Итоги № 24 (2012)
Шрифт:
— Как вы превратились из Джорджа в Григория?
— Перед тем как устроиться на завод, следовало получить прописку. Отправились мы с братом в паспортный стол. Пришли, объяснили ситуацию — мол, приехали из Канады, хотим паспорта получить. Нам дали заполнить бумаги. Паспортистка спрашивает меня: «Как зовут?» Я говорю: «Джордж, вот метрика на английском языке». Она посмотрела: «Это же не русское имя, будете Григорий». Раз официальный человек сказал, что буду Григорием, значит, так тому и быть. Следом настал черед брата. Так он из Карла превратился в Кирилла.
Мы с братом начали учиться в вечерней школе и уже тогда для себя твердо решили, что хотим стать переводчиками. Учить английский язык нам не надо было, надо было подналечь на русский. Я начал самостоятельно пробовать переводить с русского на английский — словарей тогда не было. В качестве эксперимента перевел несколько страниц из «Краткого курса истории ВКП(б)». По окончании вечерки подали мы с братом заявления сразу в два института — в Московский педагогический иняз и Ленинградский педагогический. Пришел ответ сначала из столицы: если поступите, получите общежитие, но будет трудно — конкурс очень большой. Потом откликнулся ленинградский вуз, написали
Жили мы с братом в общежитии в Петроверигском переулке. Каждую субботу на нашем этаже устраивались танцы. Среди студентов был такой Костя Вишневецкий, который работал на «Московском радио». Отличный парень, по-английски хорошо говорил. И кто-то ему сказал: «Слушай, Костя, здесь два канадца учатся, возьми у них интервью». Он согласился, нас познакомили. Уже и не помню, о чем было само интервью, только он вдруг говорит: «А приходите к нам на радио работать». К тому времени я уже переводил для Совинформбюро новости на английский. Пришли мы с братом на радио, познакомились с начальством, нас послушали, говорят: голоса нормальные, подходите. Шел 1956 год, на следующий год Москве предстояло принять Всемирный фестиваль молодежи и студентов, так что англоговорящие корреспонденты пришлись ко двору. Мы начали делать передачу «Приезжайте в Москву на фестиваль», вели ее под нашими настоящими именами — Карл и Джордж. Мы писали программы, делали интервью. С приближением фестиваля программа разрасталась, шла уже полчаса. Все это было очень интересно! Нам приходило много писем от слушателей. И вот наконец — открытие фестиваля, самое начало хрущевской оттепели! Был общий подъем, страна по-другому дышала. Москва еще никогда не видела столько иностранцев. Фестиваль прошел очень хорошо, и после него радийное руководство предложило нам по окончании института прийти к ним уже на постоянную работу. Так и случилось — я стал работать в американской редакции, а брат в африканской. Брат проработал там 51 год. Он, к великому сожалению, умер 8 января 2011 года.
— Работая на радио, да еще и в зарубежной редакции, вы ощущали контроль КГБ?
— Разумеется, все те, кто работал на «Московском радио» переводчиками и дикторами в отделе вещания на США, Канаду и Англию, были носителями языка, людьми, родившимися и выросшими в этих странах, но никто особо не распространялся о том, кто он и откуда. Это не обсуждалось. Только кагэбэшник мог поинтересоваться, откуда ты, остальные считали это дурным тоном. Конечно, нас контролировали — ведь иногда к нам попадала информация, имеющая огромную ценность. Так, например, 1 мая 1960 года был сбит американский самолет-шпион, который пилотировал Фрэнсис Гэри Пауэрс. Тогда на Западе все, включая президента США Эйзенхауэра, думали, что пилот погиб, и утверждали на весь мир, что Вооруженные силы СССР уничтожили метеорологический самолет, который просто сбился с курса. Никто не знал, что Пауэрса уже доставили в Москву и он дает показания. Через несколько дней после этого происшествия наш коллега, который работал у нас диктором, пришел на работу и рассказал, что переводил допрос Пауэрса! Представляете, никто не знал, что летчик жив — ни ЦРУ, ни президент Эйзенхауэр, а мы знали!
