Итальянский след
Шрифт:
– А почему бы и нет, Оля, почему бы и нет…
Оля молча кивнула, она приняла его слова, его тон, приняла их разговор в пустом, гулком здании следственного управления. Закурила новую сигарету, пустила дым к потолку, закинула ногу на ногу так, что теперь на Пафнутьева опять смотрела левая коленка, та, которая показалась ему краше и совершеннее.
– Этот Величковский… Знаете, бывают такие… Улыбчивая, в меру дурноватая сволочь. Говорят, что людей город портит, городские соблазны, городские деньги. Нет, он всегда был таким. Но, с другой стороны, если вы соберетесь его посадить…
– И тем не менее, – начал было Пафнутьев, но Оля его перебила, зная заранее, что он хочет сказать.
– Да! – воскликнула она. – Да! И тем не менее он меня фотографировал, наводя резкость на полюбившуюся вам родинку!
– Да я не так чтобы уж и очень, – смущенно пробормотал Пафнутьев, словно уличенный в чем-то не слишком симпатичном.
– Ладно! – опять оборвала его Оля. – Мне об этой родинке не только вы говорили, Павел Николаевич! Не только вы!
– Значит, он эти снимки отпечатал…
– Он эти снимки заказывает по новой каждую неделю! Он торгует ими, Павел Николаевич!
– А, – разочарованно протянул Пафнутьев. – Так я не первый, значит, видел ту самую родинку…
– Я вам скажу больше… Только не свалитесь со стула… Вы и не второй, Павел Николаевич. – Оля наконец улыбнулась.
– Надо же… А я уж…
– Размечтался?
– Не так чтобы очень… Но где-то рядом, где-то рядом. – Пафнутьев сокрушенно покачался из стороны в сторону. – Так этот Величковский, как вы говорите…
– Неплохо зарабатывает на своей поганой плитке.
– Он кладет испанскую!
– Даже испанская плитка после его рук становится поганой! Не в смысле блеска, цвета, рисунка… Она становится грязной после того, как побывала в его руках.
– Круто, – Пафнутьев склонил голову к одному плечу, к другому. – Как же тебе удалось на него выйти?
– А! Говорю же, он неплохо на этой плитке зарабатывает. Десять долларов квадратный метр. Приезжает в Пятихатки, как… американский дядюшка. Чемодан подарков на все случаи жизни – трусики, лифчики, прокладки с крылышками, без крылышек… И покупаются девочки, покупаются. За трусики рублевые, за лифчики капроновые. Городок-то нищий, голода нет, но он где-то рядом. А Дима обещает взять в ваш город, а то и Москву сулит… Пристрою, дескать, в хорошие руки. Он не зря говорит, что умеет уговаривать, умеет. И покупаются девочки, хотя знают, на что идут. А он условие ставит – каждая должна пройти через его постель. Разве это уговоры – за горло берет. Или еще за что… Но берет прочно.
– Но ведь надо же где-то расположить девочек, обустроить… Накормить, в конце концов. Это он как решает?
– Никак. Для этого есть Пахомова. Вы хорошо знакомы с Пахомовой?
– Слегка.
– Познакомьтесь
– Игорь?
– О! Это бригадир. Но о нем я действительно ничего не знаю. Очень грамотный товарищ.
– В каком смысле?
– О нем никто ничего не знает. Кроме имени. Он о нас знает все. Адреса, телефоны…
– Подожди, Оля… Какие телефоны, какие адреса? Ведь вы приезжие?
– У них несколько квартир… Нас по этим квартирам разбрасывали. Мы, конечно, должны платить. Из своих скромных остатков, – Оля улыбнулась как-то кривовато, загасила сигарету в блюдце и тут же вынула из пачки следующую.
Пафнутьев распахнул окно, чтобы хоть немного проветрить задымленный кабинет. На него дохнуло свежим ночным воздухом, шелестом ночного дождя, приглушенными звуками ночного города.
– Как я понимаю, двор, где мы встретились, не единственный путь к сердцу клиента?
– К сердцу? – переспросила Оля. – До сердца мы обычно не добираемся, времени не хватает. Да и желания тоже, честно говоря, нет. Работаем с тем, что доступнее.
– Кажется, я понимаю, о чем вы говорите, – кивнул Пафнутьев.
– Чего ж тут понимать… Каждый мужик подобные вещи схватывает с полуслова.
– Поэтому и говорю, что понимаю, о чем речь, – невозмутимо ответил Пафнутьев. – Но дело в том, Оля, что подобное случается не всегда… Некоторым удается и до сердца добраться.
– Сказки! – с раздражением произнесла Оля. – Не надо мне пудрить мозги!
– Скажи, вот эта девушка тебе знакома? – Пафнутьев вынул из ящика стола фотографию Юшковой. – Посмотри внимательно.
Оля мельком взглянула на снимок и отвела его от себя вместе с рукой Пафнутьева, подальше отвела, будто от снимка исходило что-то неприятное для нее, о чем она не желала помнить, думать, знать.
– Она не из наших. Как-то я ее видела… Это Игоревая девочка.
– Игоревая? – переспросил Пафнутьев, хотя уже догадался, что хотела сказать Оля. – Это в каком смысле?
– При Игоре она… Вместе их видела. В каких отношениях – не знаю, хотя мысль имею.
– Поделись.
– Да чем тут делиться, Павел Николаевич! Все мое нынешнее положение, общественный статус, если хотите, выстраивает мысли в одном-единственном направлении – блуд и похоть, похоть и блуд.
– Но наверняка не знаешь?
– Не знаю.
– Это радует, – кивнул Пафнутьев, осознав, что хоть что-то обнадеживающее сможет сказать Худолею. – И уж поскольку, Оля, мы немного разговорились, стали понимать друг друга, скажи мне, пожалуйста, что могло случиться с вашими девочками, как понимать происшедшее?
– Похоже, их убили, – передернула плечами Оля.
– За что их могли убить?
– Мало ли… Мы ведь находимся в зоне рискованного предпринимательства. Люди, которые не могут по каким-то причинам удовлетворить свои потребности легко, просто, красиво, в конце концов, а шастают по ночным улицам, играя желваками и выискивая двуногую тварюку женского рода… Это же ненормальные люди. Или полная разнузданность, или полная беспомощность, или полное уродство, в чем бы оно ни заключалось… Вот наши клиенты.