Иуда 'Тайной вечери'

Перуц Лео

– Что ты спрашиваешь!
– воскликнул Бехайм.
– Сама знаешь, тебе стоит только глянуть на мужчину, и он сей же миг теряет рассудок!

– Удивительное дело!
– заметила Никкола.
– Значит, чтобы возникло желание снова меня увидеть, надобно потерять рассудок?

– Ах, молчи и не путай все на свете, ты прекрасно все понимаешь, сказал Бехайм.
– Сперва посмотрела на меня, заставила по уши влюбиться, а потом сбежала, ровно пантера какая. А я стоял, знать не зная, что с собою делать. Поверь, чтобы

разыскать тебя, я бы не побоялся продать душу дьяволу.

– Нельзя так говорить!
– Никкола перекрестилась.

– А за то, что я снова тебя повстречал, - продолжал Бехайм, благодарить надо только мою удачу, которая вовремя привела меня в трактир, где Манчино поджидал тебя. Ты для этого ничего не сделала.

– Неужели?
– Никкола улыбнулась и покраснела.
– А Манчино сердит на меня. С того дня так больше и не показывался, избегает меня.

– Да, ты для этого ничегошеньки не сделала, - объявил Бехайм.
– Ты искала его, Манчино, а не меня.

– А вы видели, как я шла мимо, но даже и недодумали броситься вдогонку, - корила Никкола.
– Видели и позволили мне уйти. Я помню, перед вами стоял кувшин вина, и вы никак не собирались с ним расстаться. Вот какое ваше усердие. А я? Я увидела вас рядом с Манчино и сразу сказала себе: ну, если это не удобный случай, то...

Бехайм именно это и хотел услышать, но не успокоился, желая слышать из ее уст еще и еще больше, и потому продолжал допытываться:

– Значит, ты увидела меня рядом с Манчино. И как же я тебе показался?

– Ну, я посмотрела на вас, - сообщила Никкола, - хорошенько посмотрела, и в общем не нашла ничего такого, что бы мне могло не понравиться.

– Понятно, не горбатый, не расслабленный, не косоглазый, - заметил Бехайм и провел ладонью по щеке и бородке.

– И я сказала себе: знаешь, Никкола, в любви женщина иной раз должна сделать первый шаг, - продолжала девушка.
– Хотя надо ли мне было так поступать...

– Не сомневайся в этом!
– воскликнул Бехайм.
– Ты поступила совершенно правильно. Знаешь ведь, я чуть с ума не сошел от любви к тебе.

– Вы говорили, - кивнула Никкола.
– Наверно, вы и правда любите меня, но так, как богатый и знатный господин любит бедную девушку, - умеренно. Она смотрела на озерцо и на прибрежные деревья, словно бы зябко дрожавшие под дождем, и толика разлитой в природе печали закралась ей в душу.
– Да и безрассудно было бы надеяться на большее.

– Я не знатный господин, - поправил ее Бехайм.
– Я коммерсант, торгую разными разностями, так и перебиваюсь. Продал здесь, в Милане, пару коней и живу теперь на выручку от этой сделки. Пока хватает. А еще надо мне, - при мысли о Боччетте он помрачнел лицом, - получить кой с кого должок.

– Слава Богу!
– сказала девушка.
– Я-то думала, вы вельможа, из знатной семьи. Этак мне

милее. Ведь нехорошо, когда в любви один ест пироги, а другой - пшенную кашу, да и той у него в обрез.

– Ты о чем?
– спросил Бехайм, который, задумавшись о Боччетте, слушал вполуха.
– Коли я не из знатного дома, ты сразу называешь меня пшенной кашей?!

– Это я - пшенная каша, а вы - пирог, - объяснила Никкола.

– Ты? Каша? Что ты городишь?
– заволновался Бехайм и бросил думать о Боччетте.
– Каша! Тебе просто хочется лишний раз услышать, что в Милане ты самая красивая, а для меня самая любимая, другой такой, как ты, я нигде не сыщу.

Никкола зарделась от удовольствия.

– Значит, вы меня любите? Благоволите ко мне?

– Как ты это устроила?
– спросил Бехайм.
– Не бросила, часом, мне в вино или в суп травку "иди-за-мной"? Когда я не с тобою, я и думать ни о чем другом не могу. В жизни так не влюблялся.

– Это хорошо, - сказала Никкола, - и очень меня радует.

– А ты?
– спросил Бехайм.
– Как обстоит с тобой? Ты любишь меня?

– Да, - ответила Никкола.
– Очень.

– Скажи еще раз.

– Я очень вас люблю. Вы мне по сердцу.

– И чем же, каким поступком ты намерена показать мне это и доказать?

– А разве нужен какой-то знак? Вам известно, что это правда.

– Когда мы встретились в первый раз, - сказал Бехайм, - ты обещала мне поцелуй и еще много чего.

– Неужели?
– воскликнула Никкола.

– Я прочитал это в твоих глазах, - объяснил Бехайм.
– В твоих глазах было обещание. И теперь, когда все у нас идет хорошо, я требую это обещание исполнить.

– Я с радостью дозволю вам меня поцеловать, - посулила Никкола, только не здесь, не при этом мальчишке, Непоте... Нет, прошу вас, не теперь, послушайте же меня! Отчего вы вчера, когда мы с вами...

Она хотела напомнить ему, что накануне ушла из пиниевой рощи нецелованная, хотя они были там одни и никто им не мешал, но не смогла договорить, так как он, полагая, что сейчас для этого самое время, привлек ее к себе и стиснул в объятиях. Предаваясь его ласкам, она, однако ж, умудрялась держать под наблюдением дверь и окно и прислушиваться к шагам Непоте, который ушел в погреб за пином.

Наконец Бехайм выпустил ее из объятий.

– Ну?
– спросил он.
– Что моя возлюбленная будет делать?

– Попрощается, - сказала Никкола с легким грациозным поклоном.
– А пожалуй что правду говорят, от поцелуев губам убытку нет.

И словно кошка, полакомившаяся молоком, она облизнула губки.

– Ты хочешь сказать, что до сих пор тебя никто не обнимал и не целовал?

– Это вам знать необязательно, - отвечала Никкола.
– Может, я из тех, что собирают поцелуи на каждом углу.