Иуда 'Тайной вечери'
Шрифт:
– Сводником?
– возмущенно воскликнул Бехайм.
– Сударь! Имейте уважение к святым вещам! Надеюсь, мессу-то послушать не возбраняется? Или и тут от вашего брюзжания спасу не будет? Сводничество! С чего вы взяли? Я хочу вернуть ей платочек - она его утеряла, а я подобрал.
Он достал из кармана платочек льняного "боккаччино" и сунул его Манчино под нос.
– Да, платочек и правда ее, - Манчино осторожно взял платочек мокрыми пальцами.
– Я сам подарил его ей на именины, со скляночкой душистой эссенции. Значит, она его обронила.
– Совершенно справедливо, и вы могли бы вернуть ей этот платочек,
– Не стану отрицать, я бы с удовольствием повидал ее снова, очень она мне понравилась, и как знать, может, я тоже ей приглянулся. Только вот исчезла в один миг что она себе думает? Что у меня есть время бегать по всему Милану, разыскивая ее? По всем церквам да рынкам? Нет, я в Милане делом занимаюсь, мне не до поисков, так и скажите моей Аннетте!
– Кому, вы говорите, я должен сообщить, что у вас в Милане дела? переспросил Манчино.
– Моей Аннетте, кому же еще, - ответил Бехайм.
– Или ее зовут иначе? Могли бы в конце концов и назвать ее имя. Манчино пропустил эту просьбу мимо ушей.
– Значит, пойдете к Боччетте и потребуете свои деньги?
– осведомился он.
– Да, пойду и потребую, - с апломбом подтвердил Бехайм.
– Завтра или в какой-нибудь другой день пойду к нему и улажу это дельце. Что же до девушки, которую мне, надо полагать, увидеть не суждено...
– Вы ее увидите, - сказал Манчино, и печаль на его лице уступила место злости.
– Да, ведь я этому не могу воспрепятствовать. И запомните, что я вам скажу: боюсь, для девушки это кончится плохо. Но тогда и для вас тоже, вот что я скажу. А может быть, и для меня.
5
Д'Оджоно сказал правду, дом "У колодца" выглядел до крайности запущенным, казалось, он уже много лет стоит пустой, необитаемый, крыша худая, балки прогнили, труба обвалилась, штукатурка на стенах облуплена, кладка вся в трещинах, и сколько Бехайм ни стучал и ни звал, дверь оставалась закрыта. И когда он этак вот стучал, и ждал, и звал, и стучал, и опять звал, и опять ждал, взгляд его ненароком упал на зарешеченное оконце над дверью, и в этом оконце он увидел лицо, оставлявшее впечатление такой же запущенности и обветшания, как и дом, небритое и нечистое лицо мужчины, который внимательно наблюдал, как он до крови разбивает себе пальцы о запертую дверь.
– Сударь, что это значит? Почему вы не отворяете?
– возмутился Бехайм.
– А чего вы расшумелись, вдобавок на чужой земле, и вообще, кто вы такой?
– в свою очередь спросил тот.
– Я ищу некоего Боччетту, - объяснил Бехайм.
– Бернардо Боччетту. Мне сказали, его можно найти в этом доме.
– Все ищут Бернардо Боччетту, - проворчал человек в окошке.
– Очень уж многие ищут Бернардо Боччетту. Покажите, с чем пришли, тогда и впущу.
– С чем я пришел?
– удивился Бехайм.
– С чем, черт побери, я должен прийти, чтоб вы меня впустили?
– Коли вам нечего оставить в заклад, идите своей дорогой, посоветовал человек в окне.
– Под простое ручательство здесь ссуду не дают. Или, может, вы пришли выкупить заклад? Тогда вы не вовремя, приходите после обеда.
– Сударь!
– сказал Бехайм.
– Деньги я брать в долг не собираюсь и закладов у вас не имею. Я хочу повидать господина Боччетту, и больше ничего.
– Повидать господина Боччетту, и больше ничего?
–
– А зачем вам нужно видеть этого господина Боччетту, ежели вы, судя по всему, не испытываете ни нужды, ни стесненности в деньгах? Какая вам радость на него смотреть? Ну увидите - и что? Ведь Боччетта - это я!
Не веря своим ушам, немец отступил назад и вновь присмотрелся к запущенной внешности и потрепанным чертам этого человека, который некогда принадлежал к флорентийской знати. Потом он поклонился и сказал:
– Меня зовут Бехайм, и должен я, сударь, передать вам поклон от моего батюшки, Себастьяна Бехайма, коммерсанта в Мельнике. Он будет рад услышать, что я побывал в вашем доме и нашел вас в добром здравии и благополучии.
– Бехайм? Себастьян Бехайм?!
– пробормотал Боччетта.
– Да, сударь, ваша правда, он будет вам благодарен за любую малую весточку от меня, ведь нечасто доводится слышать о друзьях. Передайте ему, стало быть, что на здоровье я не жалуюсь, хвори не одолевают, только вот иные обстоятельства... вы и сами знаете, какие нынче времена - войны, дороговизна, к тому же зависть людская да зложелательство, сплошной обман кругом, хочешь не хочешь, а терпи и мирись с невзгодами, так повелел Господь, такова Его воля, и никому не ведомо, не принесет ли завтрашний день еще что-нибудь похуже. Так вот, передайте вашему батюшке...
– Сударь! Вы что же, не хотите меня впустить?
– перебил Бехайм.
– Отчего же? Сейчас-сейчас, - сказал Боччетта.
– Вы, стало быть, сын Себастьяна Бехайма. Да-а, наверно, великое счастье оставить на свете сына, мне в этом было отказано. Ну хорошо, стало быть, передайте вашему батюшке, когда будете рассказывать обо мне...
– По-моему, вы собирались впустить меня в дом, - заметил немец.
– Ох, правда, а я стою тут и болтаю! Минуточку терпения... ключ куда-то запропастился... Да, кстати, вот беда: в доме нет ни вина, ни фруктов, ни другого угощения, а ведь гостя надобно попотчевать, оказать ему честь, как положено. Может, в таких обстоятельствах вы предпочтете, чтобы не срамить меня, прийти в другой раз, когда я получше подготовлюсь?
– Нет, сударь, - решительно объявил Бехайм.
– Я, конечно, не отказался бы от кувшинчика доброго вина, но, поскольку издавна мечтаю потолковать с вами, откладывать эту беседу мне без нужды не хочется, а то, глядишь, что-нибудь помешает, никогда ведь не знаешь, что принесет грядущий день, как вы только что справедливо отметили. Поэтому будьте любезны, впустите меня в дом, не заставляйте стоять у дверей.
Лицо исчезло из окошка, послышались шаркающие шаги, звякнула цепочка, скрипнул ключ в замке, и на пороге появился Боччетта, с новой отговоркой на устах:
– По утрам я обыкновенно занимаюсь делами, вот и подумал...
– Что ж, можно и о делах потолковать, - оборвал его Бехайм и вошел в дом.
Помещение, куда Боччетта провел гостя, было обставлено весьма и весьма скудно. Стол, два стула, скамья (правда, хромая, на трех ногах), в углу изъеденный древоточцем сундук, пол застлан двумя тростниковыми циновками вот и все убранство. На столе чернильница, а подле нее кувшин с водой да оловянный кубок. Впрочем, на стене висел небольшой, без рамы, образ Мадонны, явно кисти хорошего художника, и Бехайм подошел рассмотреть его поближе.