть ее!
Мессер Джаннино. Стало быть, мне не суждено свидеться с сестрой? Ах, злосчастная судьба!
Мессер Консальво. Былого уж не вернуть, а грядущего не миновать.
Гульельмо. Что же подвигло вас, мессер Консальво, направить свои стопы в Пизу?
Мессер Консальво. Сейчас узнаете. Видя, что годы мои неумолимо идут на убыль, и окончательно потеряв всякую надежду на возвращение племянницы и брата, хотя вот уже четыре
Гульельмо. А ты, Иоандр, что ты здесь делал столь продолжительное время? И отчего сменил имя на мессера Джаннино?
Мессер Джаннино. Об имени своем, отец, скажу лишь, что и сам не заметил, как в папской курии вместо Иоандра стали меня величать мессером Джаннино. Увы, обычай этот — опрощать благородные имена — весьма прижился в Италии. Не стану скрывать от вас, батюшка, как очутился я в Пизе. В сей город я прибыл волею судеб, сопровождая папу Климента из Марселя. Когда ж завидел в окошке вашего дома ту самую девицу, кою вознамерились вы предать смерти, то воспылал к ней такой страстью, что положил задержаться в городе некоторое время. Чувство мое оказалось столь пылким, что, позабыв обо всем на свете, я оставил папскую службу, на коей провел уже немало лет, и обосновался в Пизе, дабы рано или поздно заполучить Лукрецию в жены. Однако она была со мной несказанно холодна. Кому, как не вам, ведомо, сколько раз просил я ее руки, но вечно слышал одни отказы. Теперь же, отец, прошу вас сказать начистоту, истинно ли она согрешила: ежели да, то вместе с вами покараю ее; буде же она невинна, умоляю вас отдать мне ее в жены, ибо, хоть мне и причитаются шестьсот скудо дохода, я все одно не намерен принимать сан.
Гульельмо. Согрешила ли она? Я самолично застиг ее с этим пакостником слугой. Неужто полагаешь, что я подверг бы ее подобной каре, будь она безгрешна?
Мессер Джаннино. Я рассудил, что все это могло вам померещиться и дело нуждается в проверке.
Гульельмо. Какое! Все обстоит именно так, как я сказывал.
Мессер Джаннино. Ах, негодница! Уж я сам с нею посчитаюсь.
Гульельмо. Куда вернее было бы, Иоандр, последовать за папской свитой или возвратиться в отчий дом, нежели отдаваться во власть этакой изменницы.
Мессер Джаннино. Отец, припомните свои молодые годы. Тогда, быть может, вы меня простите.
Гульельмо. Что не намерен быть священником — хвалю, имей ты хоть все двести тысяч дохода: в курию я отправлял тебя не для того, чтоб ты сделался святошею, сиречь никчемным лоботрясом. Иначе кто бы со временем унаследовал наше богатство?
Мессер Консальво. Я и поныне так разумею.
Гульельмо. Станем мы прочить тебе в жены выкупленную невольницу!
Мессер Джаннино. А разве не принадлежит она к одному из знатных родов Валенсии?
Гульельмо. По ее заверениям, так оно и есть. Она происходит из рода Куартильи. Однако ж она была рабыней.
Мессер Джаннино. Последнее не суть важно, кабы не пала она так низко. Тем хуже для меня, если не отомщу ей!
Гульельмо. Месть, должно статься, уже свершилась, ибо с час назад я велел Маркетто извести ее особым зельем. Сюда идет брат Керубино. От него обо всем и прознаем.
ЯВЛЕНИЕ
Гульельмо. Что пленники, брат Керубино? Приняли они питье?
Брат Керубино. Приняли, мессер. Я же не припомню иного случая, могущего вызвать во мне столько сострадания. До сих пор не в силах удержать слезы.
Гульельмо. Что так?
Брат Керубино. Полагаю, ни один мученик не шел на смерть с такой стойкостью и пылом, с какими пошли на нее оба узника. Едва завидев роковое питье, они переменились в лице и стали утешать друг друга столь ласково и нежно, что привели меня в крайнее смятение. Каждый хотел первым приложиться к смертоносной чаше; каждый обливался слезами более из жалости к любимому, нежели к себе самому. Наконец, улучив минуту, девица выхватила чашу из рук юноши и жадно припала к ней. Когда бы юноша силою не вырвал у нее сей кубок, она осушила бы его до дна, дабы не оставить ему ни единой капли. Затем они крепко обнялись, насколько позволяли их оковы. Так и оставил я их принять смерть с легкой душой.
Мессер Джаннино. Ах, плутовка! По-вашему, стало быть, она его любила? Что ж, поделом ей!
Брат Керубино. Да, вот еще: девица Христом-Богом заклинала меня упросить вас, Гульельмо, оказать ей перед смертью последнюю милость — выслушать ее короткую исповедь, а там, дескать, ей и смерть нипочем. Уж так горячо умоляла, что и словами не передашь.
Гульельмо. И не подумаю.
Мессер Консальво. Сжальтесь над ней, Педрантонио. Право, что вам стоит.
Мессер Джаннино. Дядя верно говорит. Послушаем, что нам скажет эта шельмица.
Гульельмо. Так и быть, уважу ее просьбу. Но только ради вас. Войдем в дом или выслушаем ее прямо здесь?
Мессер Консальво. Лучше здесь, дабы пуще усовестить ее. А кто появится — укроемся в доме.
Гульельмо. Быть по сему. Маркетто!
Маркетто. Слушаю, синьор!
Гульельмо. Ступай сюда.
Брат Керубино. Коли во мне нет больше нужды, отправлюсь, пожалуй, в монастырь.
Гульельмо. Превеликое вам спасибо. Путь добрый.
Маркетто. Вот и я, хозяин. Чего изволите?
Гульельмо. Приведи сюда Лукрецию как есть, закованную в кандалы.
Маркетто. Будет исполнено. О хозяин, дельце наше я так обтяпал, что и комар носа не подточит.
Гульельмо. Пошевеливайся, тебе говорят. Кабы знали вы Лукрецию, никогда бы не помыслили о ней такое. Казалось, это сама добродетель.
Мессер Джаннино. Не счесть обещаний, даров, смиренных просьб, что расточал я этой злодейке… Однако она оставалась глуха к моим мольбам.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Гульельмо. Явилась, бесстыжая!
Лукреция. Ах, Гульельмо, окажите последнюю милость, исполните мою предсмертную волю — выслушайте меня, сдержав на время свой гнев, и тогда вы поймете, что перед вами вовсе не бесчестная и не злодейка.