Итальянский след
Шрифт:
– А что же вас…
– Что нас заставляет? – перебила Оля звенящим голосом. – Кушать хочется. На мне двое стариков и дочка… Их пенсии хватает только на оплату коммунальных услуг – газ и свет.
– Вода? – подсказал Пафнутьев.
– Вода во дворе. А тут подворачивается хмырь Величковский. Он не настаивает, нет, все проще. Весело смеется, открывает шампанское, играет золотой печаткой… Вы заметили, что эти самые печатки обожают, ну просто обожают люди определенного пошиба?
– Какого пошиба?
– Невысокого. Придурки в основном.
– Ну,
– Ладно, Павел Николаевич, ладно. У кого-нибудь из ваших друзей, знакомых, сослуживцев есть золотая печатка, носит кто-нибудь из них эту золотую бородавку на пальце?
– Вроде нет…
– Так вот этот хмырь… Сидит, закинув ногу на ногу, сверкает золотыми своими зубами, поигрывает блестящей туфелькой… И говорит… В чем дело, девочки? Вперед! Жизнь коротка! Хватит вам в этой деревне грязь месить! Хорошие бабки светят! И что делать? Я дрогнула. И другие дрогнули. Если хотите знать, еще полдюжины девочек ждут не дождутся, когда приедет наконец Величковский и заберет их в город. И у них начнется жизнь рисковая, но сытая. Может быть, этот хмырь думает, что соблазняет нас красивой жизнью? Ничуть. Кормежкой соблазняет. И это… Ваш вопрос – за что могли убить… Мы ведь девочки почти деревенские, выросли в гордости… Каждая из нас может взорваться, каждая! В любую секунду! И никто не предскажет, отчего именно! А взорвется – ничто не остановит, ни от чего не убережет! Ничто!
– И до смертоубийства? – ужаснулся Пафнутьев.
– Ха! – пренебрежительно ответила Оля, и Пафнутьев понял – смертоубийство ничуть ее не смущает, не трогает, не остановит.
– Ну что ж, ну что ж, – пробормотал Пафнутьев, слегка озадаченный подобным откровением.
– Вы меня не поняли, Павел Николаевич, – сказала Оля. – Дело в том, что, когда человек взрывается, у него больше шансов погибнуть самому, чем нанести вред кому-то другому. Я же говорю – взрывается. Почти в прямом смысле слова.
– Думаете, девочки взорвались?
– Наверняка. Они были подругами еще со школы… В одном классе учились. Сочинения писали о Наташе Ростовой, что-то трепетное из Тургенева, о сновидениях Веры Павловны… Отписались. Мне бы хотелось, конечно, чтобы убийцу нашли и покарали, но я ничего сказать не могу… Я не знала даже, что они мертвы. Ведь живем мы здесь, если можно так выразиться… Разрозненно.
– Надежду Шевчук нашли в квартире Юшковой…
– Надежду нашли у Юшковой? А что она там делала?
– Лежала.
– Нет, я в том смысле, что нечего ей там делать! Я не уверена даже, что они были знакомы. А Таю где нашли? Там же?
– Нет, в другом месте. Возле мусорных ящиков.
– Кошмар какой-то, – Оля закрыла лицо руками.
– Надежда Шевчук была беременна, – сказал Пафнутьев, стараясь произнести это как можно спокойнее.
– Да-а-а? Сколько месяцев?
– Не меньше трех. Между тремя и четырьмя. Так примерно.
– Понятно, – кивнула Оля с таким видом, будто ей открылось нечто важное.
– Что вам стало понятно? – спросил Пафнутьев.
– А то, – и Оля
Этого у Пафнутьева отнять было нельзя – он умел разговаривать с людьми. И умение заключалось в том, что он стремился слушать, а не говорить. Не делал вид, что слушает, а слушал, что встречается в нашей жизни не столь уж часто, ребята, не столь. Вот сказала Оля одно словечко со странным выражением, и Пафнутьев тут же стал в охотничью стойку, как это делает хороший породистый пес, натасканный на дичь. Он сразу заподозрил, что в этом ее «понятно», произнесенном врастяжку, что-то таится и надо вернуться назад, чтобы вызвать у Оли то же состояние, чтобы захотелось ей произнести то же словечко, а заодно и все, что за ним стоит.
– Да, три-четыре месяца было ребеночку… Даже пол определили… Мальчик должен был родиться.
– Понятно, – повторила Оля, но уже простым, будничным голосом, в котором не было той тайны, которую так остро почувствовал Пафнутьев минуту назад.
– Что-то ты вспомнила, что-то на ум пришло, а, Оля? Поделись.
– Да так, ничего особенного… Маленькие житейские подробности. И ничего больше.
– Если в мире и есть что-нибудь стоящее, так это маленькие житейские подробности, – сказал Пафнутьев.
– Вы говорите, мальчик… Знали мы про этого мальчика, знали. Темненький был? Светленький?
– А это имеет значение? – растерянно протянул Пафнутьев.
– Нет, не в Италии Надежда подзалетела. Здесь. Поэтому я и спросила.
– Она была в Италии? – удивился Пафнутьев. – Уже в этом году?
– Три раза.
– Это точно?!
– Точней не бывает. Потому что и я тоже была в Италии три раза. Вместе с Надеждой. И с другими девочками. Кстати, Тая, которую вы нашли возле мусорных ящиков, тоже была с нами. Нас было много, почти половина автобуса.
– Что же вы там делали? – спросил Пафнутьев изумленно.
– Работали.
– Успешно?
– Нормально.
– Как же вам удалось?!
– Пахомова, туристическая фирма «Роксана». А у Надежды ребеночек… Думаю, он возник не случайно. Ожидаемый был мальчик.
– Не в мальчике ли дело? – предположил Пафнутьев.
– Очень даже может быть. Надежда так относилась к ребенку, что вполне могла…
– Что могла? – быстро спросил Пафнутьев, пока мысль Оли не скользнула в сторону.
– Взорваться. Вы, Павел Николаевич, никогда не взрываетесь?
– Обычно это происходит незаметно для постороннего взгляда. Но я знаю одного человека, который именно сейчас находится во взорванном состоянии. И готов немедленно взорвать все, что угодно, все, что под руку подвернется.
– Баба? – проницательно спросила Оля.
– Он не баба, он мужик. Но причина его состояния… Да, тут ты права, баба.
– Бывает, – на этот раз в голосе Оли прозвучало резанувшее Пафнутьева безразличие, если не сказать удовлетворенность – кому-то тоже плохо, кто-то тоже бьется в истерике, значит, в своих бедах она не одинока. Это была своеобразная защита, и Пафнутьев подавил в себе обиду.