Иуда 'Тайной вечери'

Перуц Лео

– Кто такой этот мессир Леонардо?
– осведомился Бехайм.
– Второй раз за нынешний вечер слышу о нем. Это он отлил в бронзе коня покойного герцога? Н-да, словами он, во всяком случае, пользуется весьма умело.

– Да, он же, - ответил д'Оджоно.
– Он учил меня искусству живописи, и всем, что умею, я обязан ему. Другого такого, как он, ни вам, ни кому иному не сыскать. Ибо и натура не способна второй раз создать такого человека.

– Он и наружностью замечателен, - сообщил Симони.
–

Возможно, вы еще сегодня увидите его. Ведь он знает, что брат Лука, когда бывает в Милане, все вечера проводит здесь, в "Барашке".

– С этакой уверенностью этого обо мне утверждать нельзя, - возразил брат Лука.
– По крайней мере, если иметь в виду ту уверенность, какую математика даст людям, опирающимся на ее законы. Потому что иногда я вечером сижу в "Колокольчике". Но там столешницы очень уж гладкие, мел к ним не пристает.

Бехайм вспомнил, что вообще-то пришел сюда не ради мессира Леонардо, и, хлопоча о своем деле, вновь пристал к Манчино, который аккурат покончил с ужином.

– Что же касается этой девушки...
– начал он.

– Какой девушки?
– спросил Манчино, глядя на него поверх своих мисок.

– Которая проходила мимо рынка и улыбнулась вам.

– Тише! Ни слова о ней!
– прошептал Манчино и беспокойно зыркиул на резчика и на д'Оджоно, которые рассуждали с братом Лукой о "Барашке", "Колокольчике" и математике.

– Может, скажете, как ее зовут?
– предложил Бехайм.
– Сделайте одолжение, как мужчина мужчине.

– Молчите о ней, прошу вас, - сказал Манчино очень тихо, но тоном, не сулящим ничего хорошего.

– Или как мне ее найти, - продолжал Бехайм, упрямо не желая отступиться от своего намерения.

– Этого я не знаю, - сказал Манчино чуть громче, но все же так, что слышать его мог один только Бехайм.
– Зато отлично знаю, что будет с вами: на четвереньках домой поползете, так я вас отделаю.

– Сударь!
– возмутился Бехайм.
– Вы слишком много себе позволяете!

– Эгей! Что тут стряслось?
– воскликнул художник д'Оджоно, внимание которого привлекли последние слова Бехайма, произнесенные довольно громко.
– Никак ссора?

– Ссора? Ну это как посмотреть, - ответил Манчино, пристально глядя на Бехайма и сжимая ладонью рукоять кинжала.
– Я сказал, что надо бы открыть окно и проветрить, а этот господин считает, что открывать незачем. Ну и бог с ним, с окном, пускай остается закрыто.

– Боже мой, да открывайте на здоровье, если вам угодно, - буркнул Бехайм и допил вино, а Манчино убрал руку с кинжала.

Воцарилось молчание, и, чтобы положить ему конец, д'Оджоно спросил:

– Вы в Милане по делам?

– Не совсем, - объяснил Бехайм.
– Мне нужно взыскать деньги с человека, который уже много лет не возвращает долг.

–

За небольшое вознаграждение, - сказал Манчино, будто между ними ничего не произошло, - я взыщу для вас должок. Вам незачем себя утруждать, доверьте это мне. Вы же знаете, я всегда готов вам услужить.

Бехайм решил было, что Манчино насмехается, и посмотрел на него с досадой, но тем и ограничился. Он выпил слишком много вина, и в голове уже изрядно шумело, однако ж он покуда властвовал своими поступками и словами и не желал иметь ничего общего с человеком, который чуть что хватается за кинжал. И потому заговорил о своем деле с д'Оджоно:

– Человек, который задолжал мне деньги, флорентиец, но теперь живет в Милане. Зовут его Бернардо Боччетта. Может, вы мне скажете, где его найти.

Вместо ответа д'Оджоно запрокинул голову и громко расхохотался, а мгновение спустя хохотали уже все. Слова немца, как видно, показались им весьма забавными. Не смеялся только Манчино. Он глаз не сводил с Бехайма, и в чертах его сквозили изумление и озабоченность.

– Не понимаю, что тут смешного, - возмутился Бехайм.
– Он должен мне семнадцать дукатов. Семнадцать неподдельных, полновесных дукатов.

– Сразу видно, сударь, что вы нездешний, - объяснил д'Оджоно.
– Вы не знаете этого Боччетту, а то бы употребили свое время на более прибыльные сделки.

– Что вы хотите этим сказать?
– спросил Бехайм.

– Что денежки ваши пропали, все равно что в воду канули. Каждое слово, будто нож, пронзало сердце Бехайма. Он призадумался, потом сказал:

– Зачем говорить чепуху! У меня есть бумага, подтверждающая справедливость моего требования.

– Храните ее как зеницу ока!
– посоветовал д'Оджоно.

– Не премину, - ответил Бехайм, еле ворочая языком, потому что вино все сильнее шумело у него в голове.
– Она стоит семнадцать дукатов.

– Гроша ломаного она не стоит, - засмеялся д'Оджоно. Резчик Симони положил руку Бехайму на плечо.

– Да случись вам прожить хоть триста лет, как ворону, все равно вы с Боччетты не только что гроша - гриба сушеного не получите.

– Отстаньте от меня с вашими грибами!
– завопил Бехайм.
– Я их терпеть не могу - ни тушеными, ни сушеными!

– Я пытаюсь вам объяснить, как обстоит с Боччеттой, - продолжал резчик.
– Пока что он обманывал всех и каждого, кто имел с ним дело. Дважды разорялся и дважды всех одурачил. И в тюрьме сидел, однако умудрился выйти на волю без каких бы то ни было обязательств. Всем известно, что он обманщик, но ведь не поймаешь! Когда потребуете деньги, он примется потчевать вас речами - ой какими речами!
– а как шагнете за порог, поднимет вас на смех, вот и вся недолга.

Иоахим Бехайм хватил кулаком по столу.