А как-то раз вызывает меня главный редактор и, показывая на гостя в своем кабинете, говорит: «Джордж, вот этот молодой человек будет у нас стажироваться 3—4 месяца. Ты научи его интервью брать, репортажи делать, писать, читать в микрофон, пленку монтировать. В общем, от и до». Парень весьма и весьма неплохо говорил по-английски, был очень старательный и способный, но через какое-то время вдруг куда-то пропал. Я даже забыл про него. А потом, через несколько лет, увидел некоего Олега Калугина, самого молодого генерала контрразведки. Вот тут-то я и узнал своего ученика!
Безусловно, все эфиры контролировались специальной службой прослушки, но мы же были просто переводчики, так что КГБ переживать было не о чем — мы читали написанные тексты. Хотя некоторые нюансы все же были. В какой-то момент — незадолго до вторжения войск СССР в Афганистан — я перешел с «Московского радио» на радиостанцию «Мир и прогресс». Это тоже было радио, вещающее на Запад, но формально менее связанное с властью и более независимое. Когда началась война в Афганистане, на «Московское радио» пришел новый парень, сейчас уже не вспомню его фамилию. И вот он начал вдруг в прямом эфире критиковать советское военное вторжение. Самое интересное, что наши долго про это ничего не знали — ни служба прослушки, ни выпускающие редакторы!
— Наверное, интересные встречи случались и в свободное от работы время?
— Со мной вместе в американской редакции работал мой близкий друг Виктор Ерохин, сын знаменитого пианиста-концертмейстера Московской государственной филармонии. Как-то раз Виктор приболел, я позвонил ему узнать, как самочувствие, и вдруг он пригласил меня домой. Дал адрес — улица Грановского, 2. Выхожу из метро, иду к дому и вижу что-то странное — двое мужчин у подъезда стоят в гражданской одежде, но с явной военной выправкой. Сразу видно, кагэбэшники. Ну, мне все равно, захожу в подъезд, поднимаюсь, звоню, в этот момент дверь напротив открывается и из нее высовывается женская голова и смотрит на меня. Гляжу — а это Екатерина Фурцева! Тут и Виктор дверь открыл, давай, говорит, заходи. Его жена Элла тоже у нас работала — в индийской редакции. Но я про ее неслужебную жизнь вообще ничего не знал. Прохожу, Виктор приглашает в комнату, говорит: «Джордж, познакомься, это Эллин папа — Георгий Константинович Жуков». Я думаю: ничего себе, куда попал! Познакомились, и так вышло, что потом еще несколько раз с Жуковым встречались, даже в бильярд на даче у него играли. А однажды и коньяк вместе пили. Дело было так. Как-то перед Первомаем мы с женой Галей пошли к Виктору и Элле в гости. Виктору надо было в тот вечер в редакцию — он дежурил, я решил пойти с ним, прогуляться. Времени — часов семь вечера, еще светло. Вышли из дома, идем, разговариваем по-английски. И тут нам дорогу перекрывает компания молодых ребят, гулявших на свадьбе. Начали они нас матом поливать, завязалась драка. Мы с Витей спина к спине, как могли, отбивались, но их было человек восемь. В общем, помяли нас изрядно: у меня фингал под глазом, нос разбит. Все в крови, грязные, возвращаемся к Виктору домой. Звоним в дверь, Жуков выходит: «Что случилось?!» Рассказали ему все. Вызвал свою машину, и нас с Виктором повезли в госпиталь Бурденко. У приятеля моего выявили сотрясение мозга и оставили лечиться в стационаре. А меня отвезли обратно на Грановского, где и оставили ночевать. Утром 1 мая проснулся, Жуков зовет: «Гриша, иди, завтракать будем». В маленькой комнате его жена Александра Диевна накрыла на стол, и вот мы с маршалом завтракаем вдвоем. Спрашивает: «Что будешь пить — водку, коньяк?» Говорю: «Что вы будете, то и я». Налил он коньяку и завелся: «Вы что, не могли вчера отбиться?» Я — оправдываться. Ну, ладно, говорит, устроим все, давай выпьем. Телевизор включили. А там первомайская