ИВ. Тетралогия
Шрифт:
Почти против воли, я подалась вперед. Осталось только одно движение, и я получила бы желаемое.
Но в тот же миг, где-то за спиной раздался резкий крик охотящейся совы, заставивший вздрогнуть от неожиданности и обернуться. Это отвлекло меня, пусть на мгновение, вернув способность мыслить. «Да что же я делаю?! — пришло ужасное осознание. — Чуть не убила и свою подругу. О чем я думаю? Как вообще можно так рисковать?».
Не задерживаясь ни на секунду, чтобы не поддаться соблазну, я быстро опустила раму и скользнула вниз.
Нет, в пансионе остаться невозможно, я поняла, что иначе не удержусь и до утра совершу убийство, а то и не одно.
Всего два дня назад я была молодой невестой, к тому же, богатой наследницей. Меня ждала спокойная нормальная человеческая жизнь, у меня было будущее. А теперь по воле Троя я потеряла все. У меня не осталось больше дома, я осознала, что нельзя мне в ближайшее время возвращаться в Гринвуд. Дело не в том, что Квентина, наверняка, уже хватились, и не в страхе перед кузеном.
Жажда мучила меня все сильнее, и я понимала, что теперь смертельно опасна как для Нэнси, так и для других слуг. К тому же, падре знает обо мне, и у меня было мало причин рассчитывать, что он даст мне жить спокойно.
«Придется сначала научиться терпеть, сдерживаться, ведь даже Трой не кидался на всех подряд», — твердо решила я.
Взошло солнце. Поднеся руку к лучу, пробившемуся сквозь щель в досках, я вскрикнула от боли в обожженной кисти. Злодей не обманул, днем мне не выйти наружу.
Однако решить оказалось легче, чем сделать. Все мои мысли были теперь только о крови, и когда в углу под прелой соломой зашуршала крыса, я подумала, что это может оказаться выходом, ведь животные тоже теплокровные существа, чем они хуже людей? Возможно, есть способ не становиться убийцей. Прежде, как любая нормальная девушка, я панически боялась этих грызунов. Теперь же, одна только мысль, что в этом сером грязном тельце содержится несколько глотков спасительной жидкости, пробуждала во мне хищника и заставляла забывать о страхе и брезгливости.
Поймать грызуна оказалось на удивление несложно, мои рефлексы превосходили шустрого зверька. Но, к сожалению, ничего похожего на эйфорию тех первых глотков я не испытала, крысиная кровь имела мерзкий привкус. Подавляя тошноту, сплевывая противную щетинку, я с трудом заставила себя выпить до конца. Но это почти не придало сил, меня мутило от отвращения и вскоре вывернуло наизнанку. Я чувствовала, что слабею, и понимала, что убью любого случайного прохожего, который окажется у меня на пути, несмотря на все свои благие помыслы и самоубеждение, а осуществить это мешало лишь дневное время.
Кроме мучительной жажды была еще и ненависть. Жгучее чувство к человеку, сделавшему меня таким же монстром, как и он сам, ненависть к самой себе, потому что я осознавала: скоро эта жажда станет сильнее меня. Я ненавидела собственную слабость, потому что не могла заставить себя выйти на солнце, чтобы сгореть и избавить мир от еще одного чудовища, как поступила бы настоящая христианка. Нет, я продолжала лежать, скрючившись в вонючем сарае, с ужасом и нетерпением ожидая
И вот, ближе к вечеру, судьба послала мне первую жертву. Им оказался бродяга — высокий бородатый мужчина, забравшийся в сарай, наверняка, с целью переночевать в моем убежище. Едва ли я смогла бы сдержаться, и, как только солнце скрылось, неизбежно отправилась бы на поиски крови, но бородач ускорил события и решил свою судьбу, когда, глумливо скалясь щербатым ртом, хотел воспользоваться подвернувшейся удачей и развлечься с молоденькой девушкой, показавшейся ему легкой добычей. И вот, он прижат к земляному полу, а я жадно, захлебываясь, пила его кровь. Мужчина дергался, хрипел и, наконец, замер.
Жажда отступила, сила вновь вернулась ко мне. А вместе с ней вновь вспыхнули ненависть к собственной сути, боль и отчаяние. Как же я проклинала Троя, желала ему мучительной смерти за то, что сделал со мной, призывала на его голову все мыслимые и немыслимые кары небесные, сомневаясь, однако, что Бог слушает исчадий ада. Большая часть свободного времени, которого у меня оказался переизбыток, проходила именно в этом состоянии.
Понимая, что веду себя нетипично для бездушной кровососущей твари, я сознательно позволяла боли и отчаянию вновь и вновь поглощать меня, действуя как бы вопреки, боясь потерять эти человеческие качества в себе, не позволяющие стать не просто кровопийцей, а убийцей, безжалостным и беспощадным.
Когда жажда становилась сильнее боли и мук совести, я выбиралась на охоту. Нападала на припозднившихся гуляк в темных переулках и пила их кровь, а потом вновь забивалась в свой сарай, чтобы упиваться страданиями и ненавистью. Если вампиры могли бы сходить с ума, то, наверное, я была на грани этого состояния.
Обычно ночные вылазки проходили достаточно гладко, меня ни разу не заметили.
А вот я, однажды, столкнулась с одной из нас. Меня привлек запах свежей крови, перебивающий ночную сырость и вонь трущоб. Ведомая манящим ароматом, заглянув в подворотню, я увидела, как неопрятная пожилая на вид женщина пила кровь молоденькой девушки. Заметив меня, она повернула искаженное оскаленными клыками лицо и зарычала. Непроизвольно я ответила ей тем же.
Ничего, кроме отвращения, к ней у меня не возникло, и я продолжила свою охоту, раздумывая, неужели и я выгляжу так же гадко?
Так прошло несколько бессмысленных, тяжелых и печальных недель. Пансионат, детские годы — все это казалось каким-то далеким и сказочным сном, другой жизнью, не моей, словно подсмотренной у кого-то, в бессильной зависти.
Зимы в наших краях довольно мягкие, снег за все время шел лишь однажды и тут же таял. Тем не менее, я очень скоро оценила особенность вампирского организма. Хотя холод и сырость, как и физическую боль, я ощущала также, как и человек, тем не менее, это вызывало лишь дискомфорт и не влекло никаких последствий. Болезни и смерть от переохлаждения мне не грозили.
Иногда я спускалась к реке, пытаясь кое-как вымыться в ледяной воде, пусть без мыла, и постирать одежду. Спать на сырой холодной земле, конечно, неприятно, но еще хуже чувствовать себя грязной и неопрятной. Врожденная аккуратность не исчезла, лишь постепенно приглушилась неподобающими условиями жизни. Почему-то ни разу мне не пришло в голову воспользоваться вещами убитого или его кошельком. Не из-за брезгливости или моральных принципов. Перед охотой я могла думать только о крови, а после нее лишь терзаться муками совести. Жизнь превратилась в бесконечный круговой кошмар.