Итоги № 28 (2013)
Шрифт:
— Насколько понимаю, ситуация сложилась совершенно двусмысленная. По существующей тогда практике вы не могли ни словом проговориться Евтушенко, что именно на Старой площади от журнала потребовали корректуры. Получалось, будто вы сами сняли из номера поэму, которую до этого триумфально подписали в типографию на глазах автора. Абсурд, да и только!
— Евтушенко, конечно, знал об остановке машин в типографии, кто-то ему уже все поведал... И тут мне благородно пришел на выручку Полевой. Позвонил из больницы: «Скажите нашему другу Евгению Александровичу, что я, старый дуралей, ничего не смысля в поэзии, прихоть свою показываю. Пусть не кипятится и уважит старика, внесет небольшую правку...» Полевой и меня таким образом выгораживал,
Звоню на Старую и докладываю, что указания выполнены. Мы прореагировали, а по их железной логике именно это главное. Спрашивают нас для проформы: «А что вы поправили?» — «Что сочли нужным, то и поправили». — «Ну и ладно. Печатайте!» Евтушенко размяк: «Это дело требуется отметить. Поехали в ЦДЛ!» И мы рванули туда на Жениной огромной черной «Волге», похожей на катафалк.
Опустились за столик. Евтушенко заказал шампанского, а я вообще не пил. И тут Женю понесло: «Андрей Дмитриевич, хочу вам честно сказать, пока трезвый. Я не любил вас. Во-первых, потому, что вы пришли в «Юность» из ЦК ВЛКСМ, где занимались пропагандой. Во-вторых, потому, что вы не пьете — одно это уже подозрительно. В-третьих, потому, что вы всех называете на вы и по имени-отчеству. А в-четвертых, вы вообще мужик красивый». Я ему: «О чем вы, Евгений Александрович? Вам-то чего на меня и на жизнь обижаться!» Вдруг он предложил: «Давай на ты?» Я согласился: «Давай, Женя...» Мы допили на двоих бутылку шампанского и стали друзьями.
Потом, правда, Евтушенко мне заявит: «Эту поэму я все равно отстоял бы... Андропову позвонил бы». Может, и в самом деле отстоял бы: у Жени, уже тогда мотающегося по свету, всегда были особые отношения с властями. Мне же при нашем прощании Евтушенко скажет: «Того, что ты для меня сделал, взяв это все на себя, я никогда не забуду». Честно говоря, тогда я не придал особого значения этим словам, вспомнил о них немного спустя.
Через некоторое время Борис Николаевич Полевой ушел из жизни. Вокруг освободившейся должности главного редактора «Юности» — многотиражного, престижнейшего издания — образовался целый номенклатурный хоровод. Кто только не лелеял надежду возглавить журнал! И тогда Евтушенко послал лично генсеку Брежневу телеграмму: «Главным редактором журнала «Юность» должен быть, я считаю, только один человек — Андрей Дементьев».
— Неужели Евтушенко сам сказал вам об этом?
— Ничего подобного. Мне рассказали об этом несколько лет спустя люди, которые работали в архиве ЦК КПСС и своими глазами видели эту депешу. Иного объяснения моего назначения во главе литературного журнала с тиражом два миллиона в обход литературных тяжеловесов, рвавшихся в это кресло, найти мне трудно. При мне тираж «Юности» увеличился чуть ли не вдвое. Ведь мы печатали Василия Аксенова и Анатолия Гладилина, Фридриха Горенштейна и Фазиля Искандера, Георгия Владимова и Сашу Соколова... Приезжал к нам в редакцию и Владимир Максимов, прекрасный писатель и издатель журнала «Континент», за чтение которого раньше можно было легко попасть в места не столь отдаленные.
Кстати, о кроликах. Когда я захотел напечатать «Удавы и кролики» Искандера, меня вызвали в очередной раз в ЦК. Я почему-то не смог, и туда отправился мой заместитель Алексей Пьянов. Возвращается и говорит: «Просили передать. Будут бить до кровавых соплей». Я ответил: «С соплями сами разберемся» — и мы напечатали... Мы ничего не боялись и делали все, чтобы литература восторжествовала. Я всегда помнил фразу, сказанную Александром Твардовским одному из цековских небожителей. На угрозу: «С вашими взглядами вы не будете главным редактором», издатель «Нового мира» ответил: «А с вашими взглядами вы не будете иметь великую литературу».