демонстрация. На мавзолее — Хрущев, члены Политбюро. Я понимаю, что Жуков-то как никто другой должен был стоять среди них, смотрю на него. Он ни слова не сказал, а я и не спрашивал. Выпили мы с ним почти полностью бутылку коньяка, закусили. Отпустил меня Жуков со словами: «Ну ладно, Гриш, больше чтобы такого с вами не было!» Благодаря Виктору и Элле была в моей жизни и еще одна удивительная встреча. Они дружили с Ниной Буденной — дочерью Семена Михайловича. За Ниной в свое время ухаживал Михаил Державин, известный сегодня актер. Как-то раз мы собрались, и Ширвиндт с Державиным с наших слов сделали репризу, как работают переводчики. Чепуха, конечно, но получилось очень смешно. Нина и говорит: «У нас свадьба будет, приезжайте на дачу». Так мы с Галей оказались на свадьбе у Нины и Михаила Державина. Собралась в основном молодежь, шумели, танцевали. Потом вдруг затишье, и по лестнице спускается сам маршал Буденный. Посидел с нами, сказал несколько тостов и ушел к себе. Я с ним только поздоровался, хотел сказать, что мой отец у него воевал, но так и не сказал. До сих пор жалею об этом.
— В какой момент вы стали переводчиком первых лиц?
— Переводить речи генеральных секретарей ЦК КПСС я начал, работая в американской редакции. Но эти переводы тогда были, как бы сказали сейчас, приработком. То есть я синхронно переводил для иностранцев выступления генсека перед началом очередного съезда КПСС, мой голос не выходил из Кремля. Вообще-то у Хрущева, Брежнева и даже Горбачева был личный переводчик, очень хороший профессионал Виктор Суходрев. Но личный перевод и синхронный — это совершенно разные вещи. Личный переводчик путешествует с лидером по всему миру и посещает все мероприятия. Он переводит только для первого лица. А синхронисты, как правило, работают на аудиторию. Мы сидим в таких специальных кабинках и переводим сплошным текстом, не останавливаясь, без пауз. Я переводил и перевожу первых лиц государства для американской аудитории, но личным переводчиком не был никогда. Для иностранцев я переводил и Хрущева, и Брежнева. Никита Сергеевич, кстати, очень красиво и образно говорил.
А вот Горбачева я не переводил, но озвучивал, а это разные вещи. То есть сначала с ним журналист сделал интервью, а уже потом я перевел ответы Михаила Сергеевича для англоязычной аудитории и прочитал их — это и называется озвучка. Впрочем, переводить Михаила Сергеевича — это самоубийство для переводчика-синхрониста. Он никогда не заканчивал предложения, для нас это очень сложно. Я озвучивал Горбачева два раза, а после него и Ельцина для Эй-би-си. Меня попросили перевести интервью с ним по поводу его книги «Президентский марафон», которая вышла на английском языке. И вот в каком-то из залов Кремля Борис Николаевич общается с очень эффектной американской журналисткой, идет трансляция на Америку, российский президент рассказывает очень интересно, эмоционально, даже поет песню «Калина красная»... Но идиллия мгновенно заканчивается, когда звучит вопрос по поводу злоупотребления спиртным. Рассердился Борис Николаевич очень, на этом интервью и закончилось.
— А потом «по наследству» перешли в синхронисты к Путину и Медведеву?
— Не совсем: я стал переводить их после того, как в 2005 году открылся канал Russia Today и меня пригласили туда работать. Правда, я мало переводил Медведева. Вообще и Путина, и Медведева переводить довольно легко, сложности возникают, лишь когда они начинают читать текст. Но это касается не только лидеров — вообще любого человека. Для синхрониста живое общение с аудиторией гораздо проще, чем перевод читаемого и заранее написанного текста. Как-то в прямом эфире я переводил телемост Владимира Путина, где он общался вживую, не по бумажке. Телемост шел 4 часа 7 минут, и все это время работалось легко и с удовольствием.