Да, советское время кончилось — и это прекрасно! — но оно меня страшно закалило. Без тогдашнего тренинга я не смог бы преодолевать трудности новой эпохи, жестокой и циничной. Если нам удастся поднять
— Иными словами, вы хотите сказать, что писателям и иже с ними сегодня не хватает того контакта с властями предержащими, который был у вас, скажем, с Михаилом Горбачевым или с Александром Яковлевым...
— До того как Горбачев возглавил партию, я не был с ним знаком. Конечно, с его приходом во власть мне стало легче. Меня не реже вызывали наверх, но разбираться с цензурой стало проще. Помню, мы опубликовали рассуждения Федора Раскольникова о культе Сталина, и вдруг получаю сразу на трех страницах записку от члена Политбюро Александра Яковлева на ту же самую тему. Главная мысль послания Александра Николаевича: «Будьте осторожны! Не все еще закончено...» События августа девяносто первого подтвердили справедливость его слов.
— Среди писательских имен, обретших всенародную популярность благодаря публикациям в «Юности», был и Юрий Поляков, нынешний главный редактор «Литературной газеты»: «Апофигей», «ЧП районного масштаба», «Сто дней до приказа»...
— Насчет «Ста дней». Каким-то образом в главном политуправлении Министерства обороны СССР проведали, что повесть готовится у нас к печати. Мне звонят и говорят: «Мы узнали, что вы собираетесь опубликовать клеветнический пасквиль Полякова?» Я возразил: «Почему клеветнический? Это его жизнь, он служил в армии и видел все это». «Значит, так, — перешел к угрозам голос на другом конце кремлевской связи, — мы готовим письмо в Политбюро, и, если вы только Полякова напечатаете, у вас будут огромные неприятности». А я ему так вежливо: «Хочу сделать вам встречное предложение: вы присылаете мне копию этого письма, и мы прилагаем его как послесловие к повести».
Только не надо полагать, будто в ЦК и в других советских властных инстанциях сидели одни лишь дуроломы и формалисты. Нет, среди партийной номенклатуры было и немало по-настоящему умных, творческих людей. С ними можно было говорить, их можно было убеждать. Если я хотел продавить какую-нибудь прорывную публикацию, то и очаровывал, и пороги обивал, и — как говорится — брал на себя...
О какой потерянной для «Юности» публикации больше всего жалею? О булгаковском «Собачьем сердце». Мы дали анонс, что в ближайшее время шедевр Михаила Афанасьевича будет опубликован у нас. Но на Старой площади решили, что для «Юности» с ее гигантскими тиражами это будет слишком жирно. И передали право публикации журналу «Знамя». Мне звонит его главный редактор Григорий Бакланов, мой друг со студенческих лет, и говорит: «Старик, ничего не могу поделать». Я его успокоил: «Сочтемся славой, Гриша! Главное, чтобы литература до читателей дошла». Дело в том, что незадолго до этого «Знамя» анонсировало в своих ближайших номерах булгаковские «Роковые яйца». И теперь в ЦК решили в порядке, условно говоря, возмещения причиненного «Юности» ущерба передать нам для публикации именно «Роковые яйца». У шахматистов это называется рокировкой. И у читателей быстренько родился анекдот, что в «Юности» начинают публикацию убойного романа — «Собачьи яйца».
— И «Чонкина» тоже вы открыли...
— Был я по каким-то делам на Старой площади, и тут мне помощник Горбачева говорит: «Андрей, что же ты хулиганишь?» И мне показывают последний номер «Юности», где на иллюстрациях у солдата Ивана Чонкина один в один лицо Егора Лигачева, второго человека в государстве. Я изобразил удивление: «Не может быть! И что теперь?» Мне говорят: «Да ничего. Егор Кузьмич — человек умный, с чувством юмора. Но все-таки зря вы это затеяли...»